— И самое главное... Назначь мне встречу с красавицей Валей. В любом удобном для нее месте, в любое удобное для нее время.
— Валя не будет отвечать на твои вопросы, Паша.
— Почему?
— Молодая, красивая... Ей жить надо. Она и мне ничего не сказала.
— Заговорит, — уверенно заявил Пафнутьев. — Пальцы в дверь зажму — еще как заговорит!
— У нее очень ласковые пальцы, — некстати сказал Овсов и плеснул водки в свой стакан. — Не переживай, Паша... Мои ребята уже занялись девочкой. С Божьей помощью разбудят. Главное, Паша, ты не отвлекайся, делай свое дело и делай. И слава тебя найдет, — Овсов помедлил, подмигнул Вике, прощально махнул рукой Пафнутьеву и выпил большой глоток финской водки, очень неплохой, кстати, водки.
* * *
Домоуправление, которое разыскивал Пафнутьев, оказалось рядом, чуть ли не в двух кварталах. В пятиэтажном блочном доме, которые с некоторых пор, подзажравшись, стали называть «хрущобами», причем, те самые люди, которые, не жалея ни глотки, ни живота, пробивались в эти дома совсем недавно, а пробившись, балдели в них по двадцать-тридцать лет, так вот, в таком доме на первом этаже прорубили между двумя квартирами проходы и отвели их под домоуправление. С туалетом, кухней, ванной — даже душ можно было здесь принимать в летнюю жару или на жестокое похмелье. Здесь же домоуправленцы готовили себе обеды, поскольку посещать кафешки и забегаловки было им не по карману, кипятили чай, пили водку, запершись после работы и отгородившись от назойливых пенсионеров, одиноких стариков и старух, у которых вечно что-то протекало, дуло в разных местах, замыкало и сквозило. А одиноких стариков и старух почему-то становилось с каждым годом все больше, будто молодое народонаселение попросту вымерло или зараза их какая косила, оставив в неприкосновенности опять же стариков и старух.
— Здравствуйте! — громко произнес Пафнутьев, чтобы его услышали сразу в двух квартирах. — Есть кто живой?
— Неприемный день! — с непонятной озлобленностью выкрикнула высохшая женщина в растянутой кофте, в которой явно не хватало нескольких пуговиц. И чтобы подтвердить свою решимость, начала тут же выталкивать его за дверь своими сухонькими злобными ладошками.
— А мне плевать, приемный у вас сегодня день или неприемный! — взъярился Пафнутьев, как он ярился всегда, сталкиваясь с откровенным хамством.
— Ради вас открывать? — женщина изогнулась, уперев коричневые кулачки в провалы боков.
— Ради меня! — рявкнул Пафнутьев, и только сейчас женщина сообразила, что перед ней не простой квартиросъемщик и уж никак не ветеран всех войн пришел клянчить кусок стекла или обрезок трубы. — Кто есть из руководства?
— Начальник... — сбавила тон женщина. — Но она занята.
— Кем?
— У нее посетитель... — женщина начала заискивать.
— Из прокуратуры? — продолжал сотрясать воздух Пафнутьев, уже наслаждаясь положением, в котором оказался.
— Из милиции...
— Правильно! За вас давно пора взяться!
— Видите ли, Тамара Леонидовна наказала, чтобы ее не беспокоили, она скоро освободится, и тогда...
— Пьет?!
— Простите?
— У себя в кабинете — пьет?!
— Там какое-то событие... Ее дочь закончила...
— А милиция? Помогла? Теперь обмывают? — и Пафнутьев, не задерживаясь больше на пустые разговоры, с силой рванул на себя дверь, украшенную табличкой с единственным различимым словом «начальник». Жиденький крючочек, сработанный из гвоздика каким-нибудь слесарем-неумехой, тут же отскочил и обнажил тайную жизнь начальницы. Пафнутьев оказался прав — на столе стояли бутылка водки, два стаканчика, а на газетке мелковато, явно женской рукой, был нарезан помидор, и хлеб был нарезан плохо, рвано как-то, и колбаса была нарезана просто отвратительно — крупноватыми несъедобными кусками. Что-то проступало в этой стыдливой пьянке недостойное тостов высоких и любвеобильных. Умильная, немного жалостливая от обилия помады улыбка начальницы на его глазах необратимо и страшновато превратилась в гримасу ненависти и .недовольства. Милиционер, поняв, что пробил его час, гневно повернулся к Пафнутьеву вместе со стулом. Но Пафнутьев не дал ему возможности произнести ни слова.
— Безобразие! — пророкотал он и, взяв у стены стул, придвинул его к столу и сел. В упор посмотрел на начальницу, которую стоявшая на шухере женщина назвала Тамарой Леонидовной. — Администрация пьет! Милиция пьет! А прокуратура?
Хуже? Чем для вас прокуратура хуже?
— Простите, — пролепетала подавленная таким напором начальница. — Может быть, вы...
— Пафнутьев Павел Николаевич. Начальник следственного отдела прокуратуры.
Прошу любить и жаловать!
— Очень приятно, — улыбнулась, наконец, начальница, показав красные от помады зубы.
— Слышал, — кивнул и милиционер, одергивая китель.
— Присоединяйтесь, — женщина молниеносно вынула из тумбочки третий стакан, не очень свежий — мимолетно отметил Пафнутьев как бы даже помимо своей воли.
Тяжело пить из такого стакана — между гранями на дне скапливается всякая грязь от жирных пальцев, помидорного сока, колбасных отложений. Правда, все это с внешней стороны, но, когда пьешь, грязь видна увеличенно, дно стакана становится лупой.
— Спасибо, только что от стола, — отказался Паф-нутьеь, но его уже не слушали. Милиционер придвинул ему самый красный кусочек помидора, женщина плеснула в стакан водки, наполнив его почти наполовину. Неважная водка, отметил про себя Пафнутьев, но в смеси с финской, которой его угостил Овсов, авось, она окажется и не столь смертельной, не столь. — Ну, что ж... Тогда за содружество трех ветвей власти! — брякнул Пафнутьев и даже сам удивился ловкости, с которой у него вырвались эти слова. «Мастак ты, Паша, стал тосты толкать, не каждый за тобой угонится, не каждый».
Стаканы глухо звякнули, и все трое выпили. «Может быть, водка отмоет помаду с ее зубов», — успел подумать Пафнутьев, но, когда женщина выпила и улыбнулась, он убедился, что надежды его были напрасны — зубы у нее сделались еще краснее, теперь к ним прилипла еще кожица помидора.
— Значит, так, — сказал Пафнутьев, закусив колбасой, которую ему выделили случайные собутыльники. — Самохин. Меня интересует гражданин Самохин Михаил Михайлович.
— О, Боже! — простонала начальница. — Опять влип?
— Да.
— Что на этот раз?
— Вчера задержан возле универмага. Продавал девочку. А лицензии на право продажи при себе не имел.
— Как не имел? — ужаснулась начальница, имея в виду, что не бывает лицензий на подобную торговлю. Но Пафнутьев пожелал понять ее иначе.
— И меня удивило! Ни справки, ни лицензии... Кошмар какой-то! Что происходит в стране?!
— Наверное, в роддоме спер, — мрачно проговорил милиционер, из чего Пафнутьев заключил, что парень этот, красномордый и непритязательный, судя по невысокому качеству водки и вампирьим зубам начальницы, знает Самохина достаточно хорошо.
— А причем тут роддом? — спросил Пафнутьев.
— Роддом у нас за забором... Вот Самохин и взялся по совместительству обслуживать. Он там больше пропадает, чем на основной работе. Вечно у них что-то ломается, ремонт требуется только срочный, терпеть они не могут, дети кричат, матери, естественно, матерятся... И спирт опять же у них бывает, и сестрички бегают по коридорам без присмотра... Вот Самохин там и сшивается. В мастерской не застанешь.
— И что... Можно вот так запросто спереть ребенка?
— Сами видите, — печально кивнула женщина и разлила остатки водки.
Порывшись в тумбочке стола, она вынула еще один помидор, и милиционер тут же разрезал его ножом, сработанным из обломанного полотна. Похоже, заточка была хорошая, из разрезанного помидора не выдавилось ни капли сока.
— Будем живы! — поднял стакан милиционер.
— Не возражаю, — Пафнутьев чокнулся, выпил, помолчал, прислушиваясь к себе, к тому, как встретил его организм водку. Резких протестов он не услышал и потому с облегчением бросил в рот кусочек помидора. — А где его мастерская, этого Самохина?
— Вряд ли вы его застанете там.
— Хотя бы отмечусь!
— По этой улице двенадцатый дом, — сказала начальница неохотно. — В полуподвале. Кавардак у него там, но вы уж простите... Даже такого сантехника найти непросто... Да, а что с ребенком? — вспомнила она. — Ему удалось продать девочку?
— Удалось.
— И сколько же он запросил? — спросил милиционер, сдергивая с себя форменный галстук — становилось жарко, а уходить он не собирался.
— Три бутылки водки.
— Мог и больше запросить, — сказал милиционер раздумчиво, что-то прикинув про себя. — Но это надо на любителя нарваться, не каждый возьмет, покупатель нынче капризный пошел, переборчивый.
— Он нарвался, — успокоил его Пафнутьев, поднимаясь. — Спасибо, ребята, было очень вкусно. До скорой встречи! — произнес он обычные свои прощальные слова, но начальница поняла его буквально.
— Вы еще придете к нам?
— Обязательно.
— Ждем, — она улыбнулась со всей доступной обворожительностью, даже привстала, но Пафнутьев поспешил к выходу, чтобы не видеть еще раз жутковато-красноватую улыбку домоуправительницы.
* * *
На улицу он вышел с облегчением. Весна продолжала набирать силу, ручьи радовали глаз солнечными бликами, в воздухе разливался запах теплой коры, оттаявшей земли, в прогретых дворах жгли костры из прошлогодней листвы, просохшего мусора. Запах дыма волновал и тревожил Пафнутьева, будто было ему лет двадцать, будто шел он глупый и влюбленный, раздвигая собой весенний воздух и улыбаясь встречным зажигалочкам, как когда-то называл он юных и дерзких.
Но нет, не улыбался Пафнутъев встречным девушкам, никому он в это утро не улыбался, а шел озабоченный и хмурый, глядя себе под ноги и лишь иногда поднимал голову, чтобы взглянуть на номер дома.
Сам того не желая, продолжал Пафнутьев странный свой разговор с Шаландой.
Жалким показался ему сегодня начальник милиции, беспомощным. Ни былого гонора, ни обидчивости, словно сам, по доброй воле он согласился терпеть все, что о нем скажут, подумают, как с ним поступят. Такое положение не могло продолжаться, что-то должно было произойти. Шаланду нельзя было унижать слишком долго, как бы его не прижали обстоятельства. Никого нельзя унижать слишком долго, это просто опасно. Или же человек взорвется и разнесет все вокруг, или же что-то сотворит с собою. Нынешнее положение Шаланды — шоковое, он наверняка скоро из него выйдет, во всяком случае он уже находит в себе силы, чтобы время от времени посылать Пафнутьеву предупреждающие сигналы...
Двенадцатый дом ничем не отличался от прочих на улице. Пять этажей, сложен из серых бетонных блоков, все этажи, кроме первого, украшены маленькими балкончиками, над которыми бестолковые жильцы соорудили козырьки и навесики, причем, кто во что горазд — из железных листов, шифера, разноцветной ребристой пластмассы, из деревянных реек, металлических уголков, цементных труб. На навесах за зиму собирался снег, к весне тяжелел и продавливал, прогибал все эти жиденькие козырьки, придавая всему дому вид запущенный, потрепанный, чуть ли не размокший, поскольку со всех балкончиков текли ручейки, игриво посверкивая на солнце.
В торце дома был сделан вход в полуподвал. Вниз вели разбитые, сглаженные ступеньки. Пафнутьев осторожно, стараясь не поскользнуться, спустился по льдистым, не оттаявшим еще выступам на залитую стекшей водой площадку. Дверь была обита ржавыми железными листами, причем, обивали ее не впервые и каждый раз поверх предыдущих листов. От этого дверь выглядела слегка припухшей.
Поперек проходила мощная железная скоба, которая свободным своим концом надевалась на петлю. В петле болтался громадный амбарный замок.
Пафнутьев озадаченно потрогал его пальцем, поприкинул, что бы такое предпринять, но потревоженный замок вдруг открылся, под собственной тяжестью откинувшись в петле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42