Иногда это были рискованные сообщения, иногда откровенно провокационные, но каждый раз за ними стояли интересы очередного расследования. Валентин Фырнин когда-то работал в Москве, но времена изменились. В журналистике понадобились другие люди — шустрые, наглые, без всяких там угрызений, сомнений, колебаний. И Фырнин оказался не ко двору.
Выгнали Фырнина из редакции. Пафнутьев перетащил его в свой город, запихнул на телевидение и получил надежного соратника и собутыльника.
Тайный агент Пафнутьева оказался на месте. Он и не мог не оказаться, поскольку через полчаса должны были выйти новости.
— Валя? — вкрадчиво спросил Пафнутьев. — Здравствуй, дорогой. Паша тебя беспокоит.
— Какой Паша? — не сразу сообразил тот.
— А их у тебя много, Паш?
— Все! Врубился! Записываю!
— Записывай... Полчаса назад возле центрального универмага задержан некий Самохин Михаил Михайлович, который продавал девочку, не имея на это соответствующей лицензии.
— А что, на это дают лицензию? — ошалело спросил Фырнин.
— Нет, — ответил Пафнутьев. — Не дают. Поэтому у него и не было такой лицензии. Продолжаю... Родители, у которых был похищен ребенок, могут обратиться на телевидение по телефону... Номер сам назови, который считаешь нужным.
— Сколько же он просил за девочку?
— Он заломил кошмарную цену... Три бутылки водки.
— Надо же, жлоб какой! — пробормотал Фырнин. — Записал. Дальше?
— В настоящее время продолжается допрос задержанного в городской прокуратуре. Получены первые чистосердечные показания. Задержанный вины своей не отрицает, однако же и не раскаивается.
— Раскаиваюсь! — подал голос Самохин.
— Валя... Исправь последние слова. Он уже раскаивается и заверяет правосудие, что воровать девочек больше не будет.
— Кстати, а сколько красавице?
— Думаю, меньше месяца...
— Младенец?! — не то ужаснулся, не то восхитился Фырнин.
— Потому и цена такая, — ответил Пафнутьев. — Валя, ты меня понял? Это очень важно.
— Будет, Паша. Мы начнем новости с этого сообщения, а в конце еще раз повторим. Включай телевизор. Через три минуты город вздрогнет от ужаса и возмущения. Через три минуты! Пока!
Пафнутьев положил трубку, некоторое время смотрел на нее, прикидывая, все ли сказал, не упустил ли чего.
— Напрасно вы это, — проговорил Самохин обиженно. — Не надо было... На весь город ославите...
— Слушай! — возмутился Пафнутьев. — Ты ребенка спер! Надо же родителей найти!
— Не найдете, — произнес Самохин так тихо, что Пафнутьев с трудом разобрал эти странноватые слова.
— Почему?
— Потому, — Самохин исподлобья взглянул на Пафнутьева. — Потому, — повторил он. — Я же предлагал договориться... Вы отказались. Как будет угодно, — добавил Самохин.
— Думаешь, поздно нам с тобой договариваться? — спросил Пафнутьев, обеспокоенный последними словами Самохина. Было в них что-то истинное, Самохин не пытался выкрутиться, он просто предложил уговор, и что-то важное стояло за этим предложением. Люди в его положении могут предложить деньги, много денег, но он вел себя иначе.
— Поздно, Павел Николаевич. Теперь я буду молчать, как асфальт. Нет, как бетон. Нет, как железобетон.
— Разберемся, — пробормотал Пафнутьев. — Искреннее раскаяние, помощь в поисках родителей ребенка... Это тебе помогло бы.
— Вы не найдете родителей.
— Почему?
— Их нет.
— В каком смысле? — насторожился Пафнутьев, опять остро почувствовав второй смысл в словах Самохина. — Они умерли? Их убили?
— Они живы... Может быть, и живы... Но их нет.
— А ты не хочешь выразиться понятнее?
— Может быть, потом. Сейчас не могу.
— Как знаешь.
Неожиданно резко зазвонил телефон. Звонил Шаланда.
— Паша? — спросил он. — Все еще на службе?
— А ты, Шаланда, почему домой не идешь? Не любишь дома бывать? Службу полюбил? Или опасаешься чего-нибудь? Признавайся, Шаланда? — у Пафнутьева не было серьезных оснований для подобных слов, но он чувствовал перемены в Шаланде, и что-то подсказывало ему, что сейчас попал в цель.
— Много вопросов, Паша. А у меня к тебе один... Только что по телевизору сказали про ребенка... С твоей подачи?
— Да.
— А этот идиот Самохин у тебя?
— Вот он, передо мной.
— Береги его, Паша, — и Шаланда положил трубку.
Пафнутьев почувствовал, как несколько раз тяжело дрогнуло его сердце. Как бы не влип Шаланда, но он продолжает оставаться твоим другом, проговорил Пафнутьев про себя. Он тебя предупредил, чтоб ты берег старика? Предупредил. Ты его не уберег. Теперь он говорит открытым текстом — береги Самохина. От кого беречь? Ему тоже угрожает опасность? Но откуда это известно Шаланде? Хорошо, там «Фокус», там квартиры, старик с двумя малиновыми трупами и рукой в холодильнике... А здесь сантехник решил на опохмелку достать денег несколько необычным путем — ребеночка продать в центре города...
Хорошо, Самохин от пьянства умом тронулся, сместились у него какие-то там ценности в мозгах или еще в каком-то месте организма... Но опасность? От родителей? Они пока не обнаружились... А Самохин открытым текстом говорит, что и не обнаружатся... Какая связь между всеми этими событиями? А Шаланда дает понять, что связь существует... Что это все они взялись на что-то намекать!
— Значит, так, — неожиданно заговорил Самохин. — Я пошутил.
— Да? — удивился Пафнутьев. — Скажи, пожалуйста, в чем заключается твоя шутка?
— Я не продавал ребенка. Пошутил. Мне было интересно, как люди отнесутся... Вот я и того... Проверил. А вы, не разобравшись, надели наручники, притащили сюда... Это беззаконие. Отдайте мне моего ребенка.
— Так, — крякнул Пафнутьев от столь резкого поворота. — Ты что же, отец этой девочки?
— Опекун, — помолчав, ответил Самохин.
— Есть документы?
— Нет, я на общественных началах. Из сострадания и жалости решил взять опекунство над ребенком. Может быть, моя шутка неудачная, ну что ж... Виноват.
С юмором у меня всегда были накладки. Сколько сейчас дают за глупые шутки?
— Так, — повторил Пафнутьев в полной растерянности. — Так... Как же нам с тобой быть-то?
— Я же говорю... Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье,произнес Самохин с обидой.
— Ни фига себе! — воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. — Да ты же разбил обе бутылки!
— Не надо было железки на руки цеплять!
— Значит, девочка — сирота?
— Да, — помедлив, ответил Самохин.
— При живых родителях?
— Это уж точно, — несколько невпопад ответил Самохин обычной своей поговорочкой.
— Хорошо, — Пафнутьев поднялся, приняв наконец решение, — Пусть будет по-твоему. Разбираться будем утром. А сейчас отвезу я тебя на ночевку в одно место. Пошли, — и он, распахнув дверь кабинета, выпустил Самохина в коридор.
Оглянулся и, увидев недописанный протокол, вернул Самохина обратно в кабинет.Подписать надо наши с тобой поиски и находки, — сказал он, придвигая листки к краю стола.
— Ни в коем случае! — ответил тот с вызовом. — Никаких протоколов, никаких подписей. Я устал, плохо себя чувствую, у меня шоковое состояние, меня силой разлучили с младенцем... Ничего подписывать не буду.
Пафнутьев постоял в растерянности, потом медленно сложил протокол пополам и старательно засунул во внутренний карман пиджака. Самохин, увидев блеснувшую рукоять пистолета, усмехнулся.
— Это правильно, — сказал он. — Одобряю.
— Хоть в чем-то мы с тобой сошлись, — проворчал Пафнутьев и, выключив в кабинете свет, запер дверь. Машина с водителем была во дворе, и уже через пять минут он вталкивал Самохина в кабинет Шаланды.
— Принимай пополнение, Шаланда! — весело сказал Пафнутьев. — Его зовут Самохин, Михаил Михайлович. Девочками торгует.
— Я знал, что ты его сюда притащишь, — вздохнул Шаланда, даже не взглянув на Самохина.
— Откуда? — удивился Пафнутьев. — Я сам этого не знал!
— Я так подумал... В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе... Он притащит этого алкаша ко мне... И только я так подумал, распахивается дверь, и вваливается хмырь в наручниках... — Шаланда устало развел руками, с укором посмотрел на Пафнутьева. — Хоть позвонил бы... Дал бы время смыться.
— Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему пару вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?
— Ни единого вопроса у меня к нему нет.
— Почему? — простодушно улыбнулся Пафнутьев.
— Жить хочу, Паша. Единственная причина — хочется жить, — Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?
— Она не кружится, Паша. Она уже пикирует, — Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. — Оставляй этого типа. Здесь он будет целее.
Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.
— Определим. А пока запри на пару замков.
— А перед этим не забудьте в туалет сводить, — добавил Самохин, молча сидевший у стены.
— Сводим, — кивнул Шаланда.
— А ты не хочешь со мной пошептаться? — спросил Пафнутьев у Шаланды.
— Паша... Я сказал тебе все, что мог... Так же буду поступать и в дальнейшем.
— И на том спасибо.
— Пожалуйста, — обиженно произнес Шаланда, навалившись тяжелой грудью на стол. — И не думай, что я говорю тебе мало. Будь здоров, Паша.
* * *
Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленутая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива — и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды, Пафнутьев стал всего опасаться.
— Паша, она спит, — сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.
— Это прекрасно!
— И ни разу не просыпалась, Паша... Это ненормально... Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.
— Значит, крепкий, здоровый ребенок, — Паф-нутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. — Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра, утром отнесем в роддом.
Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.
— Думаешь, стоит?
— А мы не имеем права поступить иначе.
— Знаешь, Паша... Странный какой-то ребенок... То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь... Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.
— Почему ты так решила?
— Девочка во всем казенном... Смотри, в чем она была... На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи... Дома детей иначе одевают... Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки... Здесь ничего этого нет. Она, как из казармы...
— Тогда родители и в самом деле могут не позвонить, — Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось — лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями...
Пафнутьев подошел к телефону и набрал номер телестудии. Фырнин был еще на месте, видимо, дожидался ночного выпуска новостей и скучал, поглядывая на часы.
— Валя, опять я, верный твой сокамерник... Новостей нет? Кто-нибудь спрашивал о девочке?
— Нет, Паша. Никто.
— Ни единого звонка?
— Один был, но человек интересовался не столько девочкой, сколько задержанным мужиком... Я сказал, что ничего определенного ответить не могу, попросил оставить телефон, мы, дескать, перезвоним.
— Молодец! А он?
— Повесил трубку.
— Так, — огорчился Пафнутьев. — Ну хоть позвонил, и то хорошо. Послушай, Валя... Я уже дома, если будет что-то новенькое, звякни, ладно?
— Заметано, — и Фырнин положил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42