Наступил момент, которого Пафнугьев ждал, которого опасался, но который, тем не менее, поторапливал. Пора было объявить противнику, что он принял вызов и готов к схватке. Здесь важно было не заявить о себе преждевременно, не сорваться. Но для того, чтобы напрямую выйти на фокусников, как выразился Андрей, нужны были сильные козыри, а их не было. Взорванное ателье, старик, убитый в какой-то камере — этим их не возьмешь. И фотография в газете не может быть козырем. Пока в более выигрышном положении сами фокусники — они потерпевшие, они потеряли двух человек, и правосудие не смогло достойно покарать кровавого маньяка.
Но знал Пафнутьев и не один раз испытывал надежный прием — не надо давить, уличать, обвинять. Достаточно поинтересоваться, напомнить о себе, простовато и неуклюже, глуповато и безобидно. И не вытерпит противник, не сможет сохранить спокойствие и невозмутимость — обязательно покажет зубки, коготки, торжествующе и хищно сверкнет глазками. Не подводил еще Пафнутьева этот простенький прием, да никого он никогда не подводил и не мог подвести, поскольку выверен веками, поскольку великий народ, прошедший через тысячелетия, освятил этот прием своим характером, нравами, привычками, сделал формой общения, как с друзьями, так и с врагами, как с начальством, так и с подчиненными. Хороший прием, в любую секунду он позволял и проявить твердость, и слинять, когда к этому вынуждают обстоятельства. И Пафнутьев, глядя на ряд цифр, написанных неуверенной, подрагивающей рукой Худолея, уже прикидывал будущий разговор, и струились, струились в его сознании вопросы-ответы. Опыт, какой-никакой умишко, сохранившаяся непосредственность позволяли Пафнутьеву худо-бедно предвидеть события, содержание предстоящих разговоров, результаты будущих допросов. Когда Пафнутьев взглянул на Андрея, тот подбадривающе кивнул, вперед, дескать, Павел Николаевич.
— Ни пуха! — сказал он.
— К черту! — и Пафнутьев набрал номер. Гудки пошли какие-то разноголосые — все ясно, телефон с определителем, и хозяин кабинета уже пытается вспомнить номер, вспыхнувший на табло. Не вспомнит, потому что Пафнутьев звонил ему первый раз.
— Да! — раздалось, наконец, в трубке басовито и напористо.
— Здравствуйте, — произнес Пафнутьев улыбчиво.
— Слушаю вас! — собеседник не пожелал принять благодушный тон.
— Простите, я хочу поговорить с главой фирмы «Фокус».
— Слушаю вас!
— Это Борис Эдуардович? — терпеливо спросил Пафнутьев, прекрасно сознавая, какое раздражение он вызывает там, в неведомом ему кабинете.
— Да! Что вам угодно?
— Еще раз простите... Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?
— Шанцев.
— Вас беспокоит Пафнутьев. Наверное, вы меня не знаете?
— Впервые слышу.
— Пафнутьев Павел Николаевич... Запишите, пожалуйста, вполне возможно, что это вам пригодится.
Вязкая настойчивость Пафнутьева сделала свое дело. Борис Эдуардович Шанцев на том конце провода понял, что не станет случайный человек говорить столь бесцеремонно, а если ведет себя вот так, значит, есть у него на то основания.
— Записал.
— Теперь должность... Начальник следственного отдела прокуратуры.
— A! — радостно закричал Шанцев. — Павел Николаевич! Господи! Есть у меня ваш телефон, есть все ваши данные... Я сам собирался звонить вам, хотел пригласить к себе для разговора!
— И я хотел пригласить вас к себе для разговора, — улыбнулся Пафнутьев в трубку. — Давайте встретимся, если уж наши желания совпадают. А? Приходите завтра с утра, Эдуард... Простите Борис Эдуардович! Сможете?
— Уезжаю, Павел Николаевич! Простите великодушно! Никак не смогу!
— Надолго?
— Неделя, полторы... Дела... А тут еще двое погибших... Это такая трагедия для всего нашего коллектива... Мы в ужасе! Можете поверить? Остановилась вся работа. Только и разговора... Отличные были ребята, Павел Николаевич! Остались семьи, малые дети, юные жены... Что делать — ума не приложу! Если уж в нашем городе такой разгул бандитизма... Голова идет кругом! До чего дошло — престарелые ветераны берутся за ножи! Что же будет завтра?! Кстати, когда суд?
Ведь ему же расстрел положен, не меньше!
— Не будет расстрела, — тихо обронил Пафнутьев.
— Пожизненное?
— И пожизненного не будет.
— Почему?! Павел Николаевич?!
— Помер старик. Этой ночью в камере помер, — последние слова Пафнутьева были ловушкой. Нужно было обладать настоящим талантом актера, чтобы ответить непосредственно и легко. Человеку, непричастному к кровавым событиям последних дней, человеку совершенно постороннему это сделать нетрудно — он может и замолчать, и ужаснуться, и воскликнуть что-нибудь заурядное. Но человек, хоть как-то замешанный в преступлении, все-таки должен обладать особыми способностями, чтобы вывернуться и не выдать себя неуместным словом, тоном, замечанием. И похоже, Шанцев обладал ими в полной мере.
— Помер? — воскликнул радостно. — Свершилась, значит, кара небесная?
— Свершилась, — кивнул Пафнутьев разочарованно. Шанцев из подготовленной западни сумел выскользнуть.
— От чего помер?
— Бог его знает... Сердце, наверное.
— Неужели у такой сволочи может быть сердце? — спросил Шанцев с нескрываемой ненавистью и только после этих слов к Пафнутьеву вернулась его обычная настороженность, а то уж больно ласков был его собеседник.
— Повидаться бы, Борис Эдуардович.
— Зачем? О чем говорить будем, Павел Николаевич?
— Мне непонятно, почему Чувыорову так хотелось убить именно ваших ребят.
— А что тут непонятного — маньяк. Умом старик тронулся. Крыша поехала.
— И дело закрыть?
— Конечно!
— Так не бывает. Чувьюров не показался мне сумасшедшим.
— А мне показался! — брякнул Шанцев и этим допустил ошибку.
— Вы были с ним знакомы?
— Я сужу по его действиям, Павел Николаевич, — назидательно произнес Шанцев, и Пафнутьев понял, что легкой победы не будет. — Уж если он в кабинете начальника милиции за нож хватается, о чем говорить? Маньяк он и есть маньяк.
Поступки непредсказуемы, поведение злобное, сознание сумеречное. Человек явно опасный для общества. Удивляет меня во всей этой истории только одно — почему его не изолировали раньше? Раньше надо было к психам посадить.
— Видимо, не сочли нужным, — вяло проговорил Пафнутьев, понимая, что эту схватку проигрывает. Позиция Шанцева оказалась достаточно надежной. С налету, с повороту его не возьмешь, тут нужна подготовка основательная, обкладывать его нужно, как медведя в берлоге. — А вам не кажется странным, что Чувьюров совершает одно убийство, затем через неделю пытается совершить второе и в обоих случаях жертвами оказываются сотрудники фирмы «Фокус»?
— Нет, Павел Николаевич, не кажется! — твердо заявил Шанцев, не задумавшись ни на секунду. — Он ведь по дурости своей, или по болезни, называйте как хотите, заранее был обречен на разоблачение, поскольку орудовал в собственном подъезде. И мои ребята жили в этом же подъезде. Чувьюров не считал нужным даже следы заметать! Он не просто маньяк, это злобный, сутяжный, завистливый тип. Сейчас таких развелось столько, что их уже давно пора прореживать! Ребята прилично одеты, подстрижены, ухожены... А маньяки, вроде этого Чувыорова, зубами от зависти скрежещут, когда видят молодых, здоровых, красивых, модно одетых... Вот он и выбрал их, чтобы добиться социальной справедливости! Он же всю жизнь за справедливость боролся и так увлекся к старости, что уже не мог остановиться. Вы согласны со мной, Павел Николаевич?
— Знаете, мне ничего не остается, как признать вашу правоту. Все это звучит убедительно.
— Ну вот! — обрадовался Шанцев. — А вы говорите — расследование! Закрывайте дело, Павел Николаевич! Не морочьте себе голову. Кстати, вы знаете, чем занимается наша фирма?
— Приблизительно.
— Мы ремонтируем квартиры. Мы очень хорошо ремонтируем квартиры. На европейском уровне! Дубовые полированные двери, перепланировка комнат, испанская плитка, итальянский кафель! Не поверите, но мы даже в обычных хрущевских домах камины ставим!
— Не может быть! — восхитился простодушный Пафнутьев.
— Могу доказать. Знаете, как? Скажу, хотя вы можете мои слова истолковать как угодно... Так вот, мы готовы отремонтировать вашу квартиру. Да!
— Разорите, — засомневался Пафнутьев.
— Ничуть! Плата будет чисто символическая. Даже вашей зарплаты хватит.
— Вы знаете, какая у меня зарплата?
— А! — отмахнулся Шанцев. — Представляю. К тому же вы расплатитесь иначе...
Вы пообещаете мне, что, показывая квартиру, будете всем своим друзьям говорить, кто такое чудо сотворил, как этих чудесников найти, где они находятся. А эти чудесники — мы!
— Фокусники, — невольно вырвалось у Пафнутьева, и он тут же пожалел об этом.
— Что? — не понял Шанцев.
— Да так, сорвалось... Вы назвали себя чудесниками, а я добавил — фокусники. От названия фирмы.
— Но не иллюзионисты, Павел Николаевич! — расхохотался Шанцев. — Все, что мы делаем — грубо и зримо, как сказал поэт! Вы принимаете мое предложение?
— Надо бы с женой посоветоваться, — промямлил Пафнутьев.
— Тоже хорошее дело, — согласился Шанцев.
Пафнутьев догадался — это были завершающие слова, сейчас шеф «Фокуса» произнесет нечто прощальное.
— Я рад, что позвонил вам, — сказал Пафнутьев.
— Звоните, Павел Николаевич! Будем дружить квартирами, если можно так выразиться.
Пафнутьев в ответ произнес нечто совершенно бестолковое и с облегчением положил трубку.
Впечатление от разговора осталось тягостное. Ни в чем не дрогнул его собеседник, ни в чем не прокололся, не выдал себя. И взятку предлагает не робея — уверенно и напористо. Потому что это уже не взятка, а естественная и единственно правильная форма общения. Но его совет закрыть дело и забыть о случившемся прозвучал, как жесткое, неприкрытое требование. Да, это было его условием. Закрывай дело, Павел Николаевич, и поехали дальше.
Жизнь продолжается. Наслаждайся немецкими дверями, испанской плиткой, итальянским кафелем. Короче, балдей на доброе здоровье.
— Крепкий орешек? — подал голос Андрей, понявший состояние начальства.
— У нас с тобой таких еще не было. Представляю, каков у него шеф, если этот в шестерках ходит.
— А шеф-то может оказаться и попроще.
— Не думаю, Андрюша, не думаю. Знаешь, в чем его сила? Он вписался в нынешнюю систему ценностей. Он не борется с общественной моралью, он ей служит.
Соответствует. Больше того — он нужен. И знает это. Он хорошо это усвоил.
— А мы, Павел Николаевич? Мы нужны нынешнему обществу?
— Я в этом не уверен, — негромко проговорил Пафнутьев. — Я не уверен в этом, Андрюша, — повторил он. — Может быть, нас держат или лучше сказать, нас содержат только для того, чтобы создавать видимость некоей борьбы с преступностью, вроде бы озабоченности. Мы похожи на декоративных собак. Лежит такая собака на диване, ухоженная, причесанная, с бантиком на шее... Может гавкнуть на кого-нибудь, может нерасторопного гостя за пятку схватить, но не больно, играючи, чтобы напомнить о себе, чтобы о ней на забыли, когда кости со стола сгребать будут. Так примерно.
— Что же делать?
— Делать свое дело. Тихо, спокойно, изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Иногда и комнатная собака может в горло вцепиться. Если, конечно, ее довести до такого состояния.
— Вцепимся? — спросил Андрей с улыбкой.
— Я уже вцепился. Уже не смогу разжать зубы, даже если мне этого и захочется. У меня их судорогой свело, — проговорил Пафнутьев, не разжимая зубов, будто их и в самом деле свело намертво.
Часть вторая
Купите девочку!
Крутой мужик был Шанцев Борис Эдуардович, достаточно крутой. Ничто в жизни его не удивляло, не озадачивало, все ему было ясно раз и навсегда. Не потому, что был глуп или слишком уж прост, нет-нет. И образование в свое время получил, что-то педагогическое, и по спорту прошелся, медали до сих пор болтались в его квартире на самых видных местах, и кубки стояли на книжном шкафу, посверкивая хромом, никелем, бронзой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42