На вокзале в камере хранения в рюкзаке были только сигареты и что-то из одежды. Сотемский смотрел на банки, до боли вдавив бровь в обод глазка, и с неприятным чувством ощущал, как резко усложнялась задача.
-- Это много, -- облизнув пухлые губки, вяло произнес майор.
-- А сколько можно за раз? -- сделав невинное лицо, спросил курьер.
Короткими пухлыми пальчиками майор переложил норму на левый край скамьи и сверху прикрыл банки красной стопочкой из трех пачек. Получилось что-то похожее на пирамиду древних майя. Курьер, скорее всего, ничего не знал о майя, потому что сравнил горку с другим:
-- Это ж пионерская норма, а тут здоровый мужик...
-- Не ной, -- укоротил его Клыкин. -- Раз положено, значит, кранты. Если б все как положено делали, беспредела бы в стране не было...
-- Ладно, -- вздохнув, согласился курьер. -- Я только эту пачку заменю, -- взял он в руки верхний "Данхилл". -- Сплющил, видать. А это же целых две сигареты...
-- Быстрее меняй, -- все тем же безразличным голосом потребовал сержант-контролер.
Только теперь Сотемский заметил, какие жадные взгляды бросает он на деревянный батон колбасы. Небось в семье такую роскошь уж несколько лет не ели.
-- Вот, -- плавно опустил на горку новую пачку курьер и прикрыл ее ладонью. -- А остальное куда девать?
-- Остальное оприходуем по акту. И будем выдавать. По норме, -разъяснил майор.
Захрипевшая на его груди рация плохо узнаваемым голосом подполковника, начальника колонии, потребовала:
-- Ар...аев, ты в ко...нате сви...аний?
-- Таак тоочно! -- уткнув подбородок в рацию и сделав таким образом целых три складки на шее, с финской страстью удваивать буквы отрапортовал майор.
-- Клы...ин еще та...ам?
-- Таак тоочно!
-- Ко мне е...го!
-- Еэсть!
-- Это еще зачем?! -- под хруст коленок медленно встал со скамьи Клыкин.
-- Приийдешь -- уузнаешь!
"У" получилось у майора до неприличия протяжным, и Клыкин чуть не огрызнулся: "Не вой!" Что его сдержало, он так и не понял. Начальника колонии он воспринимал так же, как угрюмо сопящего в углу комнаты сержанта-контролера, то есть никак. Если бы позвали из жилзоны, то он бы с коечки даже ноги не опустил. Но справа стоял курьер, а возле него на скамье лежала передача с воли, и нужно было на время стать слабее, чем он был до этого, чтобы потом стать еще сильнее.
-- Ладно. Пошли, майор, -- кивнул он на ободранную дверь. -- Подожди меня здесь.
Это уже адресовалось курьеру. Тот послушно кивнул, проводив спины Клыкина и майора, и сразу вздрогнул от вскрика сержанта-контролера:
-- Ну ты глянь, падлюка, опять залез!
Курьер обернулся к окну, при взгляде на которое ошалело вскинулись брови сержанта, и сквозь серые сухие полосы увидел огромного кота, бредущего по вспаханной контрольно-следовой полосе между заборами колонии.
-- Вот, гад! -- дернулся сержант. -- Щас прыгнет на сетку, систему замкнет... Надо сказать охране на вышках... Идемте!
-- Куда? -- не понял курьер.
-- Со мной! В дежурку!
-- А тут... еда и вообще...
-- Сюда никто не зайдет!
-- Я лучше заберу...
-- Некогда! Идемте быстро, а то кота током убьет!
Сержант за шиворот вытолкнул из комнаты курьера, и тут же в нее вошли Сотемский и начальник колонии. Сотемскому в ноздри ударил резкий запах пота. За стенкой было суше и приятнее. Он будто бы смотрел фильм. А когда оказалось, что нужно самому стать героем этого же фильма, его удивило столь резкое отличие между ролью зрителя и ролью участника. Наверное, попади он в кабак из "Неуловимых мстителей", любимого фильма детства, и вместо хитрой улыбки цыгана и бумажек на донышках кружек заметил бы уже иное: густой запах пота, едкую вонь самогонки и кирзачей.
-- Эту он подменил, -- взял верхнюю пачку "Данхилла" начальник колонии.
-- Разрешите? -- вежливо отобрал ее Сотемский.
И тут же резким движением сорвал с пачки целлофан. Он хрустел, будто свежий снег. Сунув неподатливый комок в карман, Сотемский открыл пачку, высыпал сигареты на подоконник, отковырнул ногтем уголок бумажки с донышка и сразу ощутил, как радостно забилось сердце.
-- Ксива? -- понимающе спросил начальник колонии.
-- Сейчас посмотрим.
Дрожащими пальцами он аккуратно достал бумажку и развернул. От нее пахло французскими духами. Красивые принтерные буквы распечатки лежали на бумажке плотно и казались выстроенными в ровные ряды воинскими колоннами, готовыми идти маршем на победный парад.
"Расписка.
Я, Серебровский Леонид Венедиктович, даю расписку в том, что мною получены от Клыкина Виктора Ионовича 1 (один) миллиард 137 (сто тридцать семь) миллионов рублей".
Размашистая подпись Серебровского тянулась от левого края бумажки к правой. Казалось, что если бы можно было, он бы зачеркнул эту записку, и только чудовищное усилие воли удержало его от этого.
-- Вызвать их сюда и предъявить улики? -- прокашлявшись, спросил начальник колонии.
-- Я не имею таких полномочий, -- оторвал глаза от бумаги Сотемский и посмотрел на полосу за окном, по которой все так же разгуливал котяра.
Но ни свежевспаханной полосы, ни кота он не увидел. Перед глазами стояла страница из "Дела" Клыкина, точнее, характеристика на него примерно десятилетней давности. Одна ее строка, будто надувшись и став крупнее, четко выделялась на фоне других.
"Заключенный Клыкин В.И. совместно с его дружком заключенным Сребрянским Л.В. организовал сбор денег с заключенных первого, второго и четвертого отрядов под высокие проценты, а после того, как администрацией ИТК была сорвана попытка построения финансовой "пирамиды" внутри учреждения, устроил драку в помещении хозблока с контролерами ИТК".
От Сребрянского до Серебровского лежала дистанция всего в две буквы. Конечно, это могло быть чистым совпадением, но уж больно похожи оказывались инициалы. Колония, в которой промышляли последователи "МММ", располагалась в уральской тайге, и Сотемский неприятно поежился, представив, что после доклада Тимакову придется ехать еще и туда.
-- Сделайте десять ксерокопий с расписки, -- протянул он ее начальнику колонии. -- И еще нужно это... протокол, что это сделано при свидетелях, и они все текст прочли... И в течение двух-трех минут...
-- А как вы это упакуете, чтоб не заметили?
Ногой Сотемский коснулся "дипломата", с которым он вошел в комнату. В нем лежала заранее заготовленная целлофановая упаковка и клеепрокатчик. Поисковые приборы, занимавшие остальное свободное место в "дипломате", оказались попросту не нужны.
-- Завтра я позвоню вам из Москвы, -- не ответил на вопрос Сотемский. -- Нужен максимум информации о Клыкине. Что произойдет после получения расписки, появится ли еще раз седой курьер. Все-все, абсолютно все, что покажется важным вам и вашим людям...
-- Понятно, -- стал суровее и значительнее начальник колонии.
-- А теперь -- ксерокс! Как можно быстрее!
Глава двадцать пятая
ПАБЛИСИТИ ЭНД ПРОМОУШН ПО-РУССКИ
Агрессия мирового шоу-бизнеса, начатая в начале шестидесятых, не знала границ. Певцы, выступавшие в начале века в ресторанчиках перед тридцатью -сорока жующими слушателями, и представить себе не могли, что можно драть глотку перед стотысячным стадионом.
Рок-, поп- и прочая музыка оккупировала пивные и ночные клубы, площади городов и пустыри на их окраинах, кино- и даже оперные театры. Если бы на планете оказались большие по вместимости сооружения, чем стадионы, шоу-бизнес без боя занял бы их.
Группа "Мышьяк" до уровня стадиона еще не дотянула. Сегодня вечером ее привезли на драном дребезжащем "рафике" к кинотеатру на окраине Москвы, и, пока они ехали, а по большей части стояли в вечных столичных заторах, Санька изучал затылок нового барабанщика. Он был фиолетовым, и, когда "рафик" останавливался и ветер уже не сек по лицу и не забивал запахи, Санька сначала улавливал горький вкус спирта, исходивший от фиолетовой кожи, а только потом -- ворвавшуюся в окошко выхлопную вонищу. У барабанщика чуть заметно тряслись руки, и он старался все время что-то делать ими. Как ни старался, но Роберт, сидевший слева от него, заметил.
Когда вылезли из "рафика" на асфальт, он не сдержался и сказал встречавшему их Аркадию:
-- Так не пойдет, Аркаша! У нас не колхозная самодеятельность, а
почти рок-группа. Я с алкашом в команде лабать не буду!
-- Это временно, -- нервно дернул враз покрасневшей головой
Аркадий. -- На неделю. Не больше. Думаешь, легко хорошего стукача
найти...
-- Стукачи -- в зоне.
-- Не хами! -- взвился он. -- Я шефу все расскажу! Все!
-- Ну, и что ты расскажешь?
-- Что ты это... срывал концерт...
-- Ладно... Не гони... Куда идти-то?
-- Отдал? -- отвернувшись от побежденного Роберта, спросил Аркадий.
-- Чего? -- не понял Санька.
-- Побрякушки отдал?
-- А-а... Ну, да, отдал...
-- Как Филя-то?
-- Нормально?
-- А супруга его?
-- Ее не было дома.
-- Развелись, что ли? -- обрадовался Аркадий.
-- Да нет вроде...
-- А чего ж ты не спросил?
-- Так куда идти? -- напомнил о себе Роберт.
Его еще недавно гневное лицо было густо залито безразличием. Оно хорошо гармонировало с трехдневной щетиной на розовых щеках и черным френчем с огромными медными пуговицами. Щетина делала его похожим на Джорджа Майкла, френч, надетый поверх белой рубашки, -- на Курта Кобейна.
-- Вон -- Децибел... Он покажет.
Только сейчас Санька заметил у черного входа сухую фигурку ди-джея. На нем не было ничего пестрого, и оттого казалось, что это не Децибел вовсе, а человек, которому на время дали поносить смазливое лицо ди-джея.
Роберт повис на плече Игорька, и, когда они поплелись к кинотеатру, огненная голова бас-гитариста стала еще краснее. Наверное, потому, что за локтем Роберта исчезла шея Игорька. Виталий с неизбывным полусонным безразличием прошаркал за ними, а замкнул процессию барабанщик-временщик. Он шел, засунув руки в карманы, и это делало его еще более похожим на бомжа с Киевского вокзала. Саньке даже почудилось, что он сейчас обернется и попросит десять тыщ на водку. Не обернулся. И не попросил. Но ощущение бомжа стало еще сильнее.
-- М-м-да. Алкаш законченный, -- тоже оценил его Аркадий. -- А знаешь, как он в свое время стучал?! Ни одному западнику такое не снилось! А теперь... Главное, чтоб до выхода на сцену не наквакался. Короче, проследишь за ним, -- попросил он Саньку.
-- Он же не грудничок!
-- Слово директора -- закон.
-- Ну, ладно...
-- Значит, слушай меня внимательно, -- заботливо взял он Саньку под локоток и повел за вонючий "рафик".
Его сгорбившаяся фигурка излучала загадочность. Как плутоний -радиоактивность. Но Санька внутри себя никакой радиоактивности не ощущал и загадочностью шефа не проникся. Он просто думал, что если Аркадий и вправду поделится с ним каким-нибудь секретом, то он, пользуясь минутной доверительностью, попросит его не сводить в пару с Венерой.
-- Значит, как говорят в Одессе, ночной клуб и концертный зал -- это две большие разницы. Самая большая разница, что в клубе все пьяные и им все нравится, а в зале все трезвые и не хотят хлопать. И правильно, кстати, делают. Если бы на съездах партии не так бурно хлопали, уже б давным давно жили лучше, чем на Западе...
Глазки-бусинки Аркадия стрельнули по сутулой спине барабанщика. Зев черного входа проглотил его последним. И даже не поперхнулся. Наверное, теперь из зева несло водкой.
-- Значит, в Одессе... А что я говорил про Одессу?
-- Ну, две эти... большие задницы.
-- Какие задницы?
-- Или разницы...
-- Не сбивай меня! -- сцепил Аркадий пальчики на Санькином локте.
Они оказались жесткими, будто стальные прутья. А внешне выглядели маленькими сосисочками.
-- Я вас слушаю, -- только теперь ощутив тревогу, покорно проговорил Санька.
-- Значит, группа работает третьим номером. После русской народной и рэпа...
-- Рэп -- это негры?
-- Это у них -- негры. А у нас -- какие есть.
-- А какие есть?
-- Саша, ты свои зековские привычки забудь! Подкалывать старших нехорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66