Пистолетчиком на заправке. Возле моста. Там, где трасса на Тверь сворачивает. Все больше дальнобойщиков заправляет. Зубов у него нету, вот тут, передних. Говорит, это твои крутые ему выбили… А помнишь, как мы на нашу «трахплощадку» мотались?
— Чего тебе от меня надо, Горохова? — Я чувствовала, как она подбирается осторожненько, щупает, как кошка лапой горячее, и явно боится, что ее шуганут. Вот и плетет свое про былое и думы.
— Ты хотя бы спросила, как я? — сказала она с обидой, явно собираясь снова пустить слезу.
— Как ты? — холодно осведомилась я.
— Ну, конечно, кто ты, а кто я, — заныла она.
— Давай телись, Ирка! Под кого укладываешься? Для тебя же это прежде всего? Опять замужем? Или как? — Я начинала заводиться.
— Эх, подруга!.. — Она махнула рукой. — Ладно, про это не будем!
— А про что будем?
— Погано мне… Устала я, знаешь? К папе-маме сунулась было — чужая! Зюнькины бандюки меня засекли, еще и с нашего вокзала на площадь не вышла… Чуть было в ту же электричку не затолкали, на которой притрюхала, — убирайся, мол! А теперь вот и ты… А у меня, между прочим, мечта есть. Новый план всей жизни.
— С кем?
— Да есть там один…
— Это который же по счету?
— Последний, Лизка, — серьезно сказала она. — Ты, конечно, не поверишь, но последний.
— Это к нему ты мотанула, когда Гришку бросила? Не брал тебя с довеском, что ли?
— Тот не брал, — вздохнула она. — Такую картиночку нарисовал, ахнешь! Он с Астрахани был. Катер, мол, у них свой, фазенда на Волге, рыбу, мол, чуть не вагонами гребут… Икру в банки закатывают, коптильня своя, семейная, для балыков. А зимой, после путины, всей командой на отдых в Грецию ездят! Валюты, мол, выше крыши… Красивый был парнишечка! На Бельмондо смахивал. Ну и спеклась я. Ты ж помнишь, в каком я была состоянии…
Я, видимо, должна была Ирине Гороховой посочувствовать. Такая уж она была беззащитная и разнесчастная, страшно озабоченная, слабая, об этом даже в школе все знали, на передок.
Я почувствовала, что вот-вот начну ржать. Это было очень опасно. Она меня как-то очень ловко переводила в состояние расслабухи.
— Ну прокололась я, конечно, — продолжала она. — У него там своего бабья было — в очередь стояли. Им просто рабочая сила была нужна, чтобы батрачила и не пикала. У них там в погребах свой заводик оказался. Воблюху эту долбаную для сушки накалывай, за коптильней следи, селедочку ворованную — в бочки на засолку, «грязь» бидонами… Это у них так черная икра называется…
— Хватит! — Это могло продолжаться бесконечно. — Чего ты добиваешься?
— Не знаю… — Она помолчала. — Мне, Лизавета, мальчика хотя бы изредка видеть. Тебе, конечно, этого не понять, а мне снится сыночек-то… Все время вскакиваю, кажется, плачет он, пеленочки менять надо. И как будто молочная я, все еще кормлю. Нет, нет! Я все распрекрасно понимаю, куда мне его забирать? У нас там, в Лобне, на отстое общага есть. Сама понимаешь, живем, как беженцы… А вот когда отгулы у меня? Я бы брала его, на денек, два… На немножко.
— Нет. Она сникла.
— Не выдержу я такого, Басаргина. Я же знаю теперь, что он с тобой тут, в Москве. Сами ноги к нему несут. Конечно, если бы я была где-нибудь подальше… Да хотя бы в той Астрахани или еще где. Вот тогда, может, и справилась бы с собой. Меня один молдаванин все с собой зовет. Он тут как бы нелегал, дачи строит. Дом у него в Бельцах, говорит, виноградник имеется. И предки совсем старенькие. Немолодой, конечно… Вежливый, тихий такой. И все намекает, не брошу ли я последний якорь в его затоне…
— Сколько?
— Чего? — Она удивилась.
— Сколько ты хочешь, Горохова? — спросила я. — За то, чтобы мы с Гришаней тебя никогда больше не видели? Чтобы раз и навсегда?
— Ну ты даешь1 — возмутилась она. — Это чтобы я тебе Гришку как бы продала?
— Была бы честь предложена, — сказала я. — У меня найдутся и другие возможности. Так что будем считать, что рандеву у нас состоялось. Я так думаю, что теперь с тобой совсем другие люди толковать будут. Я не одна, Ирка! У меня команда.
Я сделала вид, что собираюсь уходить, и даже зеркальце из сумки вынула и подправила помадой губы.
Она следила за мной, прищурившись, и вдруг охрипшим голосом произнесла:
— Полтинник…
— Точнее?
— Полсотни кусков… Баксами, конечно.
— Опупела, что ли?
Я вдруг ощутила безумную радость. Почти счастье. Ну конечно деньги!.. Ей надо только это. А все остальное — виляние и треп. Но нельзя было показывать ей, что я ликую. Торговаться нужно, вот что!
— Моя Гаша тоже считает, что у меня валюта в бочках, как капуста, заквашена. Только отслюнивай! Гут же система, Горохова! Никакой налички, все в бумагах… Да и я еще как бы посторонняя, покуда выясняется, что мне мой оставил! Ну, если сильно напрягусь, в долги влезу, двадцатник, может, и наберу!
— Как это понимать? — оскорбилась она. — Ты ж на тачке катаешь, которая раза в два дороже. И вся в цацках! Это что, изумрудики?
Я сняла кольцо и серьги, положила на стол:
— Бери!
— Да что я, полная сволочь, что ли, Лиз? Это ж небось дареное… Свадебное, да?
Она умудрилась разглядеть на внутренней стороне колечка декабрьскую дату.
— Мне такого не надо. Что мы, чужие? А, подруга? Ну напрягись, напрягись!..
— Двадцать пять.
Конечно, это была полная гнусь, сидят две, в общем, молодые и пристойные женщины, беседуют, изредка повышая голоса, и прокручивают — что? Как это назвать? Это был полный идиотизм. Я безумно хотела одного: чтобы впредь она даже взглядом не прикасалась к моему солдатику, чтобы исчезла, пропала в небытии, чтобы ушла моя тревога, отчаяние мое и страх, когда я поняла — эта мамочка на все способна.
…Сошлись на тридцати.
Но немедленно. Поскольку молдаванин уже что-то там отстроил дачное на Истре и собирается отбывать на родину. И Ирка рассчитывала прицепиться к своему новому кандидату и отбыть вместе с ним. Я ей наказала ждать меня в кафешке, вышла к «Дон Лимону», села за баранку, и только тут до меня дошло, что я не знаю, как заполучить эти деньги. С собой у меня была только почти исчерпанная кредитка, какая-то мелочевка. В Москве я фактически еще никого не знала, а офис и наш банк были закрыты на выходной. Я позвонила по мобильнику Элге. Телефон молчал. Жена Чичерюкина сказала, что Михайлыч повел детей во МХАТ на спектакль «Синяя птица».
К тому же я не была уверена, что у них могут найтись такие деньги. Оставалась Белла Львовна Зоркие. Я дозвонилась до нее. Она, как всегда, что-то жевала, но тотчас перестала, когда я сказала, что именно и совершенно срочно мне нужно.
— Что случилось, деточка? — заледенев голосом, спросила она.
Объясняться я не думала и сказала:
— Это моя проблема.
Через полчаса я уже была на Ордынке. Белла была страшно недовольна, прежде всего тем, что я нарушила ее уик-энд. Но не только. Кассовая конура была опечатана, но кассира вызывать не пришлось, Белла сказала, что, кажется, что-то наскребет в своем сейфе, потому что не успела сдать какую-то наличку в банк в пятницу. Она долго гремела ключами, отпирая свой хиловатый сейфик. Денег в сейфе еле-еле хватало, и хорошо, что их успели с рублей перевести в доллары. Деньги, оказывается, привез мелкий оптовик из Саратова, забравший со склада Туманских под Подольском небольшую партию компьютеров.
Я начала было изливаться в благодарностях, но тут Белла Львовна сделала мне первый сверхмощный втык. Она сказала, что не подвергает сомнению мои права на собственность Туманских, но что я, кажется, не совсем правильно представляю мое положение в корпорации. И очень плохо разбираюсь в финансовой политике. По заветам Нины Викентьевны, все, что наваривается на всех видах деятельности, немедленно пускается в дальнейший оборот. Деньга должна делать деньгу. Как и было при Викентьевне.
— Все элементарно, — сказала мне Белла Львовна. — Допустим, Нинель заключала контракт с какими-нибудь финнами на поставку сливочного масла. Без предоплаты — она это умела, как никто. Рефрижераторы с нашей трансфирмы доставляли эти тонны в Москву. Через растаможку, конечно. Маслице у нас забирали крупные оптовики, с оплатой по факту, товар — денежки. Эти суммы уходят к финнам, и мы расплачиваемся с ними за предыдущий товар. В ответ они гонят уже новую партию… Практически мы почти не видим налички. Работает схема, конечно, не только такая. Но все фактически постоянно в деле.
— Это мне понятно.
— Думаю, не очень, Лизавета Юрьевна. Мы еще не до конца разобрались с прошлым годом, но, судя по всему, по окончательным результатам выйдем если и не на минуса, то на фифти-фифти, то есть сколько мы должны, столько и нам. У Нинель это получалось как-то талантливее. Конечно, нас выручают пока «голубые фишки», игра идет на разнице курсов. Но это тоже процесс. Так что я хочу вам напомнить, что ваше обустройство в столице "Системе "Т" уже обошлось недешево — квартира, обстановка, ваша прелестная тачечка… Вы изъявили желание лично участвовать в работе как генеральный директор. По уставу вам определен оклад, немалый, конечно, но и только! Все остальное по результатам в конце года. Результаты, как я просчитываю, будут приятные, но пока я вас убедительно прошу несколько умерить свои аппетиты. Я, конечно, не знаю точно, что вам там еще оставил Семен Семеныч, но это уже ваши проблемы! Так что извольте расписочку…
Белла держала на своей пухловатой физии любезную улыбочку, но я вдруг почувствовала ее неприязнь ко мне. Дохнуло если не полной стужей, то ощутимым холодком. Но я отнесла это на счет моей выходки с пожарной тревогой, когда покусилась на ее незыблемость, показала, что готова обойтись и без ее услуг, объявила, что готова уволить Беллу Львовну Зоркие, корпоративную ветераншу, чуть ли не мать-основательницу, как какую-нибудь затю-канную мышку-счетоводшу. Она же была львица.
Но все это как-то промелькнуло и почти сразу забылось, потому что откупные были при мне.
Горохова ждала меня. Перед ней стоял почти полный графинчик, а это означало, что прежний она добила в одиночку. Зрачки плавали в покрасневших глазах.
— Извини… Я тут добавила, — пролепетала она. — По-живому себя режу, а так все легче…
Я бросила перед нею пакет с деньгами. Она потрогала его и вздохнула:
— Презираешь? Я сама себе не верю.. — Все?
— Давай я тебе отказ напишу… Ручка есть? Что, мол, так и так, таковая к таковой претензий не имеет. И он передается с рук в руки на бессрочно. В связи с невозможностью дальнейшего воспитания и материальным положением Гороховой Ираиды Анатольевны… Каковая обязуется… Так что если я отсуживать парня надумаю, ты это дело — на стол…
— А насчет судейских это ты как? Всерьез?
— Не боись… Это я со страху такая храбрая. Потому что свою вину знаю. И прощения мне нету… Только другая бы на твоем месте и покакать рядом с такой, как я, не присела. Таким, как я, только башку в темном углу проломить, и на свалку… Кому я нужна, кто искать будет? А у тебя же на подхвате целая армия, охрана, любой прокурор под твою дудку спляшет… Повезло тебе, Лизка! И как это у тебя получается? Вот, кажется, все уже, не выплыть. А ты опять в порядке… Колыхаешься! Может, поделишься, проконсультируешь?
— По-моему, ты перебрала.
— Это чтобы в петлю сдуру не полезть… Я, знаешь, пробовала как-то, да не смогла.
— Чем я еще могу тебя обрадовать?
— Если тебе не очень сложно, свези меня в Лобню. Боюсь, не доберусь.
— Деньги-то пересчитай!
— А разве ты меня когда-нибудь хоть на чуть-чуть обманывала? — воззрилась она на меня осоловело.
Я сунула пакет в ее сумку, рассчиталась с официанткой и, оторопев, смотрела, как Ирка вынула из сумки целлофановые пакетики и собрала в них недоеденное с блюд и тарелок, пила водку прямо из графинчика… Она орудовала ловко и привычно, и это было почти страшно. В пакете у нее лежали тысячи, а она торопливо дожевывала рыбу, к которой я, правда, не прикоснулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46