Они ушли около четырех часов, как раз к уроку чтения.
— А мистер Тобайас никогда не живет там? — спросила Лиза, беря мать за руку.
— Никогда. Его мать жила какое-то время, а его дед жил постоянно. У него это был единственный дом. — Она задумчиво посмотрела на Лизу, как бы взвешивая, пришло ли время рассказать ей. — Моя мать, твоя бабушка, была его экономкой. А потом его сиделкой. Мы сами жили в сторожке, мама, отец и я. — Мать сжала руку Лизы. — Ты слишком мала, чтобы все понять, Лиззи. Посмотри на ясень, видишь зеленого дятла? Он сидит на стволе, добывает своим клювом насекомых. — Так что если день, когда пришел бородатый мужчина, получил название Дня зимородка, этот день первого посещения Шроува стал Днем дятла.
После этого Лиза всегда ходила с матерью в Шроув, и теперь, когда мать уезжала в город на автобусе, она не запирала Лизу в ее спальне в сторожке, а оставляла ее в одной из спален Шроува.
Чаще всего это была та, что называлась Венецианской комнатой, потому что там стояла кровать с четырьмя столбиками, сделанными из шестов, которым пользуются гондольеры в Венеции, как объяснила мать. К тому времени Лиза уже научилась хорошо читать, ей было пять лет, и она брала с собой в комнату настоящую книгу. Она нисколько не боялась, когда ее запирали одну в Венецианской комнате Шроува, она больше не побоялась бы остаться и в своей спальне, и она спросила мать, почему та оставляет ее в Шроуве, а не у них дома.
— Потому что в Шроуве есть центральное отопление, а у нас нет. И я могу быть уверена, что ты не замерзнешь. Они не выключают отопление всю зиму из-за влажности, даже если там никто не живет. Если дом отсыреет, мебель может испортиться.
— Почему всегда заперта маленькая комната рядом с маленькой столовой?
— Разве? — спросила мать. — Я, кажется, потеряла ключ.
Шроуву предстояло стать ее библиотекой и ее картинной галереей. Больше того: картины являлись для нее справочником и каталогом человеческих лиц. С ними сверяла она свои впечатления и догадки. По ним познавала внешний мир. Вот так выглядели другие люди, вот что они носили, вот на каких креслах сидели, вот как выглядят страны, в которых они жили, вещи, которые окружали их.
В разгар холодной зимы, такой холодной, что замерзла река и заливные луга исчезли под снегом на целый месяц, черная машина с цепями на шинах осторожно съехала на проселочную дорогу и остановилась в глубоком снегу около сторожки. Внутри сидели двое мужчин. Один остался в машине, а другой подошел к передней двери и позвонил в колокольчик. Он был толстым, с венчиком волос вокруг белого и голого, как яйцо, темени.
По счастливой случайности, Лиза с матерью, сидя рядышком у окна материнской спальни, наблюдали в то время за птицами, которые клевали в кормушках, развешанных на ветвях бальзамника. Они видели, как подъехала машина и мужчина подошел к двери.
— Если он что-нибудь спросит у тебя, ничего не говори, отвечай только: «Не знаю», — предупредила мать, — и можешь немного поплакать, если захочешь. Тебе это, вероятно, понравится, тебя это развлечет.
Лиза так и не поняла, кто был этот толстяк. Конечно, позднее у нее возникли предположения. Он сказал, что ищет пропавшего человека, мужчину, которого звали Хью такой-то. Она забыла его фамилию, но имя Хью запомнила.
В прошлом июле Хью приехал сюда из Суонси на отдых — побродить в здешних местах пешком, но ушел из дома, где снимал койку, не заплатив за двое суток. Толстяк много говорил о Хью и о том, почему они разыскивают его и что заставило их приняться за поиски через полгода после его пропажи, но Лиза ничего не поняла. Он описал Хью, это Лиза поняла, она запомнила его белокурую бороду и клочья этой бороды в пасти Руди.
— Мы живем здесь очень тихо, инспектор, — сказала мать. — Практически никого не видим.
— Одинокое существование. — Что кому нравится.
— И вы не видели этого человека? — Он показал матери что-то у себя на ладони, и мать, посмотрев, покачала головой. — Он не встречался на дороге или тропинке?
— Боюсь, что нет.
Подняв голову, мать пристально смотрела в глаза толстяка, отвечая на его вопросы. Став старше и опытнее, Лиза не раз мысленно возвращалась к этому эпизоду и думала, как, должно быть, поразила толстяка внешность матери: полные красные слегка приоткрытые губы, большие глаза блестят, кожа матовая, а выражение лица… о, такое обаятельное и искреннее. Ее роскошные волосы рассыпались по плечам, густые, темно-каштановые, блестящие, они прикрывали ее, как шелковая накидка. А к нижней губе прижат маленький белый пальчик.
— Мы так, на всякий случай, — сказал толстяк, он пожирал ее глазами, но все же ему пришлось отвести взгляд и обратиться к Лизе: — Юная леди вряд ли его видела, не так ли?
Ей показали фотографию. Если не считать гравированных портретов в материнских книгах, это была первая фотография, увиденная Лизой, но она не призналась в этом. Она посмотрела на лицо, которое так напугало ее и которое рвали в клочья клыки Хайди и Руди, посмотрела на него и сказала:
— Не знаю.
Слова эти насторожили толстяка.
— Так ты, возможно, его видела?
— Не знаю.
— Взгляни еще раз, милочка, посмотри внимательнее и попытайся вспомнить,
Лиза испугалась. Она подвела мать, сделала все, как та сказала, но все равно подвела ее. Лицо того мужчины внушало страх, бородатого мужчину звали Хью, он был злым и насмешником, и кто знает, что он сделал бы, если бы мать не…
Ей не пришлось притворяться, что она плачет.
— Не знаю, не знаю, я не знаю! — закричала Лиза и разразилась слезами.
Толстяк уехал, извинившись перед матерью, обменявшись с ней рукопожатием и надолго задержав ее руку в своей. А когда он уехал, мать расхохоталась. Она сказала, что Лиза была великолепна, просто великолепна, и крепко обняла ее, и все смеялась, прижав к себе ее голову, она любила Лизу и восхищалась ею, но мать не поняла, что Лиза была действительно напугана, действительно боялась людей, действительно была сбита с толку.
Водителю долго не удавалось завести двигатель, и еще больше времени ушло на то, чтобы вывести машину из сугроба, поскольку колеса ее буксовали. Лиза успокоилась и повеселела. Они с матерью наблюдали с большим интересом за усилиями шофера из окна спальни.
Снег сошел, и наступила весна. Большинство деревьев были хвойными и потому не изменились, они круглый год так и оставались зеленовато-черными или дымчато-голубыми, но лиственницы и болотные кипарисы покрылись новыми иголками — словно новым мехом — бледными, нежно-зелеными ворсинками. Мать объяснила, что лиственницы тоже листопадные хвойные и единственные хвойные деревья, родиной которых являются Британские острова.
Под живыми изгородями появились веселые круглые желтые примулы, а возле деревьев расцвели россыпи бархатно-пурпурных фиалок. На полянах в лесу выросли лесные анемоны, которые также называют лютиками, — цветы с лепестками, похожими на тонкую бумагу. Мать учила Лизу стараться не называть их «аненомами», как делают многие, хотя им следовало бы знать, как правильно произносится это слово. Но Лиза мало с кем разговаривала, кроме матери, так что едва ли она могла усвоить неправильное произношение.
Если не считать почтальона, с которым не обсуждались вопросы ботаники, разговаривала она лишь с молочником, который не замечал ничего, кроме поездов и погодных изменений. А также истопника, который приезжал в марте, чтобы наполнить горючим обогревательный бак Шроува. И мистера Фроста, садовника, который подстригал траву и приводил в порядок живые изгороди, а иногда выпалывал сорняки.
Мистер Фрост продолжал отмалчиваться. Они видели, как он проезжает мимо сторожки на велосипеде, и если он замечал их, то махал рукой. Он махал им и со своей газонокосилки, если случайно оказывался поблизости, когда они шли по дорожке к Шроуву. Истопник приезжал только два раза в год, в сентябре и в марте. Лиза ни разу не разговаривала с ним, хотя мать и уделяла ему минут пять, чаще только слушая нетерпеливо, пока он рассказывал ей о своей квартире в Испании и о том, как он нашел рейс на Малагу, где билеты стоят так дешево, что даже поверить трудно. Лиза не понимала, о чем идет речь, поэтому мать объяснила ей, что он пересекает море на одной из тех штуковин, которые иногда проносятся над головой и создают страшный шум, так не похожий на птичий гам.
Молочник сказал:
— Похоже весна идет, — что было глупо, поскольку весна уже наступила, и еще: — Вот и поезд, — что совсем не нужно было говорить, потому что каждый мог видеть и слышать это.
Письма они получали редко. Лиза не получала их никогда. Письма иногда приходили матери, от кого-то, называвшегося «тетя», хотя мать не объясняла Лизе, что это за тетя, от ее подруги Хетер из Лондона и регулярно каждый месяц от мистера Тобайаса. В конверте находился листок розовой бумаги, который мать называла чеком. Когда в очередной раз она ехала за покупками, то брала с собой розовую бумажку и несла ее в банк, где ее превращали в деньги. Как добрая волшебница, взмахивающая волшебной палочкой, предположила Лиза, которая в то время зачитывалась волшебными сказками, но мать сказала, нет, не так, и объяснила, что это были деньги, которые она зарабатывала, убирая дом мистера Тобайаса, охраняя его и присматривая за тем, чтобы все в нем было в порядке.
В апреле снова привезли на побывку собак. Мэтт привез их и сказал матери, что на этот раз мистер Тобайас уехал не во Францию, а в какое-то место под названием «Карибы». Лиза крепко обняла Хайди и Руди, которые сразу узнали ее и были страшно ей рады. Неужели они забыли того мужчину с бородой, которого звали Хью? Забыли, как напали на него? Интересно, нападут ли они на Мэтта, если она крикнет им: «Фас».
Почему мистер Тобайас ни разу не приехал сам? Лиза спросила мать, когда они гуляли в лугах с собаками.
— Не знаю, Лиззи, — ответила мать и вздохнула.
— Ему не нравится здесь?
— Ему, кажется, больше нравится Шри-Ланка, и Мозамбик, и Монтегю-сквер, и этот кошмарный Озерный край, — невразумительно ответила мать, — Но, возможно, когда-нибудь он приедет. Да, конечно, когда-нибудь он приедет, вот увидишь.
Вместо того чтобы приехать самому, он прислал открытку. На ней была картинка: серебристый песок, пальмы и синее, синее море. На обратной стороне мистер Тобайас написал:
Это удивительное место. Как хорошо оказаться вдали от холодной серой Англии в самый суровый месяц, хотя мне с трудом верится, что ты согласишься со мной. Передай от меня привет Хайди и Руди и, конечно, своей дочке.
Всегда твой Дж. Т.
Лиза не умела читать написанные от руки буквы, даже такие красивые, округлые, большие буквы, как у мистера Тобайаса, поэтому мать прочитала это ей. Мать скорчила гримасу и сказала, что ей не нравится, что он поставил своих собак перед ее дочерью, но Лиза не возражала.
— Я знаю, почему здесь заглавная Т, — сказала она, — но какое имя начинается с Дж.?
— Джонатан, — ответила мать.
Лиза могла уже читать сказки Беатрикс Поттер и Эндрю Лэнга, если шрифт был достаточно крупный. Она могла написать свое имя, и адрес, и простые предложения, конечно печатными буквами, и могла сказать, который час, и сосчитать до двадцати, и складывать простые числа. Мать взяла ее в библиотеку в Шроув и сказала, что когда она станет постарше, то ей разрешат читать здесь все книги, какие ей захочется. Мистер Тобайас разрешил ей брать любые книги, какие ей вздумается. Он знал, что Ив любит читать, и, конечно, это приглашение распространялось и на ее дочь.
— Джонатан, — повторила Лиза.
— Да, Джонатан, но ты должна называть его мистер Тобайас.
Там были книги по истории и по географии, по лингвистике, по философии и по религии. Лиза запоминала слова, не понимая их значения. Мать сказала, что там также очень много книг про вымышленные события, а не про то, что случилось на самом деле, и что это романы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54