Она всегда делала это неохотно, медлила, выбирая из пачки денег в своей сумочке самые старые и мятые пятифунтовые бумажки и никогда не давая десятифунтовых. Остаток суммы она отдавала мелочью, двадцати — и десяти — и даже двухпенсовыми монетами. На этот раз она превзошла самую себя, дав Лизе целых семь фунтов по пятьдесят, десять и пять пенсов и заставив ее дожидаться, пока она, выйдя из комнаты, отыскивала пятерку. В конце концов она вернулась с банкнотой, изношенной и помятой бумажкой, которая была наполовину разорвана и склеена скотчем.
В букинистическом магазине банкноту приняли. Лиза очень волновалась, что они откажутся взять ее, когда протянула бумажку в уплату за три потрепанные книжки в бумажном переплете, которые она отрыла в куче других на прилавке на улице. Настоящий книжный магазин, в котором продались новые книги, был ей не по карману.
Приближалась половина шестого, супермаркет вот-вот закроется. Лиза прошла по главной улице и пересекла рыночную площадь. Уже смеркалось. Скоро переведут часы назад, и вечера уже ощутимо похолодали. Холодно ли в тюрьме? Она подумала об Ив в тюрьме, как делала часто, она думала о ней каждый день, но не делилась своими мыслями с Шоном.
Он ждал ее на улице у главного входа с полиэтиленовой сумкой, полной продуктов. Продукты сомнительной свежести супермаркет продавал своим служащим со скидкой. Лиза и Шон вместе направились к машине. Он рассказал ей, что купил на ужин, и потом захотел узнать, что в ее сумке. Она показала ему «Мидлмарч», «Жизнеописание Мэри Уолстенкрафт» и «Краткие жизнеописания» Обри и тут же заметила выражение неудовольствия на его лице.
— У нас нет лишних денег, чтобы тратить их на книги.
— Это мои деньги, — возразила Лиза, — я заработала их.
— Интересно, как бы ты отнеслась к подобным словам, если б их произнес я, когда ты, проголодавшись, просила бы есть!
Она промолчала. Шон говорил укоризненно, как человек, умудренный жизненным опытом. «Так мог бы рассуждать мистер Сперделл», — подумала она.
— У тебя есть телик, — продолжал Шон. — Не понимаю, зачем тебе еще понадобились книжки.
Лиза съела купленный на его деньги ужин, и пока Шон смотрел свой любимый сериал, принялась за «Мидлмарч». Оказывается, в викторианскую эпоху очень многие девушки жили как она — как она, получая образование дома, не зная никого, кроме ближайших соседей, укрытые от чужого влияния. Она могла бы отождествить себя с Доротеей Брук, хотя общество не позволило бы Доротее иметь Шона.
Теперь, когда передача закончилась, она почувствовала на себе его косые взгляды. «Ему придется привыкнуть к этому», — подумала Лиза. Ему придется привыкнуть, что она больше и больше будет уделять внимания книгам. Поскольку под его настойчивым взглядом ей уже не удавалось сосредоточиться, она подумала о том, что Бруно тоже не нравилось, когда ее мать бралась за книгу. Он пускался на разные уловки, чтобы привлечь ее внимание, кружил вокруг нее, шагал по комнате, даже насвистывал. Иногда он садился рядом с Ив и брал ее за руку или гладил по щеке. Лиза вспомнила, как однажды мать при этом вскочила, оттолкнула его и закричала, чтобы он оставил ее в покое.
Вскоре после этого Бруно уехал, чтобы ухаживать за своей больной матерью. Он уехал в тот день, когда по долине прошел последний поезд.
Лиза не знала, что это будет последний поезд. Откуда ей было знать? Она не видела газет и не могла смотреть телевизор в то время, когда передают новости. Это был прекрасный теплый октябрьский день, больше шести лет назад, за год до урагана. Ежевика уже сошла, и созрели плоды диких яблонь. Гуляя по лугам, Лиза прошлась вдоль живой изгороди, в поисках паданцев, чтобы приготовить джем. Сначала кипятишь яблоки, потом процеживаешь их через ткань, натянутую на четыре ножки перевернутого табурета, а потом добавляешь сахар. Она много раз видела, как это делает мать, и подумала, что пришло время и ей это попробовать сделать.
Не успев подобрать ни единого яблока, не успев даже найти яблоню, она увидела людей, выстроившихся цепочкой вдоль железнодорожной ветки. Лиза подумала, что ей это чудится, она закрыла глаза и открыла их снова. Никогда в своей жизни она не видела такого количества людей, разве что по телевизору, но это было не в счет. Там собрались, должно быть, сотни людей. Они стояли на железнодорожной насыпи, по обеим сторонам пути, на границе парка Шроув и полустанка, который называется Ринг-Велли, и у каждого из стоявших в руках был большой плакат.
Издали Лиза не могла прочитать, что написано на плакатах. Она забыла о паданцах, забыла о джеме. Засунув в карман большой пластиковый пакет, который прихватила с собой, она ринулась по тропинке через поле к реке.
На некоторых плакатах было написано: «Спасем нашу железную дорогу», на других: «Британские железные дороги» и «Последний путь к Хаосу». В отдалении группа людей держала длинный транспарант: «Британским железным дорогам наплевать на людей?» Лиза чувствовала, что назревает нечто, хотя не могла сказать, что именно. Кроме того, вид такого количества людей ее заворожил, народу было больше, чем в тот день в городе, их было больше, чем в фильме о Древнем Риме, который она видела. Сдержанная, если не от природы, то в силу воспитания, она решила посмотреть на происходящее, спрятавшись в кустах. Лизе не хотелось ни с кем говорить, общение с незнакомцами было ей затруднительно, ведь знала она за всю свою жизнь очень немногих. Осень стояла сухая, и река обмелела, в этом месте она была просто широкой отмелью, где вода с тихим журчаньем плескалась о камни. Оставшись на этом берегу, она могла бы ни с кем не разговаривать, но, подумав так, она уже снимала туфли и носки, чтобы перейти вброд реку.
Прятаться было поздно. Казалось, все они смотрят на нее. Не успела Лиза притвориться, что просто гуляет, как женщина схватила ее за руку и, очевидно приняв по ошибке за какую-то другую девочку, спросила, где, черт возьми, она была, и сразу же поручила ей держать транспарант.
Транспарант был точно такой же, как и на другой стороне дороги, и держали его четверо. Лиза сделала, как ей было сказано, и вцепилась в кусок над буквами БЖД. Слева от нее стоял мужчина, а с правой стороны мальчик. Оба они сказали:
— Привет, — и мальчик спросил, здешняя ли она. Лиза ответила, что она из деревни. Дома их отсюда не видно, но до него всего полмили.
— Рукой подать, — сказал мужчина. — Твоя семья часто ездит этим поездом, верно? Или, вернее, ездила?
— Каждый день, — ответила Лиза.
Это была далеко не первая ее ложь. Лиза регулярно врала матери насчет того, где была, когда на самом деле уходила смотреть телевизор.
— Им и в голову не приходит, что здесь не у каждого есть машина, — сказал мужчина. — Вот у твоего папы есть машина?
— Вот женоненавистник, — возмутилась женщина, стоявшая по другую сторону от него. — Почему бы не спросить, нет ли машины у ее мамы? Да будет тебе известно, у нас женщинам пока еще позволено сидеть за рулем. Мы не в Саудовской Аравии.
Лиза коротко ответила, что машины у них нет: машину Бруно она не считала, и только собралась сказать о том, что у нее нет и папы, когда от дальнего конца туннеля раздался гудок паровоза. Он всегда гудел, въезжая в туннель и выныривая из него, так как дорога была одноколейной и, вероятно, существовала возможность столкнуться в темноте со встречным поездом. Однако теперь проблема эта отпала раз и навсегда.
— Это последний поезд на веки вечные, — сказал мужчина. — Последний, черт его дери!
Вынырнув из туннеля, паровоз снова загудел, некоторые встретили этот звук восторженными возгласами. Лиза не поверила своим глазам, когда четверо на другой стороне насыпи, державшие транспарант, и трое других с плакатами начали спускаться вниз с насыпи, направляясь на железнодорожное полотно. Семеро, четверо мужчин и три женщины, расположились прямо на рельсах; преградив путь приближающемуся поезду, они подняли повыше транспарант и плакаты. В отдалении уже показался поезд, он приближался к ним.
Что, если он не остановится? Что, если он наедет прямо на них, раздавит людей, как это было в телевизионном фильме о Диком Западе, который видела Лиза? Она крепко держала край транспаранта, вцепившись в материю с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
— Посмотри на них, — схватив ее за руку, воскликнула женщина, — Великолепная семерка!
Увидев приближающийся поезд, толпа запела. Они пели «Мы победим». Лиза никогда не слышала этой песни, но мотив был простой, она быстро уловила его и тоже начала подпевать.
Мы победим, мы победим, Верим: победа ждет! Наши сердца верой полны, Что победит народ!
Машинист увидел их еще издали. Было слышно, как он включил тормоза, послышался долгий низкий звук, напоминавший собачий вой. Поезд замедлил ход и остановился в доброй сотне ярдов от того места, где Великолепная семерка держала высоко поднятый транспарант и плакаты. Толпа запела «Иерусалим», машинист и другой человек в такой же форме сошли с поезда и пошли по путям на переговоры с манифестантами. Все двери и окна поезда распахнулись, и пассажиры высунули головы. Потом они тоже повыскакивали из вагонов и рассыпались вдоль линии.
Все это больше прежнего напоминало фильм о Диком Западе, когда появляются индейцы или банда грабителей из Додж-Сити. Лиза и ее товарищи, державшие транспарант, придвинулись поближе к полотну, чтобы принять участие в спорах, было много крика, угроз, а одного мужчину пришлось удерживать от драки с машинистом. В любом случае зачинщиком был не он. Лиза решила, что думать так — крайне несправедливо. Но она получала удовольствие от каждой минуты своего пребывания, так сильно она не радовалась жизни с самого приезда Бруно. Можно даже было сказать, как это поняла Лиза потом, что с тех пор, как приехал Бруно, она вообще ничему не радовалась.
Лиза оставалась с манифестантами и после обеда, почти до вечера. Они поделились с ней сэндвичами и сухарями из своих запасов, все они верили, что она здешняя, из деревни, ее родители находятся где-то там, у станции, а она отбилась от них. Железнодорожники продолжали сопротивляться. Великолепная семерка стояла насмерть. Через некоторое время прибыли какие-то чиновники Британской железной дороги, послышались разговоры о том, что вызовут полицию, манифестанты, стоявшие на насыпи, уселись на траву, двое заснули. Лиза прислушивалась к спору о ядерной энергии, разрушении окружающей среды и преданных идеалах. Она впитывала все слова, складывала их в своей памяти, не понимая того, о чем говорилось, пока наконец ей не сделалось скучно, тогда она побрела прочь.
Она шла босиком, ее туфли, в которые она засунула носки, были привязаны к ее поясу. По положению солнца и нагретости воздуха Лиза вычислила, что должно быть по меньшей мере часа четыре. Она села на траву, чтобы надеть носки. Завязывая шнурки на туфлях, она услышала, что поезд тронулся, и обернулась, чтобы проводить его взглядом.
Манифестантов, должно быть, уговорами или угрозами заставили покинуть пути. Поезд, постепенно набирая скорость, прошел между рядами потерпевших поражение манифестантов и подошел к станции. Лиза увидела, как он снова двинулся и, наконец, исчез за поворотом, проглоченный холмами, — последний поезд, прошедший по долине.
Лиза вернулась домой через сад Шроува, пересекла аккуратную лужайку, подстриженную в то утро мистером Фростом. Мать сидела на ограде перед коттеджем и ела яблоко. Оранжевая машина исчезла.
— Где ты была? Ты не пришла домой к обеду, и я заволновалась.
Солгать было проще и безопаснее.
— Я взяла обед с собой. Сделала сэндвичи. Правду мать не узнала бы, ведь все это время она провела в постели с Бруно. Где он, между прочим?
Не успела она спросить, как мать сказала:
— Бруно уехал в Чешир побыть с матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
В букинистическом магазине банкноту приняли. Лиза очень волновалась, что они откажутся взять ее, когда протянула бумажку в уплату за три потрепанные книжки в бумажном переплете, которые она отрыла в куче других на прилавке на улице. Настоящий книжный магазин, в котором продались новые книги, был ей не по карману.
Приближалась половина шестого, супермаркет вот-вот закроется. Лиза прошла по главной улице и пересекла рыночную площадь. Уже смеркалось. Скоро переведут часы назад, и вечера уже ощутимо похолодали. Холодно ли в тюрьме? Она подумала об Ив в тюрьме, как делала часто, она думала о ней каждый день, но не делилась своими мыслями с Шоном.
Он ждал ее на улице у главного входа с полиэтиленовой сумкой, полной продуктов. Продукты сомнительной свежести супермаркет продавал своим служащим со скидкой. Лиза и Шон вместе направились к машине. Он рассказал ей, что купил на ужин, и потом захотел узнать, что в ее сумке. Она показала ему «Мидлмарч», «Жизнеописание Мэри Уолстенкрафт» и «Краткие жизнеописания» Обри и тут же заметила выражение неудовольствия на его лице.
— У нас нет лишних денег, чтобы тратить их на книги.
— Это мои деньги, — возразила Лиза, — я заработала их.
— Интересно, как бы ты отнеслась к подобным словам, если б их произнес я, когда ты, проголодавшись, просила бы есть!
Она промолчала. Шон говорил укоризненно, как человек, умудренный жизненным опытом. «Так мог бы рассуждать мистер Сперделл», — подумала она.
— У тебя есть телик, — продолжал Шон. — Не понимаю, зачем тебе еще понадобились книжки.
Лиза съела купленный на его деньги ужин, и пока Шон смотрел свой любимый сериал, принялась за «Мидлмарч». Оказывается, в викторианскую эпоху очень многие девушки жили как она — как она, получая образование дома, не зная никого, кроме ближайших соседей, укрытые от чужого влияния. Она могла бы отождествить себя с Доротеей Брук, хотя общество не позволило бы Доротее иметь Шона.
Теперь, когда передача закончилась, она почувствовала на себе его косые взгляды. «Ему придется привыкнуть к этому», — подумала Лиза. Ему придется привыкнуть, что она больше и больше будет уделять внимания книгам. Поскольку под его настойчивым взглядом ей уже не удавалось сосредоточиться, она подумала о том, что Бруно тоже не нравилось, когда ее мать бралась за книгу. Он пускался на разные уловки, чтобы привлечь ее внимание, кружил вокруг нее, шагал по комнате, даже насвистывал. Иногда он садился рядом с Ив и брал ее за руку или гладил по щеке. Лиза вспомнила, как однажды мать при этом вскочила, оттолкнула его и закричала, чтобы он оставил ее в покое.
Вскоре после этого Бруно уехал, чтобы ухаживать за своей больной матерью. Он уехал в тот день, когда по долине прошел последний поезд.
Лиза не знала, что это будет последний поезд. Откуда ей было знать? Она не видела газет и не могла смотреть телевизор в то время, когда передают новости. Это был прекрасный теплый октябрьский день, больше шести лет назад, за год до урагана. Ежевика уже сошла, и созрели плоды диких яблонь. Гуляя по лугам, Лиза прошлась вдоль живой изгороди, в поисках паданцев, чтобы приготовить джем. Сначала кипятишь яблоки, потом процеживаешь их через ткань, натянутую на четыре ножки перевернутого табурета, а потом добавляешь сахар. Она много раз видела, как это делает мать, и подумала, что пришло время и ей это попробовать сделать.
Не успев подобрать ни единого яблока, не успев даже найти яблоню, она увидела людей, выстроившихся цепочкой вдоль железнодорожной ветки. Лиза подумала, что ей это чудится, она закрыла глаза и открыла их снова. Никогда в своей жизни она не видела такого количества людей, разве что по телевизору, но это было не в счет. Там собрались, должно быть, сотни людей. Они стояли на железнодорожной насыпи, по обеим сторонам пути, на границе парка Шроув и полустанка, который называется Ринг-Велли, и у каждого из стоявших в руках был большой плакат.
Издали Лиза не могла прочитать, что написано на плакатах. Она забыла о паданцах, забыла о джеме. Засунув в карман большой пластиковый пакет, который прихватила с собой, она ринулась по тропинке через поле к реке.
На некоторых плакатах было написано: «Спасем нашу железную дорогу», на других: «Британские железные дороги» и «Последний путь к Хаосу». В отдалении группа людей держала длинный транспарант: «Британским железным дорогам наплевать на людей?» Лиза чувствовала, что назревает нечто, хотя не могла сказать, что именно. Кроме того, вид такого количества людей ее заворожил, народу было больше, чем в тот день в городе, их было больше, чем в фильме о Древнем Риме, который она видела. Сдержанная, если не от природы, то в силу воспитания, она решила посмотреть на происходящее, спрятавшись в кустах. Лизе не хотелось ни с кем говорить, общение с незнакомцами было ей затруднительно, ведь знала она за всю свою жизнь очень немногих. Осень стояла сухая, и река обмелела, в этом месте она была просто широкой отмелью, где вода с тихим журчаньем плескалась о камни. Оставшись на этом берегу, она могла бы ни с кем не разговаривать, но, подумав так, она уже снимала туфли и носки, чтобы перейти вброд реку.
Прятаться было поздно. Казалось, все они смотрят на нее. Не успела Лиза притвориться, что просто гуляет, как женщина схватила ее за руку и, очевидно приняв по ошибке за какую-то другую девочку, спросила, где, черт возьми, она была, и сразу же поручила ей держать транспарант.
Транспарант был точно такой же, как и на другой стороне дороги, и держали его четверо. Лиза сделала, как ей было сказано, и вцепилась в кусок над буквами БЖД. Слева от нее стоял мужчина, а с правой стороны мальчик. Оба они сказали:
— Привет, — и мальчик спросил, здешняя ли она. Лиза ответила, что она из деревни. Дома их отсюда не видно, но до него всего полмили.
— Рукой подать, — сказал мужчина. — Твоя семья часто ездит этим поездом, верно? Или, вернее, ездила?
— Каждый день, — ответила Лиза.
Это была далеко не первая ее ложь. Лиза регулярно врала матери насчет того, где была, когда на самом деле уходила смотреть телевизор.
— Им и в голову не приходит, что здесь не у каждого есть машина, — сказал мужчина. — Вот у твоего папы есть машина?
— Вот женоненавистник, — возмутилась женщина, стоявшая по другую сторону от него. — Почему бы не спросить, нет ли машины у ее мамы? Да будет тебе известно, у нас женщинам пока еще позволено сидеть за рулем. Мы не в Саудовской Аравии.
Лиза коротко ответила, что машины у них нет: машину Бруно она не считала, и только собралась сказать о том, что у нее нет и папы, когда от дальнего конца туннеля раздался гудок паровоза. Он всегда гудел, въезжая в туннель и выныривая из него, так как дорога была одноколейной и, вероятно, существовала возможность столкнуться в темноте со встречным поездом. Однако теперь проблема эта отпала раз и навсегда.
— Это последний поезд на веки вечные, — сказал мужчина. — Последний, черт его дери!
Вынырнув из туннеля, паровоз снова загудел, некоторые встретили этот звук восторженными возгласами. Лиза не поверила своим глазам, когда четверо на другой стороне насыпи, державшие транспарант, и трое других с плакатами начали спускаться вниз с насыпи, направляясь на железнодорожное полотно. Семеро, четверо мужчин и три женщины, расположились прямо на рельсах; преградив путь приближающемуся поезду, они подняли повыше транспарант и плакаты. В отдалении уже показался поезд, он приближался к ним.
Что, если он не остановится? Что, если он наедет прямо на них, раздавит людей, как это было в телевизионном фильме о Диком Западе, который видела Лиза? Она крепко держала край транспаранта, вцепившись в материю с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
— Посмотри на них, — схватив ее за руку, воскликнула женщина, — Великолепная семерка!
Увидев приближающийся поезд, толпа запела. Они пели «Мы победим». Лиза никогда не слышала этой песни, но мотив был простой, она быстро уловила его и тоже начала подпевать.
Мы победим, мы победим, Верим: победа ждет! Наши сердца верой полны, Что победит народ!
Машинист увидел их еще издали. Было слышно, как он включил тормоза, послышался долгий низкий звук, напоминавший собачий вой. Поезд замедлил ход и остановился в доброй сотне ярдов от того места, где Великолепная семерка держала высоко поднятый транспарант и плакаты. Толпа запела «Иерусалим», машинист и другой человек в такой же форме сошли с поезда и пошли по путям на переговоры с манифестантами. Все двери и окна поезда распахнулись, и пассажиры высунули головы. Потом они тоже повыскакивали из вагонов и рассыпались вдоль линии.
Все это больше прежнего напоминало фильм о Диком Западе, когда появляются индейцы или банда грабителей из Додж-Сити. Лиза и ее товарищи, державшие транспарант, придвинулись поближе к полотну, чтобы принять участие в спорах, было много крика, угроз, а одного мужчину пришлось удерживать от драки с машинистом. В любом случае зачинщиком был не он. Лиза решила, что думать так — крайне несправедливо. Но она получала удовольствие от каждой минуты своего пребывания, так сильно она не радовалась жизни с самого приезда Бруно. Можно даже было сказать, как это поняла Лиза потом, что с тех пор, как приехал Бруно, она вообще ничему не радовалась.
Лиза оставалась с манифестантами и после обеда, почти до вечера. Они поделились с ней сэндвичами и сухарями из своих запасов, все они верили, что она здешняя, из деревни, ее родители находятся где-то там, у станции, а она отбилась от них. Железнодорожники продолжали сопротивляться. Великолепная семерка стояла насмерть. Через некоторое время прибыли какие-то чиновники Британской железной дороги, послышались разговоры о том, что вызовут полицию, манифестанты, стоявшие на насыпи, уселись на траву, двое заснули. Лиза прислушивалась к спору о ядерной энергии, разрушении окружающей среды и преданных идеалах. Она впитывала все слова, складывала их в своей памяти, не понимая того, о чем говорилось, пока наконец ей не сделалось скучно, тогда она побрела прочь.
Она шла босиком, ее туфли, в которые она засунула носки, были привязаны к ее поясу. По положению солнца и нагретости воздуха Лиза вычислила, что должно быть по меньшей мере часа четыре. Она села на траву, чтобы надеть носки. Завязывая шнурки на туфлях, она услышала, что поезд тронулся, и обернулась, чтобы проводить его взглядом.
Манифестантов, должно быть, уговорами или угрозами заставили покинуть пути. Поезд, постепенно набирая скорость, прошел между рядами потерпевших поражение манифестантов и подошел к станции. Лиза увидела, как он снова двинулся и, наконец, исчез за поворотом, проглоченный холмами, — последний поезд, прошедший по долине.
Лиза вернулась домой через сад Шроува, пересекла аккуратную лужайку, подстриженную в то утро мистером Фростом. Мать сидела на ограде перед коттеджем и ела яблоко. Оранжевая машина исчезла.
— Где ты была? Ты не пришла домой к обеду, и я заволновалась.
Солгать было проще и безопаснее.
— Я взяла обед с собой. Сделала сэндвичи. Правду мать не узнала бы, ведь все это время она провела в постели с Бруно. Где он, между прочим?
Не успела она спросить, как мать сказала:
— Бруно уехал в Чешир побыть с матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54