Все медленно тает, а вместе с тем исчезает видение, растворяясь в лунной радуге. Она расползлась по всему небу от края до края, а в центре - яркая полная луна изливает в окна свои колдовские чары. Антон просыпается. И памяти остается как врезанная одна только фраза: "Сон твой и видения твои на ложе твоем".
Скавронский подскочил, включил настольную лампу, начал шарить по кровати. Но ничего, кроме томика Лермонтова, у изголовья так и не обнаружил. Заложенная перед уроком с Наташкой страничка "Из Гейне": "На севере диком стоит одиноко..." никаких мыслей в связи со сновидением Антону не навеяла.
- Да спи ты... - заворочалась за перегородкой Ревекка. - Всему свое время и место.
Утром его бригада должна была ехать на участок дороги. Предстояли нешуточные ремонтные работы, а Антон так и не смог выспаться. Он редко видел сны, да и те - черно-белые, но увиденное сегодня произвело на него впечатление реальности, несмотря на абсолютную несхожесть с нею. Напротив, день начал складываться таким образом, что Антон усомнился: "А реально ли все происходящее?"
В вагонной мастерской, куда он зашел по дороге, на него вылетел комсорг отделения дороги Тишуткин.
- Скавронский! Тебя-то я ищу.
- А почему здесь?
Лысоватый юноша неопределенного возраста нахмурился, сделав попытку вникнуть в вопрос, но у него явно было на это мало времени. Он развернулся на пижонских микропорках, как на оси, махнул АН тону рукой, мол, догоняй.
Удивленный Антон кинулся следом.
- В двенадцать - партком. Не опаздывай, - сказал комсорг вкрадчиво, отчего у Антона зашевелились волосы на загривке.
- Да при чем... Да я...
По обычаю, все обязанности Антона по комсомольской линии сводились к руководству коллективом самодеятельности. За исключением хора, он участвовал практически во всех праздничных номерах. Черноволосый, с крыльями смоляных бровей, Антон с удовольствием джигитовал в кругу лезгинки. Гвоздем программы была "пирамида" атлетов. Этюд демонстрировался перед самым занавесом, рассыпаясь в новые фигуры, Антон лихо крутил сальто, останавливаясь в последнюю секунду перед самой оркестровой ямой. Тишуткин сидел в первом ряду, вытянувшись, облегченно вздыхал, а потом жидко хлопал, оглядывал зал, привставая, поднимал голову к ложам...
- Да постой же! - Антон дернул крепыша комсомольца за рукав. - В чем дело? Мне с бригадой - на линию. Приказ НОДа.
- Никаких командировок. Не забывай, что ты восстановлен в комсомоле, но твой испытательный срок еще не вышел. - Говорил Тишуткин тихо, однако у Антона звенело в ушах. - Бригадиры обязаны присутствовать на парткоме. Приказ Кидимова.
Белесые глаза прикрылись в щелочку, превратившись в буравчики. По взгляду Антон понял: разговор исчерпан.
На вступительной части партийного заседания Скавронский изнывал от мучительной борьбы с дремотой. В президиуме же царило оживление. Кидимов, секретарь парторганизации, вынужден был постучать по столу, призывая к тишине в зале.
- Товарищи. Перейдем к делу. В Таджикистане разворачивается всесоюзная комсомольская стройка, невиданная по своему масштабу. Каскад плотин должен обеспечить электроэнергией весь Туркестан, то есть все республики Средней Азии. Наша организация не может остаться в стороне. Есть разнарядка...
Дальше Антон не слушал. Он видел сидящего в президиуме начальника отдела кадров. Юдин впился в него глазами, делая рукой какие то знаки. После собрания он сам подошел к Антону.
- Здорово, Скавронский. Ну... Что думаешь?
Антон пожал плечами.
- Понимаю. Требуется время. Посоветуйся дома. Если что, я помогу. - Он отвернулся, поздоровавшись с кем-то, и добавил, будто не для Антона: - Я думаю, это шанс смыть позор.
Скавронского как колодезной водой окатило. Да. В Таджикистан ему дорога не заказана. Вслух же он произнес:
- Спасибо, Виктор Андреевич. Я взвешу ваше предложение.
Широкое лицо кадровика расплылось в улыбке:
- Неправильно понимаешь, Скавронский. Это - не предложение, а рекомендация.
- Скавронский!
Сквозь толпы расходящихся с собрания к нему продирался Тишуткин. Подойдя вплотную, он одернул на себе ковбойку, поправил воротник и значительно произнес, не повышая голоса:
- Список комсомольцев, рекомендованных ячейкой, должен быть на моем столе завтра. Сорганизуйся, Скавронский...
И вереском поросшие холмы... (1956-1970)
(1)
Дорога пошла на спуск в долину. Трасса змеилась между холмами вровень с проплывающими мимо облаками. На поворотах открывался город, видный как на ладони. Он уютно разместился внизу, у подножия сине-сиреневых гор, будто свернулся в комочек на дне гигантской чаши бухарского фарфора. Сквозь облачность пробился самолет, нарушая небесную тишину низким ревом моторов. Ничтожно маленький, он набирал высоту, устремляясь все выше и выше, над се дыми вершинами гор, упирающимися макушками в небо. По вектору его движения Скавронский определил район аэропорта и, отсчитывая знакомые кварталы, нашел взглядом крышу своего дома.
В груди сладко защемило, и его захлестнула теплая волна нежности при мысли о тех, кто его там ждет. Все ею существо устремилось к встрече, опережая колеса старенького деповского "газика". Антон Адамович заметно повеселел. Дорогой он все больше молчал, был необычно хмур, видно, думал о чем-то тяжелом.
Таким Пирата видел разве что Мирзо. Как настоящий шофер, он знал о людях так много, что иной писатель позавидует. Только он никогда бы никому не рассказал и сотой доли того, что знает.
Кто, например скажет, почему так прозвали его шефа? А ему доподлинно известно. Он хорошо помнит, когда в пятьдесят шестом приехал молодой инженер Скавронский. Бабы из отделения дороги прохода не давали: "Кто такой? Откуда? Женат?", и только в последнюю очередь: "За что сидел?". Судимостью здесь никого не удивишь, Душанбе, наверное, с самого основания был ссыльным городом.
Правда, у руководства "железки" документы Антона вызвали определенные опасения. Посидели - порядили, Антон наверное ни слова не понял, что его судьба там решается, да и отправили в Вахш на узкоколейку. Скавронский только плечами пожал: "Это же прошлый век".
Начальство Сталинабадского узла железной дороги наперебой стало втолковывать ему значение внутриреспубликанских перевозок, однако Антон прекрасно понимал, что причина кроется в крайней экономии средств.
Он делал вид, что внимательно слушает каждое слово, а на самом деле пропускал мимо ушей всю идеологическую трескотню о великой задаче строительства каскада электростанций и запоминал только то, что относилось непосредственно к Вахшской долине, так нуждающейся в орошении. Но, к сожалению, ничего по-настоящему нового он так и не услыхал.
В долине очень жарко, и земля, не защищенная тенью растительности, трескается в палящих лучах солнца. Канцелярский язык, которым начальник дороги Холов рисовал планы покорения водной стихии, не вязался с таким реками, как Сырдарья и Вахш. Они неслись со скоростью курьерских поездов с огромной высоты, захватывая в свои бурные потоки свирепые горные ручьи и реки, переполнявшиеся талой ледниковой водой. Все они представлялись Антону живыми, непредсказуемыми демонами, укротить силу которых не во власти человека и чего от них ждать потом - одному Богу известно.
Звучали речи о значении и размахах строительства, о городе будущего Нуреке, об огромных физических и материальных затратах на него, а прошлый опыт подсказывал ему, что ввод в строй первых агрегатов Варзобской, а позже и Кайракумской электростанций совпал со сроками только на голом "энтузиазме" ссыльных. Строительство то застывало, то шло авральными темпами в зависимости от финансирования. В баланс всегда укладывались со скрипом. В центре выбивались средства, но по дороге они таяли, как лед в жару.
Эксплуатация плотин должна было не только на поить иссохшие земли. Гидроэнергетика решала львиную долю проблем развивающейся промышленности. Вахшский азотно-туковый комбинат, энергохимкомбинат в Яване, Регарский алюминиевый завод становились стратегическими объектами союзного значения, не говоря о том, что афганский шах по-соседски готов был платить валютой за электроэнергию. Слушая Холова, Антон думал о судьбах людей, силами которых ведется строительство. Наверняка большинство из них - такие же, как он, раскиданные по белу свету могучей карательной рукой государства.
В Вахш Антона отвез Мирзо. Они с самого начала почувствовали друг к другу симпатию, которая только крепла по мере того, как продолжалось общение.
Вахш показался Антону кишлаком уездного пошиба. Здание станции напоминало латаный-перелатаный скворечник. Сам поселок с низкими глинобитными мазанками и висящими над их входом фабричными половичками не вязался в представлении Скавронского с нормальным жильем. Многочисленные керосинки распространяли вонь сгоревшего топлива и прогорклого масла. Наверное, так начиналось всякое строительство. Остатки железнодорожных бараков ему приходилось видеть на многих участках Транссиба. Были они и в Новосибирске. Ему не привыкать было к убогой нищете, сопровождающей всякое грандиозное начало "новой эры". Главное, что почувствовал здесь Антон, это живое дыхание времени. Поселок суетился, хлопотал, как растущий детский организм.
Во всем ощущался задор, даже в ярком осеннем небе. Воскресный день был по-праздничному красочным и цветастым. По всему поселку разбежался базар, Антону даже показалось, что он напоминает лоскутное одеяло, выставленное на продажу. Мирзо останавливался возле каждого прилавка, и Антону неловко было смотреть, как приятель торгуется по мелочевке.
- Да ты не понимаешь! Без торга какой интерес?
С безразличным видом, приглядываясь к расставленным прямо на земле деревянным блюдам, черпакам и прочей посуде, Мирзо брал предметы в руки, долго крутил, скептически постукивая по донышкам, стенкам и, качая головой, ставил на место. Если же цепкий взгляд Мирзо выхватывал в нагромождении всяческого скарба то, что стоило покупки, завязывалась беседа, нередко переходящая в самую настоящую склоку. Антон не знал, куда себя деть от стыда. Что удивительно, каждый раз Мирзо и продавец расставались по-дружески, зазывая друг друга в гости.
Наконец, сделав несколько покупок, Мирзо привел Антона в сапожную лавку и тепло поздоровался с пожилым мужчиной в костюме и тюбетейке, неторопливо прилаживавшему новые каблуки к детским ботинкам:
- Салом, Миша-ака! Как жизнь? Как жена? Как работа? Как дети?
- А, Мирзо! Заходи, дорогой. Места мало, а чай-водка найдем. Когда приехал?
- Дядь Миш! Надо моего друга правильно устроить. - Мирзо махнул Антону, чтоб не встревал, мол, ему, Мирзо, виднее. Растерянный Скавронский чувствовал себя до нелепости глупо.
- Пусть идет в немецкое общежитие. Живут они дружно. Отдельная комната, отдельный вход. Цивилизованно живут. Фамилия у тебя русская?
Антон не знал, что и сказать:
- Наверное. Скавронский, - представился он, - Антон Адамович.
- Адамович? Не еврей?
- Да нет.
- А ты скажись евреем. Начальник охраны тебя точно к немцам подселит.
- Так у меня в документах...
- Э-э-э, ты только намекни, да? Дай ему понять. Ну, мол, мама там у тебя. А он для пользы дела, чтоб самого себя обезопасить, определит нейтральное место жительства, а тебе только того и надо.
- Ну, спасибо за науку! - рассмеялся Антон.
Получилось все в точности так, как и предсказывал старый сапожник.
Немецкое общежитие представляло собой длинное здание, оплетенное виноградной лозой. В мизерных клумбовых лунках головки цветов сомлели на солнцепеке; скрюченные на винограднике листья ждали порыва ветра, чтобы пуститься в пляску осеннего листопада. Опавшие лапы шуршали под ногами. Из веранд выглядывали румяные женщины, покрикивали на детей больше для проформы и, улыбаясь, по-соседски здоровались с Антоном, еще не зная, кто он таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Скавронский подскочил, включил настольную лампу, начал шарить по кровати. Но ничего, кроме томика Лермонтова, у изголовья так и не обнаружил. Заложенная перед уроком с Наташкой страничка "Из Гейне": "На севере диком стоит одиноко..." никаких мыслей в связи со сновидением Антону не навеяла.
- Да спи ты... - заворочалась за перегородкой Ревекка. - Всему свое время и место.
Утром его бригада должна была ехать на участок дороги. Предстояли нешуточные ремонтные работы, а Антон так и не смог выспаться. Он редко видел сны, да и те - черно-белые, но увиденное сегодня произвело на него впечатление реальности, несмотря на абсолютную несхожесть с нею. Напротив, день начал складываться таким образом, что Антон усомнился: "А реально ли все происходящее?"
В вагонной мастерской, куда он зашел по дороге, на него вылетел комсорг отделения дороги Тишуткин.
- Скавронский! Тебя-то я ищу.
- А почему здесь?
Лысоватый юноша неопределенного возраста нахмурился, сделав попытку вникнуть в вопрос, но у него явно было на это мало времени. Он развернулся на пижонских микропорках, как на оси, махнул АН тону рукой, мол, догоняй.
Удивленный Антон кинулся следом.
- В двенадцать - партком. Не опаздывай, - сказал комсорг вкрадчиво, отчего у Антона зашевелились волосы на загривке.
- Да при чем... Да я...
По обычаю, все обязанности Антона по комсомольской линии сводились к руководству коллективом самодеятельности. За исключением хора, он участвовал практически во всех праздничных номерах. Черноволосый, с крыльями смоляных бровей, Антон с удовольствием джигитовал в кругу лезгинки. Гвоздем программы была "пирамида" атлетов. Этюд демонстрировался перед самым занавесом, рассыпаясь в новые фигуры, Антон лихо крутил сальто, останавливаясь в последнюю секунду перед самой оркестровой ямой. Тишуткин сидел в первом ряду, вытянувшись, облегченно вздыхал, а потом жидко хлопал, оглядывал зал, привставая, поднимал голову к ложам...
- Да постой же! - Антон дернул крепыша комсомольца за рукав. - В чем дело? Мне с бригадой - на линию. Приказ НОДа.
- Никаких командировок. Не забывай, что ты восстановлен в комсомоле, но твой испытательный срок еще не вышел. - Говорил Тишуткин тихо, однако у Антона звенело в ушах. - Бригадиры обязаны присутствовать на парткоме. Приказ Кидимова.
Белесые глаза прикрылись в щелочку, превратившись в буравчики. По взгляду Антон понял: разговор исчерпан.
На вступительной части партийного заседания Скавронский изнывал от мучительной борьбы с дремотой. В президиуме же царило оживление. Кидимов, секретарь парторганизации, вынужден был постучать по столу, призывая к тишине в зале.
- Товарищи. Перейдем к делу. В Таджикистане разворачивается всесоюзная комсомольская стройка, невиданная по своему масштабу. Каскад плотин должен обеспечить электроэнергией весь Туркестан, то есть все республики Средней Азии. Наша организация не может остаться в стороне. Есть разнарядка...
Дальше Антон не слушал. Он видел сидящего в президиуме начальника отдела кадров. Юдин впился в него глазами, делая рукой какие то знаки. После собрания он сам подошел к Антону.
- Здорово, Скавронский. Ну... Что думаешь?
Антон пожал плечами.
- Понимаю. Требуется время. Посоветуйся дома. Если что, я помогу. - Он отвернулся, поздоровавшись с кем-то, и добавил, будто не для Антона: - Я думаю, это шанс смыть позор.
Скавронского как колодезной водой окатило. Да. В Таджикистан ему дорога не заказана. Вслух же он произнес:
- Спасибо, Виктор Андреевич. Я взвешу ваше предложение.
Широкое лицо кадровика расплылось в улыбке:
- Неправильно понимаешь, Скавронский. Это - не предложение, а рекомендация.
- Скавронский!
Сквозь толпы расходящихся с собрания к нему продирался Тишуткин. Подойдя вплотную, он одернул на себе ковбойку, поправил воротник и значительно произнес, не повышая голоса:
- Список комсомольцев, рекомендованных ячейкой, должен быть на моем столе завтра. Сорганизуйся, Скавронский...
И вереском поросшие холмы... (1956-1970)
(1)
Дорога пошла на спуск в долину. Трасса змеилась между холмами вровень с проплывающими мимо облаками. На поворотах открывался город, видный как на ладони. Он уютно разместился внизу, у подножия сине-сиреневых гор, будто свернулся в комочек на дне гигантской чаши бухарского фарфора. Сквозь облачность пробился самолет, нарушая небесную тишину низким ревом моторов. Ничтожно маленький, он набирал высоту, устремляясь все выше и выше, над се дыми вершинами гор, упирающимися макушками в небо. По вектору его движения Скавронский определил район аэропорта и, отсчитывая знакомые кварталы, нашел взглядом крышу своего дома.
В груди сладко защемило, и его захлестнула теплая волна нежности при мысли о тех, кто его там ждет. Все ею существо устремилось к встрече, опережая колеса старенького деповского "газика". Антон Адамович заметно повеселел. Дорогой он все больше молчал, был необычно хмур, видно, думал о чем-то тяжелом.
Таким Пирата видел разве что Мирзо. Как настоящий шофер, он знал о людях так много, что иной писатель позавидует. Только он никогда бы никому не рассказал и сотой доли того, что знает.
Кто, например скажет, почему так прозвали его шефа? А ему доподлинно известно. Он хорошо помнит, когда в пятьдесят шестом приехал молодой инженер Скавронский. Бабы из отделения дороги прохода не давали: "Кто такой? Откуда? Женат?", и только в последнюю очередь: "За что сидел?". Судимостью здесь никого не удивишь, Душанбе, наверное, с самого основания был ссыльным городом.
Правда, у руководства "железки" документы Антона вызвали определенные опасения. Посидели - порядили, Антон наверное ни слова не понял, что его судьба там решается, да и отправили в Вахш на узкоколейку. Скавронский только плечами пожал: "Это же прошлый век".
Начальство Сталинабадского узла железной дороги наперебой стало втолковывать ему значение внутриреспубликанских перевозок, однако Антон прекрасно понимал, что причина кроется в крайней экономии средств.
Он делал вид, что внимательно слушает каждое слово, а на самом деле пропускал мимо ушей всю идеологическую трескотню о великой задаче строительства каскада электростанций и запоминал только то, что относилось непосредственно к Вахшской долине, так нуждающейся в орошении. Но, к сожалению, ничего по-настоящему нового он так и не услыхал.
В долине очень жарко, и земля, не защищенная тенью растительности, трескается в палящих лучах солнца. Канцелярский язык, которым начальник дороги Холов рисовал планы покорения водной стихии, не вязался с таким реками, как Сырдарья и Вахш. Они неслись со скоростью курьерских поездов с огромной высоты, захватывая в свои бурные потоки свирепые горные ручьи и реки, переполнявшиеся талой ледниковой водой. Все они представлялись Антону живыми, непредсказуемыми демонами, укротить силу которых не во власти человека и чего от них ждать потом - одному Богу известно.
Звучали речи о значении и размахах строительства, о городе будущего Нуреке, об огромных физических и материальных затратах на него, а прошлый опыт подсказывал ему, что ввод в строй первых агрегатов Варзобской, а позже и Кайракумской электростанций совпал со сроками только на голом "энтузиазме" ссыльных. Строительство то застывало, то шло авральными темпами в зависимости от финансирования. В баланс всегда укладывались со скрипом. В центре выбивались средства, но по дороге они таяли, как лед в жару.
Эксплуатация плотин должна было не только на поить иссохшие земли. Гидроэнергетика решала львиную долю проблем развивающейся промышленности. Вахшский азотно-туковый комбинат, энергохимкомбинат в Яване, Регарский алюминиевый завод становились стратегическими объектами союзного значения, не говоря о том, что афганский шах по-соседски готов был платить валютой за электроэнергию. Слушая Холова, Антон думал о судьбах людей, силами которых ведется строительство. Наверняка большинство из них - такие же, как он, раскиданные по белу свету могучей карательной рукой государства.
В Вахш Антона отвез Мирзо. Они с самого начала почувствовали друг к другу симпатию, которая только крепла по мере того, как продолжалось общение.
Вахш показался Антону кишлаком уездного пошиба. Здание станции напоминало латаный-перелатаный скворечник. Сам поселок с низкими глинобитными мазанками и висящими над их входом фабричными половичками не вязался в представлении Скавронского с нормальным жильем. Многочисленные керосинки распространяли вонь сгоревшего топлива и прогорклого масла. Наверное, так начиналось всякое строительство. Остатки железнодорожных бараков ему приходилось видеть на многих участках Транссиба. Были они и в Новосибирске. Ему не привыкать было к убогой нищете, сопровождающей всякое грандиозное начало "новой эры". Главное, что почувствовал здесь Антон, это живое дыхание времени. Поселок суетился, хлопотал, как растущий детский организм.
Во всем ощущался задор, даже в ярком осеннем небе. Воскресный день был по-праздничному красочным и цветастым. По всему поселку разбежался базар, Антону даже показалось, что он напоминает лоскутное одеяло, выставленное на продажу. Мирзо останавливался возле каждого прилавка, и Антону неловко было смотреть, как приятель торгуется по мелочевке.
- Да ты не понимаешь! Без торга какой интерес?
С безразличным видом, приглядываясь к расставленным прямо на земле деревянным блюдам, черпакам и прочей посуде, Мирзо брал предметы в руки, долго крутил, скептически постукивая по донышкам, стенкам и, качая головой, ставил на место. Если же цепкий взгляд Мирзо выхватывал в нагромождении всяческого скарба то, что стоило покупки, завязывалась беседа, нередко переходящая в самую настоящую склоку. Антон не знал, куда себя деть от стыда. Что удивительно, каждый раз Мирзо и продавец расставались по-дружески, зазывая друг друга в гости.
Наконец, сделав несколько покупок, Мирзо привел Антона в сапожную лавку и тепло поздоровался с пожилым мужчиной в костюме и тюбетейке, неторопливо прилаживавшему новые каблуки к детским ботинкам:
- Салом, Миша-ака! Как жизнь? Как жена? Как работа? Как дети?
- А, Мирзо! Заходи, дорогой. Места мало, а чай-водка найдем. Когда приехал?
- Дядь Миш! Надо моего друга правильно устроить. - Мирзо махнул Антону, чтоб не встревал, мол, ему, Мирзо, виднее. Растерянный Скавронский чувствовал себя до нелепости глупо.
- Пусть идет в немецкое общежитие. Живут они дружно. Отдельная комната, отдельный вход. Цивилизованно живут. Фамилия у тебя русская?
Антон не знал, что и сказать:
- Наверное. Скавронский, - представился он, - Антон Адамович.
- Адамович? Не еврей?
- Да нет.
- А ты скажись евреем. Начальник охраны тебя точно к немцам подселит.
- Так у меня в документах...
- Э-э-э, ты только намекни, да? Дай ему понять. Ну, мол, мама там у тебя. А он для пользы дела, чтоб самого себя обезопасить, определит нейтральное место жительства, а тебе только того и надо.
- Ну, спасибо за науку! - рассмеялся Антон.
Получилось все в точности так, как и предсказывал старый сапожник.
Немецкое общежитие представляло собой длинное здание, оплетенное виноградной лозой. В мизерных клумбовых лунках головки цветов сомлели на солнцепеке; скрюченные на винограднике листья ждали порыва ветра, чтобы пуститься в пляску осеннего листопада. Опавшие лапы шуршали под ногами. Из веранд выглядывали румяные женщины, покрикивали на детей больше для проформы и, улыбаясь, по-соседски здоровались с Антоном, еще не зная, кто он таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43