Глядя на него, трудно предположить, что в нем скрывается глубокий исследовательский дух, который ему приписывают. Говорят, что в Кенигсберге у него множество последователей, и он — главная причина того, что там собираются в таком множестве метафизики со всего света. Так как он возбудил во мне немалую симпатию, то при первой же возможности я даже посетил одну из его лекций. Он читал курс, который встретил горячий прием и имел конечной целью преподать слушателям верное понимание о людях и их поступках. Поскольку я жалкий дилетант, то, естественно, не все понял. Но свои лекции он оживляет историями и анекдотами всех земель и народов, что очень нравится слушателям. Это очень всем нравится, и тем большее огорчение вызывает у них то, что он не хочет больше ничего писать. Он постоянно обещает выпустить в скором времени небольшой том, но этим все и ограничивается.
— И вы говорите, что студенты съезжаются сюда отовсюду?
Купец ответил энергичным утверждением.
— Могу вам сказать, что я езжу по этой дороге уже одиннадцать лет и мог бы составить целую библиотеку из тех разговоров, которые ведутся в каретах об этом профессоре Канте. Удивительнейшие, впрочем, разговоры, так как нет никакого единодушия в оценке того, что, собственно, представляет собой учение господина Канта. Это учение имеет особенное свойство волновать души, хотя в конечном итоге оно, естественно, апеллирует к разуму. Правда, мне кажется, что ему самому не вполне пока ясны его рассуждения, иначе он бы уже давно записал их.
— И кто же его студенты? — спросил Николай.
— В большинстве своем это полуголодные пасторские сыновья с воспаленными от постоянного чтения глазами, которые пускаются сюда в дальний путь из Лейпцига или Берлина. Но немало видел я также богатых и благородных господ, коих влечет в эту глухую часть мира любопытство. Вы случайно не принадлежите к этой категории?
— Нет, совершенно нет, — ответил Николай, изо всех сил стараясь скрыть свое возбуждение. — Благородные господа, говорите вы? Они едут в Кенигсберг учиться?
— О да, многие принцы из всех частей мира делают здесь остановку и посещают курс профессора Канта. Но преимущественно это молодые люди из бюргерского сословия, почему я ошибочно и причислил вас к этой категории. Надеюсь, вы простите мне это заблуждение.
Дальше начался разговор, полный банальных любезностей, однако мыслями своими Николай был уже далеко. Он сразу подумал о Максимилиане. В Лейпциге он слушал курс метафизики Зейдлица. Не потому ли отправился он в Кенигсберг? Для того, чтобы прослушать курс этого Канта? В любом случае это очень интересный намек. Однако чем больше Николай размышлял об этом предмете, тем тягостнее становилось у него на душе. Не было ли это путешествие полной бессмыслицей? У них нет никаких верных догадок относительно того, что мог делать в Кенигсберге Максимилиан. Стоило Николаю закрыть глаза и представить себе все те места, которые были связаны с замком Альдорф, как перед его мысленным взором тотчас возникала карта Германии, покрытая множеством пылающих точек, образовывавших крест, в точке пересечения которого располагался Альдорф. Но при чем здесь Кенигсберг? Он лежал на краю света, и единственным связующим звеном был Максимилиан, его пребывание здесь и начало его болезни.
Или это самый важный пункт? Именно этот, хотя он и выпал из общего рисунка?
Болезнь. Распад легкого. Не явилась ли эта болезнь из Кенигсберга? Не Максимилиан ли принес ее в Альдорф? Но этого не могло быть. Почему больше никто не заболел этой болезнью? До сих пор было только три жертвы, но и они умерли не от нее. Нет, они либо покончили с собой, либо были убиты. Или были еще жертвы, о которых никто ничего не знал? Не существовал ли в действительности яд, о котором упоминал в своем письме Максимилиан? Отравление, с которым никто не может справиться, отравление, вызываемое каким-то невидимым веществом, которое можно незаметно перевозить и в любой момент можно надежно спрятать. Действие его рассчитано так дьявольски точно, что проходит несколько месяцев до того, как оно начинает проявлять свои смертоносные свойства. И именно это особо подчеркнул в своем письме Максимилиан. Это замедленное действие было самым худшим, ибо человек, ничего не зная о своем отравлении, мог, не догадываясь об этом, разносить яд дальше. Но что это может быть за вещество? И каким образом оно через Максимилиана пришло из Кенигсберга в Альдорф?
Внезапно его осенила одна мысль. Письма Максимилиана! Это и был тот носитель, через который в Альдорф мог попасть яд. Могло ли так быть? Не было ли это главной тайной? Эта идея пришла ему в голову так внезапно, что он на мгновение забыл обо всем на свете. Последствия этого внезапного интуитивного озарения вызвали в его голове настоящий фейерверк. Нечто, что каждый может изготовить, незаметно перевезти и никто не может задержать. Не имеют ли под этим в виду мысль? Идею? Николая поразило словно громом. Ядовитая идея? Мысль, не знающая преград в своем стремительном распространении?
Он нервно провел рукой по лицу. Нет, это была совершеннейшая фантастика. Просто рассказ этого купца возбудил в его голове видения и образы едущих со всего света в Кенигсберг студентов. Это видение каким-то образом совместилось с картой ди Тасси, и поэтому он пришел к таким абсурдным выводам. Как назвал этот человек студентов? Полуголодные пасторские сыновья с воспаленными от непрестанного чтения глазами. То, что беспрерывное чтение может вызвать болезнь, известно давно. Но мысль, идея? Может ли идея внушить ностальгию и тем самым стать причиной абсцесса легкого? Нет, это совершенно ложная идея. Но мысль эта больше не оставляла Николая. Она запечатлелась в его душе, как… сладкий яд. Откуда он появился? Этого Николай не знал. И если мысль кажется ему безумной, то почему она его не оставляет? Может быть, с идеями дела обстоят точно так же, как со зверьками миазмами? Откуда они являются? Этого никто не знает. Но они появляются, за один день они распространяются всюду и заставляют целые империи рушиться… или созидаться. Могут ли идеи вторгаться в организм и изменять его свойства? Не были ли абсцесс и распад осадком, конденсатом идеи — идеи, которая захватила тело или душу? Не в этом ли заключается тайна Альдорфа? Не из-за этого ли начались нападения на почтовые кареты?
Чудесные видения преследовали Николая весь остаток пути. Он почти не разговаривал, глядя на безрадостный ландшафт. Магдалена тоже хранила молчание, и их взгляды лишь изредка встречались. Снаружи все казалось безжизненным и насквозь промерзшим. Земля была темно-бурой, небо — серым. Ускользающий горизонт стоял словно кулиса, уходящая в никуда, за скудный пейзаж, где на переднем плане временами возникали купы деревьев, сухие сучья которых чернели на ее фоне.
Все было однообразным и монотонным.
И вдруг все внезапно переменилось.
12
Они остановились в одной гостинице в Альтштадте. Николаю казалось, что он чувствует все свои кости, до того разбитым он себя ощущал. Он поклялся себе, что никогда больше не пустится в такое путешествие. Почему они не отправились на корабле? Во время одного падения кареты Магдалена вывернула себе шею и только теперь понемногу обрела снова возможность двигать головой. Так провели они первый день в своей комнате, впервые за десять дней им не приходилось болтаться из стороны в сторону или задыхаться в переполненной зале дешевого кабака, дыша невыносимой вонью.
Их первая прогулка по городу оказалась недолгой. Холод был настолько силен, что не прошло и часа, как они буквально бегством спаслись в гостинице и принялись отогреваться горячим чаем. У Николая возникло ощущение, что он попал в далекое прошлое. Как здесь одевались люди! На улице ему повстречались двое адвокатов. Они были одеты в черные сюртуки и маленькие плащи, с трудом сходившиеся на спине. Нижняя часть плаща была засунута в карман сюртука, такая мода прошла уже лет пятьдесят назад. С шляпами дело обстояло немногим лучше. Что же касается языка, то он вообще производил впечатление иностранного и не мог быть менее понятным. Хозяева гостиницы говорили между собой на диалекте, из которого он не понимал ни единого слова. Кроме того, повсюду стоял запах жженого солода, словно в этой части города им пользовались не только пивовары, но и простые горожане по собственной надобности варили солодовое пиво.
Но не только внешний мир казался ему чуждым. Что-то изменилось и в нем самом. Снова и снова доставал он карту ди Тасси и внимательно рассматривал ее. Он заново перечитал похищенные письма, сравнил приведенные в них названия населенных пунктов с отмеченными на карте, долго рассматривал рисунок вблизи и издали, менял ракурсы и становился все более молчаливым. Магдалена долго с удивлением смотрела на него и наконец спросила, что он делает, но Николай не ответил. Когда стемнело, они пошли в кофейню и поужинали.
— Что мы будем делать дальше? — спросила она его.
— Завтра я хочу посетить университет, послушать один курс, — ответил Николай.
— Какой курс?
— Хочу послушать лекцию господина профессора Канта.
— Кто это такой?
— Это один прославленный человек. Думаю, что Максимилиан приезжал сюда из-за него.
Она бросила на него изумленный взгляд.
— Ах вот как, но откуда ты о нем узнал?
— Пару дней назад я разговаривал с одним купцом, который часто ездит по дороге между Берлином и Кенигсбергом. Он сказал, что уже несколько лет, как по этой дороге устремился поток паломников-студентов всех состояний и сословий, которые хотят прослушать здесь курс метафизики. Быть может, именно поэтому сюда приезжал и Максимилиан. Он же изучал метафизику, помнишь? Об этом рассказал Фальк. Максимилиан слушал курс Зейдлица.
Магдалена черпала ложкой суп и печально смотрела перед собой.
— Что с тобой? — спросил он.
— Не знаю, — угрюмо ответила она. — Кажется, на меня так действует это место. Оно просто ужасно. Холодно и серо.
Я уже вообще не понимаю, зачем я сюда приехала. Мне не надо было слушать Филиппа. Я делаю в точности то же, что сделал бы он сам. Я потеряла себя.
Он внимательно посмотрел на ее красивые длинные волосы. У корней стал виден их естественный светлый цвет. Это погрузило его в воспоминания, и он подумал о том. что вообще она сделала, чтобы следовать по пятам за ди Тасси. Но что там произошло в действительности? Каждый раз она излагала другую версию событий. Она все время лгала ему. Пение в том доме в Заальфельде доказывало, что и она принадлежала к тем людям. Она всегда что-то от него утаивала. Видела ли она то преступление в лесу?
— Почему ты мне все время лжешь? — спросил он вдруг. Она не ответила.
— Почему ты наконец не скажешь мне правду? Ты же знаешь, кто убил Зеллинга? Ты наблюдала это.
Она медленно покачала головой.
— Я видела, как Зеллинг ехал верхом от замка. Вскоре за ним последовал Циннлехнер. У меня не было коня, поэтому я пошла за ними пешком. На снегу следы были видны очень отчетливо. Когда я вышла на поляну…
Она замолчала, но потом продолжила:
— …там были три человека. Но они меня не заметили. Зеллинг уже неподвижно лежал на земле, а на нем сидел обнаженный человек. Я никогда не забуду эту картину. Он был с ног до головы залит кровью. Лицо, волосы, руки — все было покрыто кровью.
— И это был Циннлехнер?
— Да, оба его спутника стояли возле лошадей, а Зеллинг лежал на земле. Он был, конечно, уже мертв. Циннлехнер сидел на нем и… вырезал его лицо. Когда Циннлехнер поднялся, он что-то держал в руке. Тогда я подумала, что это какая-то окровавленная тряпка. Я бы никогда не подумала, что человек способен на такое. Потом он пересек поляну, подошел к тому дереву и воткнул в него нож, а после этого стал отмываться снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— И вы говорите, что студенты съезжаются сюда отовсюду?
Купец ответил энергичным утверждением.
— Могу вам сказать, что я езжу по этой дороге уже одиннадцать лет и мог бы составить целую библиотеку из тех разговоров, которые ведутся в каретах об этом профессоре Канте. Удивительнейшие, впрочем, разговоры, так как нет никакого единодушия в оценке того, что, собственно, представляет собой учение господина Канта. Это учение имеет особенное свойство волновать души, хотя в конечном итоге оно, естественно, апеллирует к разуму. Правда, мне кажется, что ему самому не вполне пока ясны его рассуждения, иначе он бы уже давно записал их.
— И кто же его студенты? — спросил Николай.
— В большинстве своем это полуголодные пасторские сыновья с воспаленными от постоянного чтения глазами, которые пускаются сюда в дальний путь из Лейпцига или Берлина. Но немало видел я также богатых и благородных господ, коих влечет в эту глухую часть мира любопытство. Вы случайно не принадлежите к этой категории?
— Нет, совершенно нет, — ответил Николай, изо всех сил стараясь скрыть свое возбуждение. — Благородные господа, говорите вы? Они едут в Кенигсберг учиться?
— О да, многие принцы из всех частей мира делают здесь остановку и посещают курс профессора Канта. Но преимущественно это молодые люди из бюргерского сословия, почему я ошибочно и причислил вас к этой категории. Надеюсь, вы простите мне это заблуждение.
Дальше начался разговор, полный банальных любезностей, однако мыслями своими Николай был уже далеко. Он сразу подумал о Максимилиане. В Лейпциге он слушал курс метафизики Зейдлица. Не потому ли отправился он в Кенигсберг? Для того, чтобы прослушать курс этого Канта? В любом случае это очень интересный намек. Однако чем больше Николай размышлял об этом предмете, тем тягостнее становилось у него на душе. Не было ли это путешествие полной бессмыслицей? У них нет никаких верных догадок относительно того, что мог делать в Кенигсберге Максимилиан. Стоило Николаю закрыть глаза и представить себе все те места, которые были связаны с замком Альдорф, как перед его мысленным взором тотчас возникала карта Германии, покрытая множеством пылающих точек, образовывавших крест, в точке пересечения которого располагался Альдорф. Но при чем здесь Кенигсберг? Он лежал на краю света, и единственным связующим звеном был Максимилиан, его пребывание здесь и начало его болезни.
Или это самый важный пункт? Именно этот, хотя он и выпал из общего рисунка?
Болезнь. Распад легкого. Не явилась ли эта болезнь из Кенигсберга? Не Максимилиан ли принес ее в Альдорф? Но этого не могло быть. Почему больше никто не заболел этой болезнью? До сих пор было только три жертвы, но и они умерли не от нее. Нет, они либо покончили с собой, либо были убиты. Или были еще жертвы, о которых никто ничего не знал? Не существовал ли в действительности яд, о котором упоминал в своем письме Максимилиан? Отравление, с которым никто не может справиться, отравление, вызываемое каким-то невидимым веществом, которое можно незаметно перевозить и в любой момент можно надежно спрятать. Действие его рассчитано так дьявольски точно, что проходит несколько месяцев до того, как оно начинает проявлять свои смертоносные свойства. И именно это особо подчеркнул в своем письме Максимилиан. Это замедленное действие было самым худшим, ибо человек, ничего не зная о своем отравлении, мог, не догадываясь об этом, разносить яд дальше. Но что это может быть за вещество? И каким образом оно через Максимилиана пришло из Кенигсберга в Альдорф?
Внезапно его осенила одна мысль. Письма Максимилиана! Это и был тот носитель, через который в Альдорф мог попасть яд. Могло ли так быть? Не было ли это главной тайной? Эта идея пришла ему в голову так внезапно, что он на мгновение забыл обо всем на свете. Последствия этого внезапного интуитивного озарения вызвали в его голове настоящий фейерверк. Нечто, что каждый может изготовить, незаметно перевезти и никто не может задержать. Не имеют ли под этим в виду мысль? Идею? Николая поразило словно громом. Ядовитая идея? Мысль, не знающая преград в своем стремительном распространении?
Он нервно провел рукой по лицу. Нет, это была совершеннейшая фантастика. Просто рассказ этого купца возбудил в его голове видения и образы едущих со всего света в Кенигсберг студентов. Это видение каким-то образом совместилось с картой ди Тасси, и поэтому он пришел к таким абсурдным выводам. Как назвал этот человек студентов? Полуголодные пасторские сыновья с воспаленными от непрестанного чтения глазами. То, что беспрерывное чтение может вызвать болезнь, известно давно. Но мысль, идея? Может ли идея внушить ностальгию и тем самым стать причиной абсцесса легкого? Нет, это совершенно ложная идея. Но мысль эта больше не оставляла Николая. Она запечатлелась в его душе, как… сладкий яд. Откуда он появился? Этого Николай не знал. И если мысль кажется ему безумной, то почему она его не оставляет? Может быть, с идеями дела обстоят точно так же, как со зверьками миазмами? Откуда они являются? Этого никто не знает. Но они появляются, за один день они распространяются всюду и заставляют целые империи рушиться… или созидаться. Могут ли идеи вторгаться в организм и изменять его свойства? Не были ли абсцесс и распад осадком, конденсатом идеи — идеи, которая захватила тело или душу? Не в этом ли заключается тайна Альдорфа? Не из-за этого ли начались нападения на почтовые кареты?
Чудесные видения преследовали Николая весь остаток пути. Он почти не разговаривал, глядя на безрадостный ландшафт. Магдалена тоже хранила молчание, и их взгляды лишь изредка встречались. Снаружи все казалось безжизненным и насквозь промерзшим. Земля была темно-бурой, небо — серым. Ускользающий горизонт стоял словно кулиса, уходящая в никуда, за скудный пейзаж, где на переднем плане временами возникали купы деревьев, сухие сучья которых чернели на ее фоне.
Все было однообразным и монотонным.
И вдруг все внезапно переменилось.
12
Они остановились в одной гостинице в Альтштадте. Николаю казалось, что он чувствует все свои кости, до того разбитым он себя ощущал. Он поклялся себе, что никогда больше не пустится в такое путешествие. Почему они не отправились на корабле? Во время одного падения кареты Магдалена вывернула себе шею и только теперь понемногу обрела снова возможность двигать головой. Так провели они первый день в своей комнате, впервые за десять дней им не приходилось болтаться из стороны в сторону или задыхаться в переполненной зале дешевого кабака, дыша невыносимой вонью.
Их первая прогулка по городу оказалась недолгой. Холод был настолько силен, что не прошло и часа, как они буквально бегством спаслись в гостинице и принялись отогреваться горячим чаем. У Николая возникло ощущение, что он попал в далекое прошлое. Как здесь одевались люди! На улице ему повстречались двое адвокатов. Они были одеты в черные сюртуки и маленькие плащи, с трудом сходившиеся на спине. Нижняя часть плаща была засунута в карман сюртука, такая мода прошла уже лет пятьдесят назад. С шляпами дело обстояло немногим лучше. Что же касается языка, то он вообще производил впечатление иностранного и не мог быть менее понятным. Хозяева гостиницы говорили между собой на диалекте, из которого он не понимал ни единого слова. Кроме того, повсюду стоял запах жженого солода, словно в этой части города им пользовались не только пивовары, но и простые горожане по собственной надобности варили солодовое пиво.
Но не только внешний мир казался ему чуждым. Что-то изменилось и в нем самом. Снова и снова доставал он карту ди Тасси и внимательно рассматривал ее. Он заново перечитал похищенные письма, сравнил приведенные в них названия населенных пунктов с отмеченными на карте, долго рассматривал рисунок вблизи и издали, менял ракурсы и становился все более молчаливым. Магдалена долго с удивлением смотрела на него и наконец спросила, что он делает, но Николай не ответил. Когда стемнело, они пошли в кофейню и поужинали.
— Что мы будем делать дальше? — спросила она его.
— Завтра я хочу посетить университет, послушать один курс, — ответил Николай.
— Какой курс?
— Хочу послушать лекцию господина профессора Канта.
— Кто это такой?
— Это один прославленный человек. Думаю, что Максимилиан приезжал сюда из-за него.
Она бросила на него изумленный взгляд.
— Ах вот как, но откуда ты о нем узнал?
— Пару дней назад я разговаривал с одним купцом, который часто ездит по дороге между Берлином и Кенигсбергом. Он сказал, что уже несколько лет, как по этой дороге устремился поток паломников-студентов всех состояний и сословий, которые хотят прослушать здесь курс метафизики. Быть может, именно поэтому сюда приезжал и Максимилиан. Он же изучал метафизику, помнишь? Об этом рассказал Фальк. Максимилиан слушал курс Зейдлица.
Магдалена черпала ложкой суп и печально смотрела перед собой.
— Что с тобой? — спросил он.
— Не знаю, — угрюмо ответила она. — Кажется, на меня так действует это место. Оно просто ужасно. Холодно и серо.
Я уже вообще не понимаю, зачем я сюда приехала. Мне не надо было слушать Филиппа. Я делаю в точности то же, что сделал бы он сам. Я потеряла себя.
Он внимательно посмотрел на ее красивые длинные волосы. У корней стал виден их естественный светлый цвет. Это погрузило его в воспоминания, и он подумал о том. что вообще она сделала, чтобы следовать по пятам за ди Тасси. Но что там произошло в действительности? Каждый раз она излагала другую версию событий. Она все время лгала ему. Пение в том доме в Заальфельде доказывало, что и она принадлежала к тем людям. Она всегда что-то от него утаивала. Видела ли она то преступление в лесу?
— Почему ты мне все время лжешь? — спросил он вдруг. Она не ответила.
— Почему ты наконец не скажешь мне правду? Ты же знаешь, кто убил Зеллинга? Ты наблюдала это.
Она медленно покачала головой.
— Я видела, как Зеллинг ехал верхом от замка. Вскоре за ним последовал Циннлехнер. У меня не было коня, поэтому я пошла за ними пешком. На снегу следы были видны очень отчетливо. Когда я вышла на поляну…
Она замолчала, но потом продолжила:
— …там были три человека. Но они меня не заметили. Зеллинг уже неподвижно лежал на земле, а на нем сидел обнаженный человек. Я никогда не забуду эту картину. Он был с ног до головы залит кровью. Лицо, волосы, руки — все было покрыто кровью.
— И это был Циннлехнер?
— Да, оба его спутника стояли возле лошадей, а Зеллинг лежал на земле. Он был, конечно, уже мертв. Циннлехнер сидел на нем и… вырезал его лицо. Когда Циннлехнер поднялся, он что-то держал в руке. Тогда я подумала, что это какая-то окровавленная тряпка. Я бы никогда не подумала, что человек способен на такое. Потом он пересек поляну, подошел к тому дереву и воткнул в него нож, а после этого стал отмываться снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61