Но на это я не пошла. Может, это было предчувствие беды, может, набухала, как гнойный нарыв, и вот-вот должна была лопнуть тоска по Гришуньке, но я осталась в раскаленной каникулярной Москве.
БЕЗ БОЖЕСТВА, БЕЗ ВДОХНОВЕНЬЯ…
Добили меня две вещи, случившиеся в один и тот же день. Утром я обнаружила, что нянька Арина собрала свой чемодан и прощально хлюпает, сидя в кухне и глядя на стенку, разрисованную нашим солдатиком.
— Не могу я тут больше с вами… — сказала она мне. — Это у вас, видать, шкура, как у бегемотихи, — ничем не прошибешь. А мне Гришку жалко… Опять же посуду мыть да пылесосить, разве это для меня дело? Я ж с дипломом, мне расти надо… У меня и предложение есть, из дипкорпуса! Там у одной послихи ребеночек… Платят, конечно, поменьше. Зато живое дело.
Я на Арину наорала, не отпустила. Но под дых она дала мне здорово.
Так что я весь день и думать ни о чем не могла, кроме как о Гришке.
Все время звонил Нострик из аналитического центра, просил, чтобы я немедленно к ним приехала, но я в конце концов просто перестала снимать трубку. Тогда он зафуговал тот же самый призыв на монитор моего рабочего компьютера. «Архиважно…» — и сто восклицательных знаков. Я и «компутер» отрубила. Просто никого не могла видеть.
А дома новая история. Явилась пуделевладелица с нашего двора. У нее была семейная пара микропудельков. Оказывается, она обещала Гришке щенка, вот и принесла его. Вообще-то всем было сказано во дворе, что парень мой просто на даче. Так что они ни о чем не подозревали. Щенок был крохотный, милая такая девочка, светло-коричневого окраса, с мокрым носишкой и умными глазками, и, когда я ее приняла в ладони, она тут же описалась и лизнула меня в нос.
— Зовут Варечка, — пояснила собачница. — Учтите, это вам не какой-нибудь дебильный овчар. Умница… Англичане говорят, что пудель — это еще не человек, но уже и не собака. Рубль дайте!
— Да сколько хотите!
— Это же вашему шустрику подарок, — засмеялась она. — Только живое не дарят. Положен как бы откуп.
Монету мы, конечно, ей нашли, попили чаю, и она ушла довольная.
Гришку во дворе все любили.
Варечка обследовала всю квартиру, отыскала под шкафом плюшевого Гришкиного зайца, замусоленного, из любимых, и рыча таскала его за ухо, отскакивала и шла в атаку.
Спать она улеглась на коврике в Гришкиной спальне, и прогнать ее оттуда мы не смогли.
Это была последняя капля.
Часов в десять вечера зашел охранник Костяй, спросил, не собираюсь ли я куда, я соврала, что уже почти сплю, и он срулил со дчора на служебном «жигуле» до семи утра, когда я обычно делала пробежку. Было душно и жарко, так что я ограничилась топиком и шорто-юбчонкой, влезла в разношенные удобные кроссовки, прихватила на всякий случай кофту с рукавами, сунула в сумку наличку и дареный восьмого марта пистолетик и, предупредив Арину, чтобы никому ни про что не вякнула, по-тихому выкатила моего «Дон Лимончика» со двора.
Я совершенно не представляла, что буду делать в моем родном городишке. Одно я знала точно: я должна увидеть Гришуню.
Я плохо помню, как отмахала почти полтораста километров. Трасса была сухая, и «фиатик» к ней как прилип, фарами можно было бы и не пользоваться, потому что оглашенно светила луна и в ее свете асфальт казался белым. Мерно шелестели покрышки, чуть слышно мурлыкал, разогревшись, движок, свистел воздух в антенне, ветер влетал в опущенный боковик и тепло гладил лицо, а я все думала о том, что ровно год назад, почти в такую же ночь, меня вез в ту же сторону лесовоз КамАЗ с брусом и пиленкой, на который я подсела аж где-то под Вологдой через пару дней после того, как вышла из колонии. Я тряслась в кабине со случайными попутчиками, прижимая к груди пластиковый пакет с бельем, казенными ложкой и вилкой, зубной щеткой и мылом, облаченная в нелепый плащ-пыльник, в отпущенные мне в зоне из той же гуманитарной помощи секонд-хендовые вельветовую юбку и люрексовую кофту, и думала о том, что возвращаться мне на родину нельзя, потому что я там наверняка влипну в какую-нибудь новую историю. Но не ехать туда я не могла.
Потому что это был город, где меня родили, где оставалось то, что я знала и любила больше всего на свете, дедов и мой дом, который у нас отобрали, и та же Ирка Горохова, которую я не только прекрасно знала, но и когда-то по-детски любила, — она ведь тоже была!
Сколько я себя помню, я всегда знала, что настоящая взрослая жизнь у меня начнется не здесь, а где-то там, далеко, за пределами городка. А все, что здесь, — это только в общем-то довольно скучное начало.
Но уже не впервой меня притягивало и возвращало к истокам, про которые я иногда просто забывала. Но, хотела я этого или нет, кто-то или что-то вновь и вновь разворачивало меня сюда.
Может быть, это резвился все тот же Главный Кукольник?
…Остановилась я всего лишь раз, близ ответвления на проселок и дальше, в лес. Выбралась из машины и покурила. До города и Волги отсюда было уже совсем недалеко, и я даже расслышала, как где-то на водохранилище гуднуло какое-то судно, и звук этот долго таял в воздухе. На траве блестела роса, сильно пахло молодой листвой и медуницей, все настолько точно повторяло ту годичной давности ночь, что мне стало не по себе.
Автозаправка на въезде в город была безлюдна и безмашинна, я неспешно прокатила по окраинной улице, выбралась на главную. Все повторялось, как в странном мороке. Уже предрассветная ночь, сонная тишина, мигающий светофор впереди, у мэрии, подсвеченный памятник Ленину, шелково-черная вода Волги, в которой дробились огни фонарей на набережной… Все было настолько один к одному, что мне казалось: повторяется давний сон.
Только я уже была другая. Год назад я не задумываясь рванула, сжигаемая злобой и яростью, в слободу, к дедову особняку, который теперь занимала бывшая судия, а ныне мэр города Маргарита Федоровна Щеколдина, проникла на охраняемый уже как бастион участок, разнесла камнем остекление новой веранды, в общем, устроила мощный шухер и унесла ноги по Волге, на Зюнькином катерке, который позже успешно утопила на водохранилище. Ярость была и теперь, и злость, и отчаяние тоже были. Но я решила, что в этот раз буду осторожнее и умнее, в открытую на щеколдинские бастионы не пойду, а сначала разберусь, где и с кем Гришуня и вообще, в городе ли он.
В ряду лавочек и магазинчиков белел остекленный павильон новой аптеки, владельцем которой был Зюнька, я вспомнила, что кассиршей там мамаша Петьки Клецова, которая, как и каждый второй в городе, распрекрасно знала Лизку Басаргину и которая была всегда в курсе всех городских сплетен и новостей, и решила дождаться утра.
А пока неспешно проехала мимо местной ментовки. Перед нею стояли патрульные «жигулята» и мотоцикл с коляской, какой-то мент, позевывая, обметал веником ступеньки у входа. Но, в общем, мне показалось, что на яркую иномарочку с московскими номерами он внимания не обратил, тем более что было лето и из Москвы на пляжи и окрестные просторы уже попер столичный житель.
Я знала, куда мне поехать.
Деда в знак заслуг похоронили почти в центре города, на старом небольшом кладбище, где обычных горожан уже давно не хоронили и где лежали отцы города как царских, так и последующих времен, воротилы сапожных дел, поскольку со времен Петра считалось, что у нас тут столица сапожной империи. После революции часть гранитов и мраморов со старых памятников шла на надгробия передовых строителей новой жизни, местного, конечно, масштаба, но часть сохранилась, с памятников только посшибали кресты. В общем, это было уже не столько кладбище, сколько самая старая часть городского сада, только чугунные литые ворота на входе, со скорбными ангелами и опрокинутыми факелами, еще напоминали, что тут кладбище.
Сразу за воротами была пирамидка из нержавейки, со звездой, под которой лежали местные пацаны, из «афганцев». Дедово место было дальше, в глубине.
Я оставила машину перед воротами и побрела к Панкратычу. Место действительному члену Академии сельхознаук, лауреату и так далее отвели достойное, земли человеку земляному не пожалели, между двумя дубами на невысоком бугре лежала большая, красиво обколотая только спереди, под табличку, но, в общем, необработанная глыбина темно-серого с искрой гранита, которую дед лично привез из Карелии и которую мы тут ставили вместе с Иркой Гороховой лет пять назад, как раз перед тем, как меня повязали.
Эта сучка еще орала на крановщиков, как хозяйка, заботилась, значит, почти по-родственному.
Под дубами было темно. Трава вокруг памятника была аккуратно обкошена, и я поняла, что за могилой присматривают. Правда, в стороне был поставлен стожок и обкошенность можно было отнести и на счет какого-нибудь хозяйственного горожанина, который заготавливает сенцо для своих кроликов или козы.
Я протерла платком латунную доску, пожалела, что у меня нет свечки, стала на коленки и, припомнив кое-что из Гашиных молитв, немножко пошептала.
Когда я вышла с кладбища, возле «Дон Лимончика» стоял мотоцикл с коляской, один из ментов светил фонариком внутрь, а второй топталей чуть поодаль с коротким автоматом на плече и с «уоки-токи» в руках, в рации что-то трещало и бормотало.
— Есть проблемы, ребята? — спросила я.
Оба были очень молодые, и, если они из местных, вряд ли я когда-нибудь с ними пересекалась.
Наверное, мы уже всем десятым классом гоняли на острова, на нашу «трахплощадку», когда их мамы за ручку привели в школу.
В лицо они меня не знали, это уж точно.
— Документы попрошу, — сказал тот, что с фонарем.
— А в чем дело? Стоянка запрещена или ловите кого?
— Кого надо, того и ловим.
Я вынула и протянула ему паспорт и визитку.
Он посветил фонариком в паспорт, повертел визитку, никакого впечатления на него она не произвела.
— Сумочку, пожалуйста…
Я пожала плечами и протянула сумку. Заводиться с ними в мои планы не входило ни с какого боку.
Он сунул нос в сумку, и только тогда я вспомнила, что внутри пистолетик.
— Ого! Тут ствол.
— Там еще и разрешение на ношение. И все такое! — заметила я.
— Права, техпаспорт…
— Это в бардачке.
Я отомкнула дверцу и выгребла все, что надо.
— Багажник откройте…
Процедура была нормальная. В Москве и окрестностях трясли всех. Особенно на иномарках. Но обычно за мной плелся охранник на «жигуле» и тотчас вмешивался, для страховки похрустывая мздой в кулаке. Наверное, и эти того же ждут. Тем более тачка не местная, номера московские. И, по всему судя, эти недозрелые соловьи-разбойники тоже освоили все начала ментовской обираловки. Единственное, на что я надеялась, — в красной книжечке на оружие стояла подпись генерал-лейтенанта и красная печать.
Они отошли чуть в сторону, что-то побубнили по рации, пошептались и потом сказали, что я должна проехать с ними до ментовки.
— С чего это?
— До выяснения.
— Смотрите, как бы потом не пожалели, — сказала я.
— Так мы же, это… приглашаем.
Я поняла, что сделала первую глупость: нужно было дождаться дня и въехать в город в потоке, а так одинокая тачка была слишком большим раздражением.
Но делать было нечего, они прилипли плотно, а ставить на место служивых логичнее через начальничков.
Так что минут через десять я уже сидела на дубовой скамье в коридоре родимой ментовки. Паспорт и сумочку с деньгами и дамской дребеденью они мне вернули, но ключи от машины, ствол, визитку и книжечку, снова пошептавшись, куда-то унесли.
За остеклением, в выгородке, где обычно сидел дежурный, никого не было. А так все было, как всегда, здесь почти ничего не изменилось с того самого дня, когда меня привели сюда в наручниках, прямо из дедова дома, а дознаватель Курехин торжественно нес пластиковый продуктовый пакет с «изделиями из желтого металла», которые я вроде бы свистнула в квартире у судьи Щеколдиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46