Но Скрыпник как раз выхлопными газами и пользовался. Только он их обогащал, представляете? Из выхлопной трубы запустил шланг в бочку с водой, а бочка, значит, с крышкой и двумя дырками. В воде углекислота растворяется, а СО собирается над водой. Он его загонял в компрессор, прессовал, в смысле сжижал, и – в баллоны. Сторож эту конструкцию с машиной и бочкой видел, а Скрыпник сказал, что проводит эксперимент для глубоководного ныряния в Черном море, где полно сероводорода.
Замигала лампочка на селекторе.
– У Константина Дмитрича следователь Соколов, – сообщила секретарша Меркулова, – и Константин Дмитрич просил вас случайно заглянуть к нему минут через десять.
Турецкий удовлетворенно хмыкнул и запустил секундомер.
– А где Ильин?
– Ловит Русю. Мне присоединяться или есть другие боевые задания?
– Присоединяйся, – позволил Турецкий.
Выкурив сигарету и на одном дыхании закончив злополучный рапорт, Турецкий «совершенно случайно» заглянул к Меркулову.
– …Ваша преступная халатность едва не стоила жизни молодому сотруднику МУРа. Я полагаю, это основание для возбуждения в отношении вас дисциплинарного расследования… А, Сан Борисыч, заходи.
Соколов сидел как оплеванный. Ничего, в следующий раз он всяких Братишко и на порог не пустит. Если его самого, конечно, не вытурят из прокуратуры.
– Александр Борисович, тут товарищ Соколов недоумевает, почему Генеральная прокуратура вдруг заинтересовалась таким рядовым преступлением, как убийство какого-то Шестова, причем совершенным где-то в далеком Веледникове. Объясните ему, пожалуйста.
Что ж ты делаешь!!! – отчаянно сигнализировал бровями Турецкий. Мол, что я ему буду объяснять?! Но Меркулов сознательно не обращал на его сигнализацию никакого внимания. Пришлось хоть что-то сказать.
– Ну… дело об убийстве Шестова связано с тем, что расследую я, – многозначительно надул щеки Турецкий. – Но разглашать этот факт не в интересах следствия…
– Вы газеты читаете, Соколов? Телевизор смотрите? – иронично поинтересовался Меркулов. – Советую почитать и посмотреть. Совершите над собой небольшое усилие и подумайте, чьи имена сегодня упоминаются в связи с фирмой, в которой трудился Шестов и его убийца Скрыпник. Все, идите.
– Какие газеты, Костя, какой телевизор? На фиг ты меня подставлял? – возмутился Турецкий, когда Соколов поспешно удалился.
– Я тебя не подставлял, – усмехнулся Меркулов, – просто хотел, чтобы ты тоже почувствовал, как оно бывает, когда все вокруг всё знают, а ты один сидишь как болван…
– Опустился до мелких пакостей?
– Нет, доставил себе маленькое удовольствие. А насчет газет и телевизора я не зря его носом тыкал. Вечером разразится.
– Опять Хмуренко? Добрался-таки и до «Данко»?
– Не Хмуренко. Влезь в Интернет, там, на polit.ru новый скандал: через «Данко» и Резервный банк Оласаевых Ильичев якобы отмывал деньги от продажи оружия террористам, а Замятин их всех отмазывал.
– И кто это раскопал?
– Неуловимые мстители, – хмыкнул Меркулов.
– Сосновский, что ли?
– По размаху и безупречности подачи информации это на него очень похоже. Там все вплоть до номеров счетов. У меня вообще сложилось впечатление, что он это не раскопал, а сам, так или иначе, сконструировал.
– Контролировал «Данко» изнутри? – предположил Турецкий. – Точно, а шпионом был Скрыпник, который не только наблюдал, но и приворовывал. Как мы, однако, вовремя Лидочку оттуда выдернули, я прямо себя зауважал.
– Ну-ну, – буркнул Меркулов. – Дай бог, чтобы для нее эта эпопея действительно закончилась.
– А Хмуренко прижучили насчет свидетеля? – поинтересовался Турецкий.
– Нет. Руководство канала за него горой стоит. Упирают на то, что мы с ФСБ должны разбираться, а не с журналистами. Они, мол, не виноваты, что в стране силовики не могут друг с другом договориться.
Замятин. 15 апреля. 21.45
Он сильно озяб. День выдался не по-весеннему холодный и сырой. Ко всему, к вечеру пошел мелкий дождь. Прокурор укутался в плед в кресле напротив самолично растопленного камина и боролся с грустными мыслями: выпить граммов пятьдесят коньяка или воздержаться. В последнее время у него начала пошаливать печень. Пришлось принимать «карсил», что категорически исключало потребление любых доз спиртного, даже пива, иначе весь двадцатичетырехдневный курс лечения летел коту под хвост.
Поборовшись с самим собой еще какое-то время, Замятин подавил желание согреться коньяком, здраво рассудив, что здоровье дороже мимолетных побуждений, и негромко позвал:
– Будь добра, чая погорячее с лимоном.
Из кухни донесся мягкий женский голос:
– Володя, потерпи минуточку. Сейчас вскипит чайник.
Замятин поправил на ногах плед, поплотнее запахнулся. Равнодушно оглядел просторную гостиную.
Прислугу он сегодня отпустил. В доме с ним была только Она. Она приехала не так давно. Но обретенное уединение не принесло ожидаемого покоя и отдыха. Висела гнетущая тишина и выползающее из нее чувство нереального, чужого мира. Впрочем, своим этот мир никогда и не был.
Соседи по отдыху в «Архангельском» все сплошь были высокопоставленными государственными чиновниками. Не важно, военным или гражданским был хозяин, все дачи походили друг на друга как близнецы. Сперва Замятина удивляла некоторая внешняя и внутренняя необжитость, а кое-где даже запущенность многих домов. Но когда он и сам получил в личное распоряжение такой вот служебный загородный коттеджик, все стало предельно ясно.
Сегодня он особенно остро чувствовал, что никогда не был здесь хозяином, а так, временно прописанным жильцом. Сменится власть, и завтра-послезавтра тебя выселят. Так к чему благоустраивать жилье, которое могут отнять так же легко, как и давали. Ни к чему.
Женщины, правда, пытались создать домашний уют традиционными женскими средствами. Но казенный дух, въевшийся сюда за многие годы, не выветривался и незримо, но ощутимо присутствовал.
Нет одного хозяина – нет и порядка. Так и в многострадальной России. Все ее рвут, пинают, пользуются, а позаботиться некому. Нет одного и настоящего. Потому и бардак, потому и запустение.
Такие невеселые мысли одолевали Замятина, а скверная погода и разболевшаяся печень только поливали масла в огонь.
Из кухни донесся характерный свист. В отношении быта прокурор был консервативен и за городом. Все эти новомодные импортные электрические чайники не признавал. Обычный чайник со свистком оставался неизменным и единственно допустимым в процессе приготовления древнего напитка. Замятин считал себя чайным гурманом и его, чая, великолепным знатоком. Минимум шесть-семь сортов у него всегда было под рукой. К кофе, как человек немолодой, относился сдержанно, хотя тоже любил.
Она появилась бесшумно, как тень. Поставила на журнальный столик поднос с чаем и печеньем.
– Скоро будет готов ужин.
Замятин лишь молча кивнул. Он был глубоко погружен в себя.
Женщина так же бесшумно исчезла на кухне.
Его начала раздражать тишина, нарушаемая лишь слабыми звуками, доносящимися из комнаты, где она хозяйничала, предусмотрительно заперев дверь. Незаметно в руке оказался пульт дистанционного управления, и темный экран «Филипса» ожил яркими красками.
Замятин принялся беспорядочно переключать программы. Новостей нигде не было. Мыльные оперы и сериалы сменялись американскими боевиками и какими-то бестолковыми развлекательными передачами. Вот мелькнули кадры хроники. Палец прокурора повис в воздухе. Канал «Культура» крутил историко-документальный фильм о Второй мировой войне. Опять же – американский.
Авиация вермахта бомбила и расстреливала морские караваны союзников, направлявшиеся с военной и другой помощью в Советский Союз. А вот союзники уже преодолели Ла-Манш и высаживаются под ураганным огнем немцев в Западной Европе. Начинается их победоносно-освободительное шествие.
«Посмотришь, послушаешь, – рассуждал Замятин, – и можно подумать, что это они выиграли войну. А мы так, сбоку припека, мелкий, незначительный эпизод. Ну, может, и не совсем незначительный, но уж не решающий, это точно».
Он опять переключил канал. НТВ+ транслировал ожесточенный поединок на корте для игры в большой теннис. Два молодых парня пинали ракетками туда-сюда желтый мячик, приседали, подпрыгивали, стремительно бросались в сторону.
Замятин не раз слышал советы коллег по работе и высокопоставленных знакомых чиновников заняться этим ставшим в последнее время популярным в Кремле спортом. Говорили, очень полезен для поддержания здоровья, особенно нормальной физической формы. А как определить этот критерий – «нормальная»? Или если президент пытается играть, подражая заграничным аристократам, дипломатам и т. д. и т. п., то и все должны вооружиться ракетками и скакать вдоль сетки? Замятин представлял себя в теннисной форме выпрыгивающим с ракеткой в руках на корте. И невольно улыбнулся. Нет. Этот спорт не для него. И не только из-за возраста. Противно было облачаться, как все, в теннисную оболочку, ставшую уже чуть ли не обязательной в кулуарах власти и больших денег. А ведь многие с радостью променяли бы ракетку на удочку или велотренажер. Ан нет. Положение обязывает.
Замятину захотелось сплюнуть, он вдруг вспомнил, где находится, беспомощно огляделся и ограничился переключением канала. Определенно, кроме «Времени», «Дорожного патруля» и «Петровки, 38», смотреть нечего. Но до этих передач еще далеко. Он выключил телевизор. Трюк с уходом от действительности при помощи телевидения с треском провалился.
Березовые поленья в камине догорали, рассыпаясь оранжевыми, моргающими глазами угольков. Просторная гостиная освещалась пляшущим неровным светом живого огня, источавшего тепло и уют, и слабым, пробивающимся из-за неплотно прикрытых штор светом дня уходящего. Еще одного дня, забиравшего отпущенный на Земле срок и приближавшего к естественному биологическому концу.
Замятин вдруг подумал, что окружающие его старинные, но добротные вещи – массивный дубовый стол у противоположной стены, кресло-качалка, в котором он находился, и даже бронзовая статуэтка бегущей рысью лошади на камине – переживут еще не одного хозяина. Останутся, возможно, здесь даже на своих прежних местах. И станут свидетелями новых жизней, точнее, приходов и уходов. Интересно получается: предметы, которые создает человек, могут существовать долгие годы, а то и века, а сам человек – вот он был, и его нет. Хорошо, если оставил после себя что-то стоящее, что помнят. А если, кроме могильной плиты, ничего? И ведь таких большинство. В любом случае материально он уже не существует. А бронзовая лошадка будет неподвижно бежать по камину еще неизвестно сколько времени.
Зазвонил телефон.
– Я возьму, – раздался ее голос, словно из потустороннего мира, и ее тень скользнула в соседнюю, служившую кабинетом комнату.
Замятина всегда восхищала ее способность бесшумно перемещаться, делать свое присутствие незаметным, угадывать внутренним женским чутьем его настроение. Наверное, за это более всего он и ценил ее сейчас и был ей благодарен.
– Подойди к телефону, тебя, – донеслось до него сквозь плотный ворох мыслей.
Нехотя, с беззвучным скрипом Замятин выбрался из-под пледа и прошел в свой рабочий кабинет.
Она предусмотрительно оставила его одного.
Некоторое время он молча слушал собеседника на другом конце провода. Лицо его начало вытягиваться, а кустистые брови поползли вверх. Потом они упали вниз и сошлись на переносице. На лбу обозначились жесткие складки.
– Благодарю за звонок, – резко бросил Замятин и швырнул трубку на аппарат. Не попал. Ну и черт с ней.
Вернулся в гостиную, под теплый плед и к теплому камину, с бесповоротно испорченным настроением.
– Нашел время, когда звонить, засранец, – выругался он, устраиваясь опять в кресле и заворачиваясь в плед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47