Палтай остановил машину. Мимо, звеня колокольчиками, шла вереница монахов в оранжевых одеяниях. У первых трех были миски в руках. Палтай вышел из машины, поклонился монахам, достал из багажника благовонья, кулек с рисом, кулек с чем-то ещё и пошел догонять монахов.
- Ты куда это? - схватил его за рукав Борис. - Милостыню раздаешь? Добреньким казаться хочешь?
Палтай терпеливо возвел глаза к небу и умоляюще попросил:
- Не задерживайте меня, пожалуйста. Они можно не взять.
- Как это не взять? Зажрались что ли?
- Если не взять - то это плохой знак. А мы в пути.
- Че-его? Ну-ка дай мне, чего им даешь, попробуют они у меня не взять!
Вадим задумчиво сидевший все это время в машине, попытался остановить Бориса:
- Оставь ты его в покое. Разошелся. Это их проблемы. Лучше не влезать.
Но Борис уже вырвал из рук Палтая кулек и в два прыжка настиг впередиидущего монаха, хотел положить ему в миску рис, в этот момент монах перевернул миску и вареный рис рассыпался, облепив ноги Бориса. Борис чертыхнулся и принялся отряхиваться. Палтай молитвенно сложив руки, с ужасом смотрел на него. Монахи индифферентно проплыли мимо, растворяясь в пыли и тумане. Лишь звон их колокольчиков завис над дорогой.
- Что это значит? - вышел из машины Вадим.
- Плохо значит. - Горестно закачал головой Палтай. - Карма у Борис плохой. Монах вместе с подаянием грехи наши берет. Монах не захотел его грехи брать. Рис на ноги ему полетел - не будет ему пути.
- Что же это значит? Мы что в катастрофу попадем? - испугался Вадим.
- Нет. Просто получается, что у него нет пути. Путь это больше, чем дорога. Я не знаю, как вам объяснить. У него давно пути нет.
- Беспутный ты наш! - похлопал по плечу подошедшего Бориса Вадим. - Я же говорил тебе: не нарывайся!
- Да. Можно так называть, можно - кивал задумчиво Палтай. - Беспутный. Можно. Монах все видит. Не видит - чувствует, по-вашему. Он знает, кому может помочь. Кому нет. Кому может - у того берет.
- Все берет себе, что путь твой тяжелым делает.
- Ну-ка, а у меня возьмет? - И Вадим нырнул в машину. Вынырнул уже с рулоном.
Монахов не было видно. Звон их колокольчиков переместился вдаль.
- Давай догоним?
- Не можно специально. - Грустно ответил Палтай и отвернулся, глядя на поле.
Борис усмехнулся и, торжественно указав на пальму, произнес:
- Кокос!
- Ананас! - машинально наклонившись над землей, указал Палтай.
Двое русских обалдело уставились на, то, что росло у них под ногами.
- Слушай, похоже, что и впрямь ананас. - Покачал головой Вадим.
- Восемнадцать месяцев и ананас можно, пожалуйста. - Расставил руки, как бы извиняясь, Палтай.
- Не хо-о-чу я восемнадцать месяцев ананасов жда-ать! - Взвыл Борис.
- Ладно, - угрюмо разглядывал знакомые верхушки ананасов у себя под ногами Вадим. - Чувствую я, что ананасы нас достали.
- А эти слоны и девочки!.. Все как в сказке. А я хочу чтобы - раз - и все правда. Наверняка чтобы хочу!
- Чего? Не понял я, что за желание такое?
- Сам не знаю, чего сказал. - Пробурчал Борис. - Только вот ты меня по всяким барам и их заведениям таскаешь, а сам же ни-ни. Я же вижу - как они тебя облепят, чуть забалдеешь и бегом. СПИДа что ли боишься?
- Да нет. Сколько можно набирать, чего ни попадя? Скучно же. Откобелил, Боря, по полной программе. - И пошел в поле с рулоном под мышкой.
Борис и Полтай молча наблюдали за ним. Отойдя метров на сто, Вадим поставил рулон на землю, присел, что-то делая непонятное. Вдруг из рулона, как из трубы пошел дым, и рулон занялся, словно факел. Вадим распрямился, отошел шага на два и застыл, молитвенно, словно подражая Палтаю, сложив руки лодочкой перед собой.
- Чего он делает! - встрепенулся Борис.
Палтай, схватил его за футболку:
- Не можно ходить к нему.
- Это почему же? - Ошарашено обернулся Борис. Черные глаза Палтая словно загипнотизировали его - он не мог двинуться с места. - Он... он... он же т-т-тысячу за э-э-эту от-т-валил! - заикаясь, еле выговорил Борис. О-он деньги ж-ж-жет!
- Так ему нужно. Хочет так. - Спокойно ответил Палтай. - Не можно мешать.
Пламя взвилось перед Вадимом, и рулон, с мешающей ему жить дальше картиной, рухнул под ноги горсткой пепла. Вот и все. Вадим перекрестился.
ГЛАВА 23
Час ехали молча. Поля кончились, начались обшарпанные бетонные строения, напоминающие о злом гении Лео Корбузье. Потом - дома вроде поприличней, - с вывесками, витринами... У одного из них Палтай остановил машину.
- Будем есть. Здесь европеец есть можно. Я здесь не ел. Но все русские любят здесь. Хочешь есть? Идите.
- Хочешь - не хочешь... Пойдем. Ты с нами? - спросил Борис, разминая члены возле машины, ожидая пока выберется из неё Вадим.
- Нет. Не можно. Вегетарианец я. - Пояснил Палтай. - Идите. Я вас ждать буду. В машина отдыхать буду.
Они вошли в заведение и сразу по интерьеру поняли, что уже знают, что будет дальше. Знают, как девочки, их и девицами-то не назовешь, будут крутиться вокруг своей стальной штанги, как будут облеплять их, щебеча на совершенно непроизносимом языке, похожем на песню. Как потом сразу пяти пташкам, та, что постарше и что похожа тоже на девочку, только старую девочку, принесет по дорогому напитку, как по-матерински заботливо сунет им за бюстгальтеры по резинке, а дальше остается одно из двух: или сдаться, или бежать. После первого же раза, когда, что Вадим, что Борис растерялись от той детской непосредственности, с которой оказались каждый в окружении... (и сами сосчитать не могли) - пяти ли, четырех, шести ли ласковых деток тропиков в постелях - им больше не хотелось. Это тебе - не девушки с Тверской, или с Ленинградского шоссе, это тебе истинные дети! Невозможно было не почувствовать себя рядом с ними не извращенцем. Глаза не такие уж и узкие, чтобы не видеть их выражения - полны искренности, голос пение, ни полдвижения грубого, ни пол взгляда уверенной в себе бабы девочки, да и только.
Они думали, что их ждет очередной публичный дом, когда их пригласили посетить массажный кабинет. Борис с Вадимом переглянулись, про себя удивляясь, тому, что Палтай предложил им пойти именно в это заведение, но пошли, не сопротивляясь.
Тело каждого из них расслабляли по две тайки, прикасаясь к коже лишь через простыню, после такого массажа ничего не хотелось, никакого секса, стало легко, слишком легко, так ощущаешь свое тело лишь в детстве. Потом они перенесли часовой массаж ступней, после чего не понимая, как можно ступать на такие нежные ножки, осели наконец-таки за столиком, под которым была яма, специально для того, чтобы свешивать туда ноги, но со стороны должно было казаться, что сидят они на полу, по-восточному.
Женщины в расшитых золотом костюмах босиком танцевали перед ними свои танцы, в основном, выделывая фортели кистями рук. Но тайская музыка казалась гораздо грубее тайской речи и не впечатляла.
Маленькие девчушки, из-за роста не способные участвовать в развлекательной программе, как-то неожиданно налетели со спины и поставили на стол много горшочков с разными штучками, один большой горшочек с рисом, заменяющий здесь хлеб, перед каждым выставили по огромной керамической тарелке.
Не двинувшись, Борис и Вадим наблюдали танец на сцене.
Девушки отошли от странных посетителей, пощебетали на своем языке в сторонке, вдруг одна из них отбежала от подружек, протиснулась между спинами Бориса и Вадима, и с птичьим акцентом: - Быстро рис на тарелки сволочи! - Выложила по паре ложек риса Вадиму и Борису на тарелки.
- Это что ж ты такое говоришь?! - Изумленно уставился на неё Вадим.
- Сама сволочь! - отпарировал Борис.
- Она не понимает, что говорит. - Догадался Вадим, - Она услышала и повторила.
- Не понял я?! - продолжал возмущаться Борис. - Понимает - не понимает, а все равно обзывается. Чего она обзывается?!
- Здесь наверняка много русских было и до нас. Что мы говорим, то и слышим. - Мрачно прокомментировал Вадим.
- Да ты посмотри чем они нас кормят, да ещё сволочами обзывают! взвыл Борис, стараясь, хоть как-то развлечь друга, заставить забыть то, о чем он думал. - Почто ж родину бросили, шеф?! Креветки-то в сахарном сиропе изжарены!
- Сахар добавить можно. - Закивала одна из таек. - Можно соя-соус.
- Да, на фига?! На фига мне их креветки, проститутки, устрицы!
- Но устрицы-то по доллару! А ведь в Швейцарии я похуже ел по шестьдесят. - Очнулся Вадим.
- Шеф! Ты можешь живое мясо есть, пусть и без мозгов?! Ведь я её ем, а она вся трепещет, что женская грудь.
- А ты на неё лимончик выжми, положи на язык, закати глаза, и чуть раздави о небо и глотай. Чуть-чуть придави к небу. Правильно? Как тебя там. - Обратился он к одной из окружавших их таек, явно понимавшей по-русски.
- Чуть не можно мне. Я живое не могу. Религия такая. - Покачал головою укоризненно та.
- Вот видишь, у них философия. А у нас что?! - обалдело уставился на тайку Борис.
- У нас - вера. - Глубокомысленно изрек Вадим и, сплюнув сладкого кузнечика в тарелку, выкарабкался из ямы под столешницей, встал со скрипом в коленях над столом: - Пошли, Борис, отсюда.
- А может, и девочек с собой на остров прихватим. А чего. Ты за бумагу ту, чтоб костер разжечь тысячу не пожалел, а эти нам подешевле обойдутся.
- Кончай шутить, эбани намба ван. - отмахнулся Вадим.
- Кто? Кто?! - Поспешил за ним Борис, но не услышал ответа.
ГЛАВА 24
Равнодушная, сравнимая с желе, субстанция времени и места вроде бы начала расступаться, открывая для Виктории разветвленную систему ходов. Мастерская, которую она решила посмотреть, принадлежала человеку широко известному в узких кругах. Удостоверившись, что Виктория действительно собирается её купить, он начал активно торговаться.
- Я поначалу думал взять за неё три тысячи, деточка, но теперь она стоит пять.
- Почему же пять? Это же не частная собственность - она же принадлежит Союзу Художников. Мы говорим лишь о переаренде.
- А-а! - Не унимался, задыхаясь от жадности, старик, - Зато с пожизненным пользованием!
- Хорошо. - Не желала торговаться Виктория. - Пять.
- Нет, нет, нет! Подождите, пять это только мой отступной процент союзу, я тоже что-то должен с этого иметь.
- Да что же вы творите? - мягко улыбалась Виктория: - Вы когда-нибудь сможете мне назвать окончательную цифру?
- А-а может быть мне приятно беседовать с вами, голубушка.
- Но мы можем найти иной повод для беседы. - Любезно отвечала Виктория, чувствуя, что теряет терпение. - Вы продаете свою мастерскую или нет?
- Я бы сначала хотел посоветоваться с друзьями.
- Да что ж это такое, ни одной торговой сделки без маразма! прошептала в сторону она.
- Что? Что вы сказали? Нет. Я ещё не впал в маразм. Дайте мне время позвонить кое-кому. И не забывайте, я здесь делал ремонт. А труды мои в любом деле бесценны.
- Хорошо, - кивнула Виктория и, резко развернувшись, вышла. Она была готова заплатить и десять и двадцать тысяч, если бы с ней не торговались так глупо. Нетерпение её было посильнее благоразумия. Но торгашеский настрой старика остудил.
Она прошла по длинному, грязному, плохо освещенному коридору полуподвала и заглянула в полуоткрытую дверь. Худой, да что там худой, просто истощенный бородач, оглянулся на неё стоя перед мольбертом и застыл, о чем-то туго соображая. На мольберте из тумана серо-белой краски выплывал лев, тот самый классический лев, что украшает церковь Покрова-на-Нерли, только чуть более живой. И истощенный творец его был живой еле-еле. Виктории сразу захотелось накормить этого человека, она нащупала в кармане деньги, пошелестела ими. Тут он, преодолев онемение, воскликнул:
- Ба!.. Да это ж Вика! Ты даешь! Ну... как видение!..
- С голодухи, чувствую, глюки? - отпарировала Виктория, пытаясь вспомнить про себя его имя.
- Да не-е. Ты же настоящая?..
- Я-то да. А ты? Кто ты?
- Я Петя Кочежев. Помнишь, как мы с тобой в Измайлово живописью торговали? Ты там, в принципе, пару раз была, но я помню, как ты на весь наш кагал сарделек и вина купила, когда твою картину француз задорого взял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63