— А когда ты дома по утрам одеваешься, ты трусы поверх джинсов не натягиваешь? — ехидности Бурлюку природа отпустила полной мерой. — А ну забрать и…
— Куда ж я их дену-то?! Остынет.
— Да хоть… — Бурлюку очень хотелось объяснить бестолковой девахе, куда следует сунуть горячее, чтоб не остыло. — Куда хотите.
Фыркнув возмущенно, она подхватила блюда и отошла.
— Все-таки совок, он всегда совок, — удовлетворенно прошипел Бурлюк. Так, чтобы собеседнику стало ясно: речь идет не только об официантке. — Гляжу, в нашем нефтяном деле ты полный лох. Это надо: явился грозный аника-воин, раскопал несколько миллионов долларов недостачи и — вони поднял.
— Двадцать пять. И не недостачи, а чистой кражи. Извините, конечно, за несущественную поправку.
— А тебе, умник, не приходило в голову поинтересоваться, с чего бы это «Нафта» за столько лет не удосужилась истребовать свои «бабки»?
Коломнин насторожился: именно эта мысль его чрезвычайно занимала, и ответа на нее не нашел до сих пор.
— Так я тебе скажу: никогда не считай себя умней других. Нет там давно никаких двадцати пяти. Ты что, всерьез полагаешь, что если кто-то дает крупный кредит?…
— Беспроцентный.
— Тем более — беспроцентный. И делает это за здорово живешь?
— Не за здорово живешь, а за имя господина Фархадова.
— Положим, если б не имя, кредита бы и вовсе не было. Но — не за просто же так!
На стол были поставлены закуски.
— Теперь, надеюсь, все в порядке? — съехидничала официантка.
— Несвежее. Вишь как заветрено, — Бурлюк приподнял листик салата, оглядел с подозрением и брезгливо опустил на тарелку. — Не отравиться бы. Официантку как сдуло.
— Короче, чтоб знал, — десять миллионов долларов из этого кредита еще в девяносто восьмом году раздербанили на три части.
— Треть вам, — подсказал Коломнин.
— Может быть. Но это как раз не важно.
— Треть — угадаю — организатору кредита от «Паркойла». А им тогда был — позвольте припомнить — господин Гилялов!
— Не будем всуе поминать громкие имена, — Бурлюк оглянулся беспокойно. — Тем паче, ничего подобного я не подтверждал. Впрочем, и это не важно. Принципиально, кому ушла последняя треть.
— Вы хотите сказать, что…Салман Курбадовичу?!
— Нет. Этого я утверждать не могу. Старикан досканально знает, как и куда пробуриться, чтобы зафантанировало. А как и через какие скважины фонтанируют деньги, — это не к нему. Все вопросы были решены с фактическим руководителем — сыном его Тимуром.
И, будто сказал вещь самую обыденную, взял кончиками пальцев дольку красного перца и, поморщившись, опустил в рот.
Коломнин почувствовал себя оглушенным. Тем более увидел — Бурлюк не врет.
— Но Тимур…Он же все силы клал на это месторождение.
— Как же, как же. Премного наслышан про стахановские его усилия. Но и о себе, как видишь, не забывал. Тем более как раз в августе девяносто восьмого после обвала так все зашаталось, что неизвестно было, чем закончится. А деньги в кармане, они всегда греют.
— И — Салман Курбадович… что, знал?
— Не думаю. Все было в руках Тимура. К чему старика посвящать? Тем паче — Салман всегда, между нами, был чуток от другого мира. Он больше по части о геополитике порассуждать. Мог не понять.
— То есть Тимур, по-вашему, получается элементарный вор, который обокрал и собственного отца, и собственную компанию.
— Почему «по-моему»? Так и было. Только не надо спешить о людях думать хуже, чем они есть. Тем более о Тимуре. Видел он, что у отца деньги не задерживаются. Вот и подумал за обоих. Да и о компании побольше нашего с вами радел. Просто, в отличие от папаши, считать умел и анализировать, как другие состояния делают: не умыкнешь, не проживешь. Трубу можно было довести оставшейся пятнашкой. А уж потом, как хлынуло бы потоком, — все разом перекрылось.
— Так что ж оставшуюся пятнашку после его смерти не вернули? — Коломнин с трудом переваривал услышанное.
— А потому что самого Тимура вскорости убили.
— Вы?! — вырвалось у Коломнина.
— Что я? «Заказал» его, что ли? — Бурлюк так поразился предположению, что даже не обиделся. — Мне-то он зачем мертвым?
— А хотя бы, чтоб «трешку» эту самую не платить.
— Лох ты все-таки. «Трешку» свою он честно получил. На все документальные подтверждения имею. Да и по поставкам «левого» конденсата у нас с ним полный консенсус наметился. А «пятнашку» зажал, потому что не дурак. Тимур убит. Фархадов вовсе от дел отошел: в прострацию старческую впал. «Железку» перекрыли. Конденсат через подставные фирмы пустили. Я хоть и за рубежом сижу, но людишки-то свои повсюду сохранились. Не тупой — сразу увидел: сдувают компанию. А раз так, какого рожна каким-то аферюгам пятнадцать лимонов отдавать? Чтоб они их по карманам распихали? У меня у самого карманы имеются.
— Про то знаю. Тонкие вы, как погляжу, нефтяные люди. Только мне вот вашей утонченности не хватает. Так что не сочтите за труд — для чего вы мне всю эту сагу рассказали?
— Что ж ты такой непонятливый? У вас ведь все на Фархадове держится. Прежде, в молодости, скандалюга был известный. Многим жизнь попортил, — в словах этих легко угадывалось особое чувство. Похоже, в далекие советские времена нефтяник Фархадов не давал спокойно существовать чиновнику минтопа Бурлюку. — Но теперь опора ваша сильно обветшала. Он ведь памятью сына живет. А ну как дойдет информация, что имя сынка в прессе опорочить могут? Ведь если с Фархадовым что случится, — а сердечко-то не вам говорить! — заметут месторождение со свистом, так что и банку ничего не достанется. Всей стаей бросятся. Охотников на лакомый кусок ого-го! Одно его имя пока и удерживает.
— И что предлагаете? — Коломнину едва удавалось сохранять видимость спокойствия.
— Мир. Историю с кредитом пока херим, — иск из Гамбургского суда отзываете. Очень он нам не ко времени. А деньги через годик начнем, благословясь, помаленьку выплачивать. В свою очередь обещаю дивиденды выплатить полностью. Тоже где-то через годик. Ну, и ваше сотрудничество в этом вопросе — хоть меня и предупреждали, что вы навроде Салмана. Но, если пожелаете, готов оценить соответственно. Миллион мало не покажется?
Воцарилось молчание. Коломнин, наклонив голову, глубоко дышал, стараясь преодолеть подступившую ярость.
— Имею контрпредложение, — в тоне его появилась взвинченная веселость, заставившая Бурлюка насторожиться. — Вы немедленно выплачиваете «Нафте» пять миллионов долларов, которые позволят ей рассчитаться с банком. Выплату остальных пятнадцати миллионов можно растянуть на год — два. Что касается украденных десяти, то — учитывая деликатный характер ситуации, решим после, в узком кругу.
— Чего еще изволите?
— В противном случае все это сделает новое руководство «Руссойла»: «Нафта» как акционер вчера направила официальное требование о срочном созыве собрания для заслушивания отчета дирекции. Так что через месяц…
— Это вряд ли. Собрание, согласно НАШЕМУ уставу, считается действительным, если присутствуют не менее трех акционеров из четырех. А вас будет только двое. Так что, увы, — Бурлюк сочувственно развел руки.
— Ничего, мы тут же назначим повторное, еще через месяц, — с той же нежнейшей гримасой успокоил его Коломнин. — А оно будет действительно даже при двух участниках. В соответствии с НАШИМ уставом.
Взгляды перехлестнулись, и гаденькие улыбочки смылись с лиц.
— А если вы попробуете шантажировать господина Фархадова, — теперь Коломнин, боясь сорваться на крик, говорил свистящим шепотом, — то предупреждаю: мы не просто сменим руководство, но проведем тщательную ревизию. Почему-то мне кажется, что Гамбургской налоговой полиции там будет над чем поурчать.
Бурлюк прикрыл глаза, нашарил салфетку, аккуратненько промокнул полные влаги губы.
— Стало быть, впереди у меня два месяца? — уточнил он.
— И это самое большее.
— Ну-ну. Тогда не буду терять времени, — Бурлюк поднялся, глубоко поклонился. — Честь имею.
— Честь имею, — с той же приятцей приподнялся Коломнин.
Бурлюк шагнул из-за стола и едва не наткнулся на подходящую к столику официантку. В руках у нее были все те же два блюда, очевидно, вынутые из микроволновки.
— Так горячее же, — пролепетала она, поняв, что клиент уходит.
— Вовремя подавать надо. А салат дрянь. И сама ты — дура! — не сдерживаясь больше, рявкнул Бурлюк и, отбросив оказавшуюся на пути скамейку, зашагал прочь.
— И за такие деньги терпеть?! — официантка швырнула блюда на стол. Видно, исчерпав запас выдержки, злобно уставилась на Коломнина. — Да пусть меня лучше выгонят, но скажу. Видала козлов. Но этот твой — всем козлам падла!
— Ваша правда, — охотно согласился Коломнин. Только что он нажил злобного, не привыкшего останавливаться перед препятствиями врага.
На его плечо легла чья-то рука. Над Коломниным стоял коротковолосый посетитель, все это время сосавший пиво из полупустой кружки.
— Думал, драться начнете, — мягко произнес он. — А вы успокойтесь. Генделя любите?
— Кого?!
— Вот и чудненько. Сейчас побалую.
Странный посетитель удалился внутрь павильона. Круглая голова его вытянулась вперед. Отставленные в стороне руки безмятежно болтались на прямых плечах, будто пустые ведра на коромысле.
Через стекло было видно, как опустился он за рояль, сгорбился и неспешно принялся играть какую-то сложную мелодию. Иногда сбивался и тогда принимался бормотать, недовольный собой. Сверялся с нотами, с трудом преодолевал какие-то особо сложные пассажи, и — играл и играл для себя.
И — странное дело: этот втиснутый за счет нескольких лишних столиков рояль, и тяжеленная, не предназначенная для жующей, попивающей пивко публики музыка создали атмосферу какой-то ностальгической доброты, так что скоро Коломнину стал казаться странен не этот несуразный музыкант, а бессвязный, нервный разговор, что произошел у них только что с Бурлюком.
Нереальным показался отсюда мир, где страстно бились за нефть, а больше — за деньги.
Тимур. Солнцеподобный Тимур, память которого обожествляли в Томильске, оказался вором. Да есть ли там вообще кто-то незапятнанный? Должно быть, нет. Как бандиты для уверенности метят нового сообщника кровью, так законы нефтяного сообщества прописаны таким образом, чтобы исключить самую надежду на честное ведение бизнеса. Все должны быть замазаны.
Коломнин поднялся, сплел ладони рук и через стекло помахал таперу, который, не переставая играть, глубоким поклоном головы изъявил, что благодарность заметил и принял.
В банк, куда Коломнин планировал заскочить после встречи с Бурлюком, ехать ему расхотелось, а до начала бракоразводного процесса оставалось еще два часа. Потому появилось желание просто пройтись по весенней Москве. И теперь он брел замоскворецкими переулочками. Обходя асфальтовые лужицы. С удивлением вглядываясь во встречных. Что-то незнакомое и чрезвычайно приятное появилось в них. И через какое-то время осознал: лица прихожих, обычно хмуро-озабоченные, были озарены мягким добрым светом, — нарождающаяся весна на короткое время возвратила замыленным суетой москвичам радость бытия.
Возле цековского, мелкого кирпичика дома на углу Якиманки стоял грузовик, в который суетившиеся вокруг люди грузили добротные кресла, из тех, за которыми писались ночами лет двадцать назад. Чуть в стороне, поджав губы, стоял старик в поношенной пыжиковой шапке. В общих сборах участия он не принимал, а неотрывно, со жгучей ненавистью разглядывал брошенный у соседнего подъезда сияющий никелем джип, — новая элита потихоньку выживала из центра Москвы прежних, обнищавших властителей жизни. Коломнин двинулся к Ленинскому проспекту, Обойдя французское посольство, как-то само собой вышел к зданию МВД. В котором провел столько лет. Само оно не изменилось, — все тот же застекленный куб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63