Плотным, не растекающимся в стороны голосом Востриков кому-то приказал: «Отправьте лошадей на выпас… Хозяин хутора покажет место…»
Разговор сошел до сбивчивого шепотка. До Керена долетали лишь обрывки фраз: «…ни в коем случае… часовых плотнее, кольцом… не сдобровать…»
Человек, которого назвали старшиной Востриковым, был небольшого роста, и единственное, что еще успел отметить про себя дед — это смешанный водочно-табачный аромат, исходящий от старшины. Однако пахло не махорочным духом, а каким-то сладковато-приторным «городским», какой обычно исходит от дорогих с длинным мундштуком папирос.
В темноте задвигались кони, глухо тукались в бока стремена и, пофыркивая, лошади потянулись в поводу за людьми. Кто-то неразличимый удивительно писклявым голоском послал в темноту матюгальник, после чего раздался хлесткий, с перетягом, удар плеткой. Ближняя лошадь дернулась, и Александр Федорович, ощутив на плече давящую массу, с трудом успел отстраниться. Рука, рефлекторно вытянутая вперед, коснулась мокрого, обрызганного грязью лошадиного бока, и снова дед поймал себя на ощущении тревоги.
Несколько лошадей прошли по грядам, на которых еще доходили кочаны капусты — они звучно, хрустко рвались под копытами и ошметками разлетались по сторонам.
Керен слышал эти звуки, понимал их причину, но, занятый внутренними ощущениями, предпочел не замечать порухи огорода-кормильца.
Когда Александр Федорович вернулся в хату, комвзвода спросил:
— Ну как, отец, — все в порядке?
— Да какой тут, к лешему, порядок, ваши кони гряды вытоптали.
— Это мелочи, издержки войны… Рассчитаемся с тобой, старик, — комвзвода поднялся с лавки и с неразлучным автоматом пошел на выход. — Схожу проверю посты… — И в обороте к Ольге: — хорошо бы, хозяюшка, кипяточку попить…
— Не сиди, Ольга, трутнем, — подхватил дед слова гостя, — задувай самовар… А то и взабыль душа томиться — подле тить надо…
Когда горюшинцы остались одни, Ольга накинулась на Вадима.
— Ну что ты все время языком волокаешь — «наши пришли», «наши пришли», — передразнила его Ольга. — Все прикусите языки и чтоб вашего духа тут не было.
— Так наши и есть, — упорствовал Вадим. — Звезды на шапках, кожаные тужурки. Автомат наш. Правда, пап?
— Да вроде бы и впрямь наши, — раздумчиво проговорил Карданов. — Оружие действительно советского образца, да и по замашкам, разговору как будто свои хлопцы…
— Токо кони у них дюже сытые, — как бы между прочим сказал Керен. — Из окружения на таких хряках не выходят…
— Ну и что из этого? Армейские кони всегда сытые, вон я в гражданку в кавалерии служил… Сам умри, а коня накорми.
— Так-то оно так, — в голосе деда встопорщились нотки несогласия. — Кони в гравии, значит, шли по большаку. А вот откуда шли?
В избу вернулись комвзвода с Федоровым, в руках у которого был увесистый вещмешок.
На стол легли две банки свиной тушенки, буханка формовочного хлеба, кусок сала и пачка галет. При виде этого добра горюшинцы притихли. Из-под стола высунулся Ромка, и, увидев снедь, больше с лавки не слазил.
Ольга принялась раздувать самовар. Федоров по-хозяйски, словно он тут обитал всю свою жизнь, командовал столом. Открыв ножом обе консервные банки, стал гоношить маленькие бутерброды с салом.
Комвзвода, выудив из вещмешка флягу, обтянутую зеленым сукном, словно поигрывая, медленно принялся отвинчивать пробку.
— Подсаживайтесь ближе, — пригласил он горюшинцев. — Подкрепимся и пойдем искать наших.
Глаза-вишенки бархатисто прокатились по лицам Карданова, деда, мамы Оли.
— Нет ли какой посудины? — обратился к Ольге Федоров. — Как, отец, не возражаешь? — он вопросительно глянул на Александра Федоровича.
Дед чувствовал себя словно на привязи — самое для него противное состояние.
Но Керен хитрый, обтесанный жизнью до неуловимой округлости, знает, когда и в какой момент что говорить и что делать.
— На ночь крепкого не пью, а посидеть и поцмокать кипяточку можно, — ответил Керен.
— А я, если угощают, не откажусь. Целую вечность не брал в рот настоящей водки, — Карданов залез в глубь лавки, почти под самую божницу. Ромка тут же вскарабкался к нему на колени.
Вадим не спускал глаз с открытых банок тушенки. Он чувствовал во рту предательское полоскание слюны и полную неспособность сопротивляться искушению накинуться на еду.
— Это не водка — двойной очистки спирт, — взбалтывая флягу, пояснил комвзвода. — Паек рейдовиков…
Федоров, приготовив стол, поднял голову и оглядел присутствующих. И снова его неулыбчивый взгляд больно прочертил по лицам горюшинцев.
Ромка не стал ждать, когда на него обратят внимание, и предупредительно потупился.
— Берите, — кивнул на стол комвзвода, — берите, не стесняйтесь…
— А мы и не стесняемся, — давясь слюной, высунулся Вадим, и первым протянул к еде руку. — Правда, Гриха, что мы не стеснительные здесь?
Керен не дотронулся до угощения, ждал, когда закипит самовар.
Карданов взял кусочек хлеба с салом и пододвинул его к Ромке.
— Поешь, Ромашка, ты такой вкуснятины еще не едал.
Волчонок выдержал паузу, затем схватил хлеб и прыснул с ним под стол. Пока не передумали да не отобрали.
Сначала он стал есть хлеб — продукт как-никак знакомый, а вот сало — чем-то похоже на жирную ножку аира, он оставил на потом.
Сало было с прожилками и сразу зубам не поддавалось. Он долго его мусолил, пока, не утратив терпения, не проглотил нежеванным.
От нечего делать Волчонок стал разглядывать чужие ноги, обутые в сапоги, — черные хромовые и желтые яловичные — от которых исходил не то что опасный, а какой-то таинственный, а потому настораживающий ноздри запах.
Наверху продолжался застольный шумок. Он услышал чорханье кресала — это, наверное, беженец пытался запалить трут, затем услышал другой, правда, уже знакомый звук и вспомнил: так чорхает колесико бензинки — вот только он не знал, кто этот звук издает — черные или желтые сапоги.
— Вы тут, погляжу, живете, как в первобытном обществе — лучины, кресало, — глуховато-ударяющий голос принадлежал черным сапогам. — Неужели партизаны не могли вам хотя бы керосином помочь? Кстати, отцы родные, как хотите, а сегодня вы должны нас связать с отрядом. Без его помощи нам к своим не пробиться…
Ромка, конечно, не мог видеть, как взгляды деда и беженца при этих словах встрепенулись, встретились и без остановки разбежались. Но сказали они друг другу многое. «Главное, поменьше трепись», — говорил взгляд Керена. Взгляд же Карданова был вопрошающ: «А если они и в самом деле не те, за кого себя выдают?»
— Пап, а пап! — заикнулся вдруг Вадим. Видно, тушенка и съеденная галета развязали в нем общительность. Но Вадимины поползновения в корне пресекла Ольга: «А ну брысь все на печку! Быстро, быстро!»
Мама Оля почему-то волновалась, и Ромка увидел, как одна ее нога вдруг оторвалась от пола и пнула по Вадькиной щиколотке. «Спать, всем спать!» — погнала из-за стола ребят мама Оля.
— Что ж ты, хозяюшка, не даешь ребятишкам полакомиться? — спросил Федоров. На его сплюснутых висках поблескивали капельки пота.
— На ночь вредно много жрать, — недружелюбно ответила Ольга. — А где Ромка? Томка, шугани его, в ногах где-то гаденыш путается…
Тамарка схватила Ромку за вихор и потянула наверх. Он заупрямился и стал цепляться за ножку стола. Но его все же вытащили на свет божий, и он вместе со своей придурковатой теткой отправился во двор.
Тамарка тут же сиганула за угол по своим делам, Ромка же остался у порога: ему никуда не хотелось, да к тому же его внимание привлекла светящаяся щелка, что слабым лучиком застыла на стене пуни. Что бы это могло быть?
Волчонок, несмотря на промозглую темень и ощущение заброшенности, все-таки искусился и пошлепал к пуне, чтобы разглядеть и понять этот таинственный лучик. А это оказался обыкновенный паз между неплотно пригнанными бревнами. Не дыша, и чувствуя в теле озноб, он приподнялся на цыпочках и заглянул в мерцающее отверстие. На месте сдвинутого к стенам сена, при коптилках, сидели в кружок люди и шевелили ртами. Он хотел было уже уйти, но в этот момент его внимание привлекла на стене шелохнувшаяся тень. Изломанная бревнами и движениями шевелящихся скул тень, казалось, жила обособленной жизнью. Но так только казалось: она исходила от человека, наклонившегося над разложенной на земле едой. И Ромка отчетливо разглядел в тени особую выпуклость надбровных дуг, ровный, словно соструганный затылок и тырчком стоящий нос. И что-то зловещее почудилось Волчонку в этом бестелесном образе.
Ромка перенес взгляд на человека, чья тень маячила по сеновалу, и узнал его. Как будто даже разглядел синюю пороховую дорожку, бегущую по щеке к уху. И как бы подчиняясь его воле, тот встал с места и тяжелой, загребастой походкой направился в угол сарая, где в кучу были сложены вещмешки. Порывшись в одном из них, он достал консервную банку и, подбрасывая ее на ладони, вернулся на место.
— Ромик! — тихо окликнула его Тамарка. — Вот я тебе задам…
Ромка с задержкой отвалил от стены и с леденеющими от страха пятками побежал к хате. Лопоча и указывая рукой в сторону пуни, делал удивленно округлые глаза. И лопотал, и лопотал… Тамарка от него отмахнулась и, взяв за шиворот, потащила в дом.
Однако хитер был Ромка — при чужих ни звука, ни жеста, которые могли бы выдать его. Дело кончилось тем, что мама Оля, подхватив его на руки, запихнула плачущего на печь. И там он пытался поведать Верке о своем открытии, но та, занятая болтовней с Тамаркой, тоже не откликнулась на его призыв.
Тогда он потянул за рукав Гришку, но и тот попросту отодвинул своего племянника к стенке и приказал стихнуть. Ромка обреченно умолк и стал успокаивать себя тем, что скоро он выберет момент и обо всем расскажет маме Оле.
А внизу, за столом, все еще шел разговор. Двусмысленный, не пересекающий какую-то главную линию, балансирующий на недомолвках и человеческой хитрости.
— Вы должны знать, что есть приказ товарища Сталина о том, что каждый советский человек обязан оказывать всемерную помощь бойцам и командирам Красной Армии, — как на политзанятиях втолковывал деду и Карданову комвзвода.
— Откуль нам это знать? — Александр Федорович прикинулся обиженным. — Откуль нам это знать, если это нас не касается…
— Как это, интересно, вас не касается? — Федоров чиркнул своими жиденько-голубоватыми глазками по Керену. — Это касается всех без исключения советских людей.
— Да в нашей тьму-таракани и все уже забыть забыли — кто советский, а кто немецкий…
— Это точно, — поддакнул деду Карданов. — Забыли даже, как другие люди выглядят. Мы все уже помохнатели… Еще немного и начнут хвосты отрастать…
— Не понимаю я вас, товарищи, — холодным ветерком пахнуло от слов комвзвода. — Мы, рискуя шкурой, с жестокими боями выходим из окружения, попадаем, наконец, к своим, советским людям, а нас встречают, как врагов…
— Не шей нам этого, гражданин хороший, — возразил Карданов и направился к лучине, чтобы снять огар.
В сенях послышались шаги: вошел низкорослый человек в фуфайке, перетянутой ремнем, в просторных синих галифе, заправленных в сапоги с короткими голенищами. Это был старшина Востриков, с которым Александр Федорович ходил на клеверище. Из сапога выглядывала латунная рукоятка ножа.
— Товарищ командир, что будем делать с лошадями? У некоторых сбились подковы. — Красное, тугое лицо Вострикова смотрело на мир узенькими щелочками глаз. Руки неспокойно ошаривали портупею.
— В чем же загвоздка, старшина? Если надо, правьте дело… Думаю, хозяева не откажут в помощи? — И к Керену: — Батя, треба ваша подмога…
Александр Федорович даже обрадовался этим словам — не надо будет больше говорить на щекочущую нервы тему.
— Тык мы не против помочь, но нечем ковать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Разговор сошел до сбивчивого шепотка. До Керена долетали лишь обрывки фраз: «…ни в коем случае… часовых плотнее, кольцом… не сдобровать…»
Человек, которого назвали старшиной Востриковым, был небольшого роста, и единственное, что еще успел отметить про себя дед — это смешанный водочно-табачный аромат, исходящий от старшины. Однако пахло не махорочным духом, а каким-то сладковато-приторным «городским», какой обычно исходит от дорогих с длинным мундштуком папирос.
В темноте задвигались кони, глухо тукались в бока стремена и, пофыркивая, лошади потянулись в поводу за людьми. Кто-то неразличимый удивительно писклявым голоском послал в темноту матюгальник, после чего раздался хлесткий, с перетягом, удар плеткой. Ближняя лошадь дернулась, и Александр Федорович, ощутив на плече давящую массу, с трудом успел отстраниться. Рука, рефлекторно вытянутая вперед, коснулась мокрого, обрызганного грязью лошадиного бока, и снова дед поймал себя на ощущении тревоги.
Несколько лошадей прошли по грядам, на которых еще доходили кочаны капусты — они звучно, хрустко рвались под копытами и ошметками разлетались по сторонам.
Керен слышал эти звуки, понимал их причину, но, занятый внутренними ощущениями, предпочел не замечать порухи огорода-кормильца.
Когда Александр Федорович вернулся в хату, комвзвода спросил:
— Ну как, отец, — все в порядке?
— Да какой тут, к лешему, порядок, ваши кони гряды вытоптали.
— Это мелочи, издержки войны… Рассчитаемся с тобой, старик, — комвзвода поднялся с лавки и с неразлучным автоматом пошел на выход. — Схожу проверю посты… — И в обороте к Ольге: — хорошо бы, хозяюшка, кипяточку попить…
— Не сиди, Ольга, трутнем, — подхватил дед слова гостя, — задувай самовар… А то и взабыль душа томиться — подле тить надо…
Когда горюшинцы остались одни, Ольга накинулась на Вадима.
— Ну что ты все время языком волокаешь — «наши пришли», «наши пришли», — передразнила его Ольга. — Все прикусите языки и чтоб вашего духа тут не было.
— Так наши и есть, — упорствовал Вадим. — Звезды на шапках, кожаные тужурки. Автомат наш. Правда, пап?
— Да вроде бы и впрямь наши, — раздумчиво проговорил Карданов. — Оружие действительно советского образца, да и по замашкам, разговору как будто свои хлопцы…
— Токо кони у них дюже сытые, — как бы между прочим сказал Керен. — Из окружения на таких хряках не выходят…
— Ну и что из этого? Армейские кони всегда сытые, вон я в гражданку в кавалерии служил… Сам умри, а коня накорми.
— Так-то оно так, — в голосе деда встопорщились нотки несогласия. — Кони в гравии, значит, шли по большаку. А вот откуда шли?
В избу вернулись комвзвода с Федоровым, в руках у которого был увесистый вещмешок.
На стол легли две банки свиной тушенки, буханка формовочного хлеба, кусок сала и пачка галет. При виде этого добра горюшинцы притихли. Из-под стола высунулся Ромка, и, увидев снедь, больше с лавки не слазил.
Ольга принялась раздувать самовар. Федоров по-хозяйски, словно он тут обитал всю свою жизнь, командовал столом. Открыв ножом обе консервные банки, стал гоношить маленькие бутерброды с салом.
Комвзвода, выудив из вещмешка флягу, обтянутую зеленым сукном, словно поигрывая, медленно принялся отвинчивать пробку.
— Подсаживайтесь ближе, — пригласил он горюшинцев. — Подкрепимся и пойдем искать наших.
Глаза-вишенки бархатисто прокатились по лицам Карданова, деда, мамы Оли.
— Нет ли какой посудины? — обратился к Ольге Федоров. — Как, отец, не возражаешь? — он вопросительно глянул на Александра Федоровича.
Дед чувствовал себя словно на привязи — самое для него противное состояние.
Но Керен хитрый, обтесанный жизнью до неуловимой округлости, знает, когда и в какой момент что говорить и что делать.
— На ночь крепкого не пью, а посидеть и поцмокать кипяточку можно, — ответил Керен.
— А я, если угощают, не откажусь. Целую вечность не брал в рот настоящей водки, — Карданов залез в глубь лавки, почти под самую божницу. Ромка тут же вскарабкался к нему на колени.
Вадим не спускал глаз с открытых банок тушенки. Он чувствовал во рту предательское полоскание слюны и полную неспособность сопротивляться искушению накинуться на еду.
— Это не водка — двойной очистки спирт, — взбалтывая флягу, пояснил комвзвода. — Паек рейдовиков…
Федоров, приготовив стол, поднял голову и оглядел присутствующих. И снова его неулыбчивый взгляд больно прочертил по лицам горюшинцев.
Ромка не стал ждать, когда на него обратят внимание, и предупредительно потупился.
— Берите, — кивнул на стол комвзвода, — берите, не стесняйтесь…
— А мы и не стесняемся, — давясь слюной, высунулся Вадим, и первым протянул к еде руку. — Правда, Гриха, что мы не стеснительные здесь?
Керен не дотронулся до угощения, ждал, когда закипит самовар.
Карданов взял кусочек хлеба с салом и пододвинул его к Ромке.
— Поешь, Ромашка, ты такой вкуснятины еще не едал.
Волчонок выдержал паузу, затем схватил хлеб и прыснул с ним под стол. Пока не передумали да не отобрали.
Сначала он стал есть хлеб — продукт как-никак знакомый, а вот сало — чем-то похоже на жирную ножку аира, он оставил на потом.
Сало было с прожилками и сразу зубам не поддавалось. Он долго его мусолил, пока, не утратив терпения, не проглотил нежеванным.
От нечего делать Волчонок стал разглядывать чужие ноги, обутые в сапоги, — черные хромовые и желтые яловичные — от которых исходил не то что опасный, а какой-то таинственный, а потому настораживающий ноздри запах.
Наверху продолжался застольный шумок. Он услышал чорханье кресала — это, наверное, беженец пытался запалить трут, затем услышал другой, правда, уже знакомый звук и вспомнил: так чорхает колесико бензинки — вот только он не знал, кто этот звук издает — черные или желтые сапоги.
— Вы тут, погляжу, живете, как в первобытном обществе — лучины, кресало, — глуховато-ударяющий голос принадлежал черным сапогам. — Неужели партизаны не могли вам хотя бы керосином помочь? Кстати, отцы родные, как хотите, а сегодня вы должны нас связать с отрядом. Без его помощи нам к своим не пробиться…
Ромка, конечно, не мог видеть, как взгляды деда и беженца при этих словах встрепенулись, встретились и без остановки разбежались. Но сказали они друг другу многое. «Главное, поменьше трепись», — говорил взгляд Керена. Взгляд же Карданова был вопрошающ: «А если они и в самом деле не те, за кого себя выдают?»
— Пап, а пап! — заикнулся вдруг Вадим. Видно, тушенка и съеденная галета развязали в нем общительность. Но Вадимины поползновения в корне пресекла Ольга: «А ну брысь все на печку! Быстро, быстро!»
Мама Оля почему-то волновалась, и Ромка увидел, как одна ее нога вдруг оторвалась от пола и пнула по Вадькиной щиколотке. «Спать, всем спать!» — погнала из-за стола ребят мама Оля.
— Что ж ты, хозяюшка, не даешь ребятишкам полакомиться? — спросил Федоров. На его сплюснутых висках поблескивали капельки пота.
— На ночь вредно много жрать, — недружелюбно ответила Ольга. — А где Ромка? Томка, шугани его, в ногах где-то гаденыш путается…
Тамарка схватила Ромку за вихор и потянула наверх. Он заупрямился и стал цепляться за ножку стола. Но его все же вытащили на свет божий, и он вместе со своей придурковатой теткой отправился во двор.
Тамарка тут же сиганула за угол по своим делам, Ромка же остался у порога: ему никуда не хотелось, да к тому же его внимание привлекла светящаяся щелка, что слабым лучиком застыла на стене пуни. Что бы это могло быть?
Волчонок, несмотря на промозглую темень и ощущение заброшенности, все-таки искусился и пошлепал к пуне, чтобы разглядеть и понять этот таинственный лучик. А это оказался обыкновенный паз между неплотно пригнанными бревнами. Не дыша, и чувствуя в теле озноб, он приподнялся на цыпочках и заглянул в мерцающее отверстие. На месте сдвинутого к стенам сена, при коптилках, сидели в кружок люди и шевелили ртами. Он хотел было уже уйти, но в этот момент его внимание привлекла на стене шелохнувшаяся тень. Изломанная бревнами и движениями шевелящихся скул тень, казалось, жила обособленной жизнью. Но так только казалось: она исходила от человека, наклонившегося над разложенной на земле едой. И Ромка отчетливо разглядел в тени особую выпуклость надбровных дуг, ровный, словно соструганный затылок и тырчком стоящий нос. И что-то зловещее почудилось Волчонку в этом бестелесном образе.
Ромка перенес взгляд на человека, чья тень маячила по сеновалу, и узнал его. Как будто даже разглядел синюю пороховую дорожку, бегущую по щеке к уху. И как бы подчиняясь его воле, тот встал с места и тяжелой, загребастой походкой направился в угол сарая, где в кучу были сложены вещмешки. Порывшись в одном из них, он достал консервную банку и, подбрасывая ее на ладони, вернулся на место.
— Ромик! — тихо окликнула его Тамарка. — Вот я тебе задам…
Ромка с задержкой отвалил от стены и с леденеющими от страха пятками побежал к хате. Лопоча и указывая рукой в сторону пуни, делал удивленно округлые глаза. И лопотал, и лопотал… Тамарка от него отмахнулась и, взяв за шиворот, потащила в дом.
Однако хитер был Ромка — при чужих ни звука, ни жеста, которые могли бы выдать его. Дело кончилось тем, что мама Оля, подхватив его на руки, запихнула плачущего на печь. И там он пытался поведать Верке о своем открытии, но та, занятая болтовней с Тамаркой, тоже не откликнулась на его призыв.
Тогда он потянул за рукав Гришку, но и тот попросту отодвинул своего племянника к стенке и приказал стихнуть. Ромка обреченно умолк и стал успокаивать себя тем, что скоро он выберет момент и обо всем расскажет маме Оле.
А внизу, за столом, все еще шел разговор. Двусмысленный, не пересекающий какую-то главную линию, балансирующий на недомолвках и человеческой хитрости.
— Вы должны знать, что есть приказ товарища Сталина о том, что каждый советский человек обязан оказывать всемерную помощь бойцам и командирам Красной Армии, — как на политзанятиях втолковывал деду и Карданову комвзвода.
— Откуль нам это знать? — Александр Федорович прикинулся обиженным. — Откуль нам это знать, если это нас не касается…
— Как это, интересно, вас не касается? — Федоров чиркнул своими жиденько-голубоватыми глазками по Керену. — Это касается всех без исключения советских людей.
— Да в нашей тьму-таракани и все уже забыть забыли — кто советский, а кто немецкий…
— Это точно, — поддакнул деду Карданов. — Забыли даже, как другие люди выглядят. Мы все уже помохнатели… Еще немного и начнут хвосты отрастать…
— Не понимаю я вас, товарищи, — холодным ветерком пахнуло от слов комвзвода. — Мы, рискуя шкурой, с жестокими боями выходим из окружения, попадаем, наконец, к своим, советским людям, а нас встречают, как врагов…
— Не шей нам этого, гражданин хороший, — возразил Карданов и направился к лучине, чтобы снять огар.
В сенях послышались шаги: вошел низкорослый человек в фуфайке, перетянутой ремнем, в просторных синих галифе, заправленных в сапоги с короткими голенищами. Это был старшина Востриков, с которым Александр Федорович ходил на клеверище. Из сапога выглядывала латунная рукоятка ножа.
— Товарищ командир, что будем делать с лошадями? У некоторых сбились подковы. — Красное, тугое лицо Вострикова смотрело на мир узенькими щелочками глаз. Руки неспокойно ошаривали портупею.
— В чем же загвоздка, старшина? Если надо, правьте дело… Думаю, хозяева не откажут в помощи? — И к Керену: — Батя, треба ваша подмога…
Александр Федорович даже обрадовался этим словам — не надо будет больше говорить на щекочущую нервы тему.
— Тык мы не против помочь, но нечем ковать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28