— Всюду стоят ступки с серой.
— Вы просто не видите рану, — прошептал Зеллинг.
Он поднял лампу, Николай увидел обнаженные ноги мертвеца и принялся внимательно рассматривать рану на правой икре. Рана была размером с ладонь. Врач наклонился ниже, чтобы лучше видеть.
— Это ожог, — удивленно сказал он.
Зеллинг промолчал. Николай огляделся. Взгляд его упал на головню, лежавшую на полу недалеко от камина. Внезапно Николай выпрямился и начал что-то искать в комнате.
— Что случилось, что вы нашли? — взволнованно спросил Зеллинг.
Но Николай не отвечал. Вместо этого он подошел к стоявшему в середине помещения столу, заваленному книгами, бумагами и документами. Николаю не пришлось долго искать. Между раскрытыми книгами он обнаружил серебряный поднос. На нем стоял графин с небольшим количеством красной жидкости. Рядом с графином врач нашел стакан и маленький флакон из шлифованного хрусталя. Николай аккуратно взял графин, снял серебряную крышку и осторожно понюхал содержимое. После этого он двумя пальцами взял флакон, подержал его перед фитилем горящей свечи, а потом снова понюхал. То же самое проделал он и со стаканом.
Зеллинг подошел к Николаю.
— Что вы делаете?
Николай протянул камергеру маленький стеклянный сосуд.
— Вот понюхайте.
Зеллинг взял сосуд, не проявляя, правда, никакого намерения последовать совету врача.
— Что это? — спросил вместо этого Зеллинг.
— Вы не понюхали?
Теперь и камергер поднес склянку к носу, но тотчас с отвращением опустил руку.
— Ужасно противно, — в страхе воскликнул он.
— Мышиная моча, — сказал Николай, — пахнет даже в большом разведении.
— Мышиная моча? Но это же смешно. Не хотите же вы сказать, что граф пил мышиную мочу?
— Нет, конечно. Просто эта жидкость так пахнет. На самом деле здесь conium maculatum, или, как его еще называют, пятнистый болиголов. Граф выпил яд и сел в кресло у камина. Сначала паралич поразил ноги. Когда ноги онемели, граф вынул из огня тлеющую головню и приложил ее к икре.
Зеллинг недоверчиво взглянул на врача.
— Но зачем он это сделал?
Николай поставил графин на поднос, взял у Зеллинга флакон и поставил его на место.
— Этого я не знаю. Человек, совершающий самоубийство, противопоставляет свою душу природе. Некоторые авторы утверждают, что это акт абсолютного распада, хуже, чем убийство.
— Может быть, он только хотел узнать, сколько времени еще у него осталось? — сказал, подойдя к ним, Циннлехнер. — Сколько молитв он еще успеет произнести?
Николай снова повернулся к покойнику и постарался представить себе, как протекали последние часы жизни этого человека. То, что он заперся здесь, не вызывает удивления, такое, и это очевидно, часто бывает в подобных случаях. Книги и документы были разложены на столе не обязательно в течение последних двух дней. Вообще было не похоже, чтобы здесь кто-то занимался научными изысканиями. Слишком уж сильный беспорядок царил в помещении. Здесь явно что-то искали. На полках вместо стоявших там книг были видны пустые места, а сами книги лежали на столах. Но почему все так странно выглядит? Да, было что-то особенное в этом беспорядке. Николай постарался привести свои мысли в порядок, но это ему не удалось — слишком уж много впечатлений обрушилось на него в этот вечер. Да и прежде всего надо внимательно присмотреться к покойному. Сам он ли снял с полок все эти книги и документы до того, как совершил последний в своей жизни поступок? И зачем он это сделал?
Взгляд Николая упал на камин. Он был забит золой. Совершенно ясно, что граф сжег в нем какие-то бумаги. Он едва не собрался посмотреть, что находится в камине, но потом оставил это намерение. Он не будет ничего здесь трогать. Его вызвали сюда как врача, и как врач он должен только констатировать смерть. Остальное его не касается.
Он нерешительно посмотрел на двух других. Циннлехнер вытирал глаза, но, видимо, не представлял, что делать дальше. Зеллинг был совершенно разбит видом своего мертвого господина. Быть может, сейчас он упрекал себя за слишком долгое ожидание? Как иначе можно толковать выражение страдания и ужаса в его глазах? Некоторое время никто из троих не произносил ни слова. В комнате висела тягостная тишина. В мозгу Николая один за другим возникали сотни вопросов, но он молча ждал.
— Великий Боже, — наконец тихо произнес Зеллинг. — Что же теперь с нами будет?
8
«Где семья графа? Неужели ее нет в этом замке?» — снова подумалось Николаю, когда он в сопровождении Циннлехнера покидал библиотеку. Но аптекарь заговорил о другом.
— В такой поздний час немыслимо возвращаться в Нюрнберг, — сказал аптекарь. — Я покажу вам, как пройти на кухню. Там наверняка найдется, чем перекусить, а потом вы подниметесь ко мне, и я отведу вас в спальню.
Николай действительно ощущал голод. Циннлехнер привел его к расположенной в полуподвале лестнице, которая вела в кухню, и объяснил, где потом его найти.
Отыскать кухню было легко. Несколько слуг, сидя вокруг большого стола, болтали о всякой всячине. Когда он вошел, люди замолчали, и хотя никто не представил его как врача из Нюрнберга, Николая усадили за стол, налили миску супа, дали кусок хлеба и перестали обращать на него внимание. Он ел, не прислушиваясь к разговорам, которые вели слуги, и наслаждался теплом, приятной волной разливавшимся по телу. Женская рука поставила рядом с тарелкой бокал красного вина. Николай поднял голову и увидел Анну. Она села рядом с ним на деревянную скамью, с любопытством посмотрела на него и спросила:
— Так что же с ним произошло?
Очевидно, все общество только и ждало этого вопроса, так как все голоса в мгновение ока стихли, а все взгляды устремились на Николая. Он откашлялся. Врач был не вполне уверен, подобало ли рассказывать слугам подробности того, что случилось с их господином.
Прежде чем он успел заговорить, кто-то прошептал:
— Это был яд, да? Его отравили, не правда ли?
Врач постарался понять, кто именно это сказал, но за столом было так много людей, что он сразу запутался. Он отрицательно покачал головой, перевел взгляд с одного из сидевших на другого, а потом ответил:
— Насколько я могу судить, граф Альдорф умер от водянки.
На мгновение в кухне воцарилась тишина, потом раздался смех. Когда он стих, все разом громко заговорили. Анна наклонилась к Николаю и сказала:
— Нам все время говорили, что у него водянка, но это неправда. Они его отравили. Очень медленно, чтобы пресечь род. Вы наверняка это заметили, вы же врач.
Николай на минуту задумался.
— Как вы додумались до этого? — спросил он. Анна придвинулась к нему еще ближе.
— Это все из-за черных гостей. И из-за светловолосой женщины. Они много месяцев преследовали графа. И теперь они добились своего. Сначала сын, потом дочь, потом жена, а теперь они добрались и до него самого.
Девушка произнесла эти страшные фразы совершенно спокойным голосом.
— Много месяцев приходили они в этот замок. Чаще всего они бывали в библиотеке, куда строго-настрого запрещен вход всем остальным. А когда он заподозрил неладное, они подослали к нему белокурую даму. Однако он раскусил ее и, конечно же, наказал бы, но она ускользнула от него, хитрая бестия. Но яд уже, должно быть, действовал, иначе он никогда снова не пустил бы к себе черных людей. Но их было много, все они были заодно, и вот граф мертв.
У Николая возникло то же чувство, что и в лесу, когда Анна заклинала духов. Поэтому он молча кивнул в надежде как можно скорее выбраться из-за стола, чтобы найти соломенный тюфяк, на котором можно было бы спокойно проспать до утра. Однако в этот момент заговорил какой-то незнакомый человек:
— Брось, Анна, господин приехал из города и не поверил ни одному твоему слову. Нам вообще никто никогда не верит. Не так ли, лиценциат Рёшлауб?
— Разве мы знакомы? — резко спросил Николай. — Я что-то не помню, чтобы нас представляли друг другу.
Человек лишь махнул рукой и беспечно покачал головой. Николай с трудом овладел собой. Как ему ненавистны эти франконцы. Что он вообще делает здесь, в компании лакеев и слуг? Он не испытывал ни малейшего желания продолжать эту странную беседу, но в этот момент заговорил еще один:
— Что вообще знают врачи? Самое большее — где лежит кошелек их пациента! — С этими словами он взялся за пояс, за то место, где люди обычно носят кошельки с деньгами. Присутствующие разразились хохотом.
Глупый сброд, подумал Николай, поднялся и, не говоря ни слова, вышел из кухни.
Он вернулся в вестибюль и направился в комнату Циннлехнера. В этот миг он отчетливо вспомнил фразу, произнесенную девушкой. Сначала сын, потом дочь, а потом жена.
Не их ли свежие могилы видел он на кладбище замка? Значит, умерли все члены графской семьи?
9
— Заходите, заходите, — пригласил Николая аптекарь, открыв дверь. — Или вы хотите поскорее отправиться спать?
Николай охотно воспользовался приглашением. Разговор в кухне как рукой снял сонливость. Да и Циннлехнер не выглядел усталым. В его маленькой, со спартанской простотой обставленной комнатке вкусно пахло свежим чаем. Деревянная скамья, стол и маленький табурет составляли все убранство комнаты.
Николай сел к столу и, пользуясь случаем, внимательно пригляделся к этому человеку. Аптекарь имел приблизительно такое же сложение, как и его коллега Зеллинг, но одет был гораздо беднее. На нем была поношенная куртка из темносинего набивного ситца, под которой виднелась пожелтевшая льняная рубашка, и такие же потрепанные штаны. Работа придворного графского аптекаря оплачивалась, по всей видимости, так же плохо, как и работа врача в Нюрнберге. Впрочем, и в остальном этот человек всем своим видом произвел на Николая довольно тягостное впечатление. Серые глаза казались потухшими и тусклыми. Мешки под глазами подчеркивали выражение разочарованности, которая вообще составляла главную особенность лица. Вокруг красиво очерченного рта виднелись глубокие морщины, оставленные либо разбитыми надеждами, либо болезнью. У старика была абсолютно лысая голова, а парик, в котором он был прежде, висел на крюке возле двери, куда он был небрежно брошен хозяином.
Циннлехнер налил гостю чаю.
— Как вышло, что такой одаренный молодой человек, как вы, вынужден влачить жалкое существование в Нюрнберге на должности помощника врача?
— Отчего вы думаете, что я одарен?
— Ну, вы обладаете отличным даром наблюдения, — ответил Циннлехнер. — Кроме того, вы изобретательны. Ваша идея относительно собаки спутала все карты Калькбреннеру. Сахару?
Николай утвердительно кивнул и, пододвинув чашку хозяину, посмотрел, как тот бросил в напиток два кристалла величиной с горошину.
Циннлехнер тоже сел за стол и принялся размешивать чай в своей чашке.
— Зачем меня вызвали из Нюрнберга? — спросил Николай.
Аптекарь пожал плечами.
— Это была идея Зеллинга. Мне кажется, ему нужен был предлог, чтобы наконец хоть что-то предпринять.
— Он говорил об этом с вами?
— Нет, этого он никогда не стал бы делать. Вы просто плохо знаете Зеллинга. Видите ли, они оба — Зеллинг и Калькбреннер — креатуры Альдорфа, его гнусные порождения. Он воспитал их как двух собачек, которые грызлись между собой за его расположение. На этом зиждется умение управлять. Никто не знает, какие права и какие блага будут ему дарованы. Мелкие немецкие государи пытаются таким образом имитировать придворную жизнь такой, какой они представляют ее себе во Франции. Наверху сюзерен, а внизу бесстыдная толпа любимчиков, которые постоянно шпионят друг за другом и вставляют друг другу палки в колеса.
Николай внимательно слушал, хотя в действительности его интересовал совершенно иной предмет.
— В кухне болтают, — сказал он, — о ведьмах и чертях, черных мужчинах и белокурых дамах, которые извели весь род Альдорфов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61