А Франсуа обещал появиться только к девяти вечера. «Фольксваген» послушно вздохнул и успокоился, и Турецкий, прихватив сигареты, отправился в заведение.
В этот раз «опель» нагло пристроился вплотную сзади. Его передний бампер едва не касался бампера «гольфа».
Спустя считанные минуты сюда же подкатил бежевый «мерседес» и припарковался перед машиной Турецкого, в метре от нее. Таким образом, оставалось совсем небольшое пространство, чтобы вырулить на дорогу, но даже водителю-асу потребовалось бы сдать немного назад. «Опель» напрочь лишал такого маневра.
Из прибывшего «мерседеса», со стороны шофера, появилась молодая женщина. Следом за ней выбрался наружу ее спутник, взял даму под руку. И они прошествовали в кафе, в котором совсем недавно скрылся Турецкий. Мужчина заметно припадал на левую ногу. По всей видимости, она у него была короче, во всяком случае, он слегка опирался на деревянную трость.
Парочка заняла столик рядом с выходом и, в отличие от сиротливой чашки кофе Турецкого, сидевшего в противоположном углу, заказала кроме кофе бутерброды с сыром и минеральную воду. Дама сделала глоток из стакана с минералкой и откусила бутерброд. Ее спутник ни к чему не притронулся.
Помещение было небольшим, уютным, отделанным в современном стиле, что нисколько не вязалось с самим старинным домом, где оно находилось, да и со всей атмосферой города.
Турецкий не спеша пил кофе и листал путеводитель по Швейцарии, запоминал названия населенных пунктов, улиц, дорог или же вспоминал уже знакомые. В последнем случае он лишний раз убеждался, что день не прошел даром. Две пары пытливых глаз осторожно за ним наблюдали.
– Желаете что-нибудь еще? – вежливо поинтересовался официант.
– Нет, спасибо. – Турецкий не собирался рассиживаться тут до первых петухов.
Завтра следовало чувствовать себя бодрым, выспавшимся. День обещал быть напряженным и долгим. Он отдавал себе в этом полный отчет, но и сразу возвращаться в отель не хотелось. На пять, на двадцать минут продлить приятное, спокойное безделье.
Когда все же Турецкий расплатился и прошел к выходу, женщина достала из сумочки телефон, непринужденно набрала номер и, бросив одну лишь фразу, убрала трубку обратно. Мужчина между тем подзывал официанта, чтобы расплатиться.
Все это происходило уже за спиной Турецкого, а немногочисленные посетители были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на вещи в общем-то обычные.
Оказавшись на улице, Турецкий в первую очередь отметил неудобное положение, в каком оказалась его машина. «Гольф» стоял зажатым с двух сторон. В подпиравшем его сзади сером «опеле» сидели двое, и Турецкий решительно направился к «опелю», чтобы попросить водителя сдать назад. Словно угадывая его намерение, боковое стекло со стороны пассажира поползло вниз.
Темнеть только начинало. Уличные фонари еще не зажглись, и в надвигающемся сумраке зловеще сверкнул срез удлиненного глушителем ствола.
Турецкий среагировал мгновенно. За долю секунды до выстрела он уже падал на тротуар.
Глухой хлопок, и стеклянная дверь, находившаяся позади него, зашлась в истеричном звоне. Одинокие прохожие шарахнулись в стороны. Кто-то громко закричал. Турецкий еще не успел извлечь из наплечной кобуры пистолет, когда в десяти сантиметрах от его головы в камень впился вжикнувший, словно оса, кусочек свинца. Турецкий лежа выстрелил два раза подряд. Пули продырявили полуопущенное стекло и исчезли в салоне «опеля».
Водитель резко дал задний ход и стал выруливать на дорогу.
Турецкий прицелился в колесо и вдавил спусковой крючок. Выстрел заглушила пронзительная полицейская сирена. Турецкий нажал на спуск еще раз.
«Опель» выскочил на обочину дороги со спущенным задним правым. Прямо на него, мигая синими огнями сирены, неслась полицейская машина. Водитель «опеля» круто заложил влево, пытаясь развернуться и уйти, но автомобиль уже не был так послушен. «Опель» опрокинулся набок и заскользил к противоположной стороне улицы. По дороге он стал на крышу и, не сбавляя скорости, впечатался в массивный фонарный столб, который наверняка простоял здесь никак не меньше двух столетий.
Турецкий зажмурился, представил, во что превратились водитель и пассажир, если последний был еще до этого жив. «Опель» напоминал гармошку.
Поднявшись на колени, Турецкий огляделся. Из-за угла выезжала вторая патрульная машина. Она еще только начинала тормозить, а из нее уже выскакивали полицейские.
Параллельно с ней выкатывалась старенькая «трешка» «БМВ», из которой, высунув полтуловища, кто-то снимал происходящее на видеокамеру. Его водитель, которого не было видно, возбужденно орал по-русски ужасно знакомым голосом:
– Давай, Веня, давай!!!
Да это же Хмуренко, сообразил Турецкий. Быть не может! Хотя почему бы нет!
Сзади, совсем рядом, один за другим раздались выстрелы. Один из полицейских упал. Одновременно что-то с силой опустилось Турецкому на голову. Тупая боль штопором вонзилась в мозг. Падая, Турецкий все же успел повернуться. Незнакомый мужчина нависал сверху с занесенной для удара тяжелой тростью. За его спиной стояла молодая женщина с маленьким дамским пистолетом, опущенным в землю.
Струйка крови набежала Турецкому на глаза, и он провалился в темноту.
Дальнейшие события проходили мимо него. Он не видел, как, не успев ударить повторно и размозжить ему череп, неуклюже взмахнул руками и повалился на землю незнакомец. Как, отбросив далеко в сторону пистолет, скрылась, игнорируя свой «мерседес», в проходном подъезде женщина. Как на носилках его вкатили в фургон «скорой помощи» и мчали в ближайшую больницу.
– Папа, папа! Догоняй!
Ниночка звонко смеялась, стремительно уходя от Турецкого на лыжах.
Они мчались по заснеженным Альпам, ловко объезжая ели, и все неслись, неслись вниз. Снег искрился, слепил, и не было видно конца этому белому океану, разметавшемуся во все стороны на многие десятки, а может, и на сотни километров.
– Какой ты неуклюжий, па! – Ниночка обернулась, демонстрируя раскрасневшееся и счастливое лицо.
Турецкому стало стыдно… и обидно. Его родная, единственная дочь над ним смеется. Над ним, «важняком» Генпрокуратуры России. Уже чуть ли не ветераном и живой легендой следствия и сыска, грозой преступного мира.
Он до боли в суставах сжал лыжные палки, с силой оттолкнулся раз, потом еще раз, еще и еще.
Они выскочили на плоское плато почти одновременно. Виртуозно описав полукруг, Ниночка остановилась, расплылась в широкой улыбке.
– И все же я первая, первая! Я тебя обогнала! – тараторила она.
– Ну хорошо, согласен – обогнала, – сдался Турецкий, любуясь дочерью и одновременно испытывая непреодолимое желание отшлепать ее.
Ниночка попереминалась с ноги на ногу и неожиданно серьезно спросила:
– Пап, а ты все еще любишь маму?
От такого взрослого вопроса Турецкий едва не упал в сугроб. Издав нечленораздельное мычание, он все же разлепил губы:
– Что за глупый вопрос? И вообще, ты это к чему? – Предчувствуя какой-то подвох, он с подозрением уставился на дочь.
– Да так. – Ниночка непринужденно махнула рукой и совершила вокруг него небольшой круг почета. – Красивая женщина, в расцвете сил и здоровья. Можно сказать, почти одинокая.
– Как это «одинокая»? – не понял Турецкий.
– Папа! – Ниночка перестала описывать вокруг него круги, остановилась, прямо и лукаво заглянув в глаза. – А как часто ты бываешь дома? А когда последний раз дарил маме цветы?
Чего– чего, а такого разговора, да еще на отдыхе в горах, Турецкий не ожидал. И с кем?! С дочерью! Она его будет жизни учить.
Турецкий принял стойку для атаки и перешел в наступление:
– Маму я люблю.
– Не видно, – парировала Ниночка.
– У меня много работы, – продолжал он, уже не зная, то ли наступает, то ли оправдывается. – Понимаешь, у нас, у взрослых, своя жизнь. И мы иногда не принадлежим сами себе. А насчет цветов и знаков внимания мы с мамой как-нибудь разберемся сами.
– Я, между прочим, тоже уже взрослая. Ты и не заметил? – Ниночка легко оттолкнулась и на одной ноге заскользила в грациозном пируэте. – И имею в нашей семье право голоса.
Турецкий остолбенел. А ведь действительно, когда она успела вырасти?
– Ты все бегаешь за своими бандитами, а на нас с мамой у тебя времени нет, – рассуждала вслух девочка, продолжая скользить по широкой дуге.
«И как это у нее получается?» – подумал Турецкий, а вслух сказал:
– Но вот приехали же отдыхать. Да и раньше ездили.
– И как часто это было? – задела за живое Ниночка, поменяла ногу, приняла стойку «ласточка» и стала приближаться.
Турецкий отступил и все же сел в сугроб. Он не на шутку рассердился.
– Взрослые сами решают – что, где и когда, – раздраженно выпалил он.
Ниночка затормозила в полуметре от него и пристально посмотрела сверху вниз.
– А у нас вы когда-нибудь спрашиваете?
И, словно в ответ на ее вопрос, над ними раздалось мощное непрерывное жужжание. Оба одновременно подняли головы.
Вертолет без опознавательных знаков завис огромной серой стрекозой и медленно опускался. Из распахнутой боковой двери выглядывал Грязнов.
– Привет, дядя Слава! – Ниночка помахала ему рукавичкой.
Грязнов пытался знаками что-то объяснить Турецкому. Указал на него, потом ткнул в грудь себя, резанул ребром ладони по горлу и сымитировал удар кулаком по макушке.
Из этого набора жестов Турецкий понял только одно, что Слава прилетел по его душу и никакие отговорки не принимаются, иначе каюк обоим. Причем лететь надо срочно. Он растерянно посмотрел на дочь.
– Я же тебе говорила – все этим и закончится, – спокойно и даже, как показалось Турецкому, равнодушно произнесла она.
Турецкий сбросил лыжи, освободился от палок.
– Отвезешь на базу?
– Куда ж я денусь? Что передать маме?
Турецкий уже поднимался по выброшенной лестнице, крикнул:
– Я скоро. Не волнуйтесь.
– Знаем мы твое скоро. – Ниночка уже развернулась и, подхватив его снаряжение, быстро удалялась. – Можешь не спешить.
Последние слова были для него ударом ниже пояса. Язык прилип к небу.
– Оревуар, сыщики, – эхом донесся до Турецкого смеющийся голос дочери. Рев моторов заглушил его и все остальные звуки, кроме крика Грязнова в самое ухо:
– Саня, тебя срочно вызывают. У нас ЧП!
Турецкий не обращал на него никакого внимания. Он весь сосредоточился на том, что происходило внизу. Вертолет взмыл в небо и полетел курсом, параллельным тому, каким следовала Ниночка.
– Слава! – Турецкого охватил ужас, он сжал плечо товарища и протянул вниз руку. – Она погибнет?!
Грязнов проследил в указанном направлении. Маленькая черная фигурка мчалась прямо на ущелье, незаметное с земли, но прекрасно видимое с воздуха. До темной, разрезающей снег полосы оставалось не более километра.
Турецкий ринулся к выходу.
– Ты куда? – Грязнов попытался его удержать, схватил за локти, сжал.
– Пусти, я еще успею ее перехватить! Ирина мне никогда не простит! Да и я себе…
Он вырвался и решительно шагнул вперед.
– Разобьешься. Парашют хоть возьми. – Грязнов понял, что останавливать Турецкого бесполезно.
– Да пошел ты со своим рюкзаком.
Турецкий нырнул в голубое, бездонное небо… и запарил. Широко раскинув руки, он мчался в воздушных потоках, но недостаточно быстро, не так, как было нужно. Его швыряло вверх-вниз. А следовало бы только вниз, вниз.
Маленькая фигурка уже подбиралась к краю пропасти.
И тут внезапно Турецкий сообразил, что ему нужно сделать. Он соединил ноги, вытянул вдоль туловища и крепко прижал к нему руки… и реактивным снарядом ринулся к земле.
Ниночка увидела разверзшуюся перед ней пропасть в последний момент. Она даже не успела испугаться. Лыжи оторвались от прочной опоры и увлекли ее вперед. Она громко рассмеялась, принимая все это за удивительную игру, и, только когда начала падать, поняла, что вовсе это и не игра, а что-то страшное и ужасное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47