И вновь она не успела испугаться. Чьи-то сильные руки подхватили ее и понесли к противоположному краю, к твердой, надежной почве. Ниночка задрала голову:
– Пап, как ты быстро вернулся. – На ее пушистых ресницах прыгали маленькие белые снежинки.
Ниночка прижалась к груди Турецкого и тихонько заплакала…
Он открыл глаза и долго не мог понять, где же Ниночка, вертолет, Грязнов. Почему его оставили в этой белой снежной пустыне одного. Чье-то лицо, похожее на хорошенькую инопланетянку, склонилось над ним и доброжелательно произнесло:
– Как вы себя чувствуете, господин Турецки? Меня зовут Беата. Сейчас я позову доктора Райцингера…
Сознание начало постепенно возвращаться. Память посылала первые крохотные импульсы. Турецкий огляделся. Пошевелил забинтованной головой.
Н– да. Так превосходно начинался день. А закончился больничной койкой. Привет, Швейцария.
Через два года Инара переехала из маленькой комнатушки в просторную трехкомнатную квартиру в Черемушках, купила «Москвич» последней модели, Георгий устроил ее уборщицей в какой-то НИИ, при этом она даже не знала толком, где этот НИИ находится, и естественно ничего там не убирала.
Техникой она овладела быстро. Георгий достал множество альбомов и толковых монографий с подробным описанием процесса иконописи. Правда, вся литература была посвящена исключительно крестьянской иконописи Палеха, Мстёры и Холуя, но покупателям по большому счету было все равно – они жаждали русской старины, и они ее получали.
Сосновую или липовую сухую доску покрывали алебастровым грунтом – левкасом или загрунтованной тканью – паволокой, а само изображение наносилось на грунт темперой, минеральными красками. Расходными материалами занимался Георгий, где он их доставал, Инара понятия не имела, но любые ее пожелания насчет красок, кистей, образцов для копирования и прочего исполнялись беспрекословно.
Сверху изображение покрывали слоем олифы. Теоретически олифа хорошо проявляет цвет и прекрасно предохраняет икону от повреждений. Но олифа обладает свойством со временем темнеть, и за 70 – 100 лет она темнеет настолько, что почти совсем скрывает находящуюся под ней живопись. Поэтому Георгий предложил сразу покрывать иконы черной олифой, дальше «произведения искусства» подвергали нагреванию, охлаждению, снова нагреванию – и так до тех пор, пока икона не покрывалась сеточкой трещин. В таком виде ее уже можно было предлагать иностранцам – любителям русской экзотики, выдавая за найденную на деревенских чердаках реликвию прошлого, а то и позапрошлого века. И покупателей оказалось предостаточно.
Однажды январским вечером вдруг заглянул в гости Замятин. С цветами и шампанским. Ни о чем не расспрашивал, не упрекал, что забыла его, что за два года ни разу не дала о себе знать, правда, не преминул похвастаться своими успехами и опять же перспективами. Посидели, довольно мило поболтали. Замятин как бы вскользь упомянул, что до сих пор не женился, и вообще, на амурных фронтах у него затишье.
Чем Инара зарабатывала на жизнь, он наверняка догадывался, Георгий по-прежнему любил отдохнуть в обществе молодых авангардистов, там же постоянно вертелся закадычный дружок Замятина Ильичев, так что до Вовика наверняка дошли слухи об успехах Инары. Вообще-то Замятину как прокурорскому работнику какие-либо связи, даже на уровне простого знакомства, с фарцовщицей и спекулянткой были категорически противопоказаны. Но он тем не менее, однажды так неожиданно появившись, стал заходить все чаще и чаще, приглашал в театр, просто погулять, иногда приводил Ильичева, но чаще приходил один. О больших и чистых чувствах разговоров больше не было, свадьба выглядела бы нонсенсом, но Замятин все чаще оставался у Инары на ночь. И они занимались любовью без особой любви, может быть, по старой памяти, а может быть, потому, что оба к своим двадцати пяти так и не нашли ничего лучшего.
Четырнадцатого февраля Замятин защитил кандидатскую диссертацию. Был шумный банкет человек на сто. Он целую неделю уговаривал Инару прийти, а потом не подошел к ней даже когда все хвалебные речи в его адрес были уже сказаны, и все ответные задолизательные ритуалы им исполнены. Ее встретил Ильичев и усадил в самом конце стола, извинившись за непредвиденные обстоятельства. Какие именно, он не сказал.
Естественно, сидеть на банкете весь вечер Инара не стала. А у дверей квартиры ее ждали двое в штатском, которые вежливо попросили спуститься с ними в машину для выяснения некоторых обстоятельств.
Инара только гадала: те «непредвиденные обстоятельства», о которых говорил Ильичев, и эти «некоторые обстоятельства» – одни и те же, или это просто случайное совпадение.
Первого февраля она встретилась с туристом из ФРГ Куртом. Георгий сказал, что Курт интересуется их продукцией, но сам он с ним встретиться не может. Почему не может, он не объяснил. Сказал только, что именно нужно предлагать, и дал телефон.
Уже тогда Инаре показалось, что дело нечисто – выгодных клиентов Георгий всегда обрабатывал сам. Но Курт оказался очень милым и щедрым, купил две большие иконы, никаких справок из музеев, удостоверяющих подлинность и возраст икон, не попросил. И вообще складывалось впечатление, что он прекрасно осознает, что покупает не предметы русской старины, а качественные подделки.
Деньги поделили как всегда: Георгию шестьдесят процентов, Инаре – сорок. Прошло две недели, все было спокойно, и вдруг мальчики с наганчиками и «выяснение обстоятельств».
Ее привезли на Петровку, 38, усадили на скамейке в коридоре и велели ждать. Никто ее не сторожил, минут двадцать вообще никто ею не интересовался, несмотря на поздний час, мимо сновали какие-то люди. Можно было просто встать и уйти, только, наверное, без отметки в пропуске из здания ее бы не выпустили.
Наконец появилась озабоченная мужеподобная дама лет тридцати или около того и пригласила Инару в кабинет.
– Меня зовут Елена Владимировна Пирогова, я следователь Следственного управления. Вы задержаны по делу, возбужденному в связи с поступившим в органы милиции заявлением гражданина ФРГ Курта Гроссмайера. Вышеупомянутый гражданин ФРГ выдвинул против вас обвинение в мошенничестве и предоставил вещественные доказательства этого мошенничества. Это я к тому рассказываю, чтобы вы сразу себе уяснили, что отпираться бесполезно. К мошенничеству можно присовокупить еще спекуляцию произведениями искусства, незаконные валютные операции и еще целый букет не менее весомых обвинений. Вам очень повезло, что вашим делом занимаются МУР и Следственное управление главка московской милиции, а не КГБ, который обычно все дела с иностранцами держит на контроле. Так что я вам советую подумать и оказать всяческую помощь следствию, это в ваших же интересах.
Следовательша Елена Владимировна, видимо, воображала себя суровой, но справедливой помазанницей Правосудия и, несмотря на то что была ниже Инары как минимум на голову, умудрялась смотреть на нее свысока.
Кроме анкетных данных на первом допросе у Инары ничего не спросили и отправили ночевать в камеру следственного изолятора на Петровке, 38, с напутствием подумать, и подумать как следует.
Думать особенно было не о чем. Ни от незаконных валютных операций, ни от спекуляции произведениями искусства откреститься наверняка не получится. А вот мошенничество они не докажут. Инару мучил вопрос: загребли ли вместе с ней Георгия? И если нет, то станет ли он суетиться, искать адвокатов, уговаривать Курта забрать заявление и вообще что-либо предпринять или предпочтет залечь на дно и переждать, а потом найдет себе другого партнера?
Начались бесконечные допросы. Только на этот раз ей пришлось выступать не в роли свидетеля, а в роли обвиняемой. Следователей было двое, сменяя друг друга, они спрашивали об одном и том же, давно зная ответы на все вопросы. Напарник Пироговой, правда, выполнял скорее роль статиста, а Елена Владимировна рвала и метала, не уставая напоминать Инаре, что такие, как она, должны бы собираться в стаи и, как лемминги, топиться в море, поскольку своим существованием на этой земле они позорят род человеческий, паразитируя на его тяге к прекрасному.
Турецкий. 13 апреля. 16.55
Швейцарская больница Турецкому, разумеется, понравилась. Одноместная палата с телефоном, телевизором, убаюкивающего цвета обои на стенах, матовое бестеневое освещение, голубенькие простыни, веселенькие елочки за окном, правда, за елочками высоченный забор, несколько портящий пейзаж, но так далеко можно не смотреть. Тем более что есть на что поглазеть прямо в палате.
Вот хорошенькая медсестра Беата сидит на краешке его постели, держит за руку и участливо смотрит большими доверчивыми глазами. Бедняжка изо всех сил старается облегчить его страдания, разделить его боль. Пока она вот так сидит – еще ничего. Но когда она подходит к окну и становится видно, что под ее халатом нет ничего, кроме исчезающе-маленьких символических трусиков, страдания больного усиливаются многократно.
Ночью дежурила другая сестра – Мишель тоже очень даже хорошенькая.
Утром заходил доктор Райцингер. Поговорили о мафии. Доктор отлично владел английским.
– На мой взгляд, – сказал он, – в России не может быть мафии в классическом смысле этого слова вроде итальянской коза ностра, китайских триад или японских якудза. По крайней мере, не может быть «русской» мафии, о которой у нас постоянно трубят в последнее время. Мафия – это семейно-клановое предприятие. А русские в этом плане вполне цивилизованный народ: клановые традиции вами забыты тысячу лет назад. Сила мафии в том, что для мафиози верность клану стоит превыше всего в их шкале жизненных ценностей. Если они родственники – это естественно. А в любом другом случае, наоборот, принципиально невозможно. Шайка, даже и очень большая, не может быть сплоченной. При умелом ведении дел можно часть бандитов подкупить, пообещав отпущение грехов, а остальных перессорить. Они сами друг друга перережут.
– Вы, я вижу, глубоко изучили вопрос. – Турецкому не хотелось вступать в дискуссию с доктором, хотелось остаться наедине с Беатой.
– А вы, похоже, со мной не согласны?
«У него что, два больных в отделении и не с кем поговорить? Или я стал местной русской знаменитостью?»
– Видите ли, доктор, – Турецкий попытался показать своим тоном, что эта тема ему неприятна, – кто-то из древних сказал, что если бы большинство населения жило воровством, то честность преследовалась бы как уголовное преступление. Вот мы примерно к такой ситуации и движемся.
Доктор Райцингер рассмеялся и похлопал Турецкого по плечу:
– Значит, вы настоящий герой, мистер Турецки! Жить вы будете, не волнуйтесь. Но несколько дней строгого постельного режима вам не помешают.
Едва дверь за доктором закрылась, Турецкий принялся за Беату. Но оказалось, что она совершенно не понимает по-английски. Равно как и он по-французски или по-итальянски. Дальше «о'кей» и «си-си, сеньор» разговор никак не мог продвинуться. К тому же Беата стала нервничать, видимо подозревая, что пациенту плохо, но он, как истинный герой не желает ей в этом признаваться, и поминутно предлагала вызвать доктора Райцингера. В итоге Турецкий мысленно обозвал себя старым козлом и заигрывания прекратил. Чтобы лежать было не так скучно, он воспользовался возможностью на халяву звонить куда угодно и набрал Лидочку:
– Ну что у нас плохого?
– Сижу дома, болею. Всем это страшно интересно и подозрительно. Звонил Свешников, интересовался, как скоро я их порадую. Я думала, думала и сказала ему про Братишко. Что работать на них не могу, потому что вот Братишко и Скрыпник мешают и подозревают и тоже чего-то требуют. Истерика получилась высшей пробы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47