И родили всего-то жалкий всхлип, нюню, ибо на большее в тот момент его душа была не способна. Но во дворике, где отсчитывались мгновения еще одной жизни и где повелевала зловещая безнадежность, его всхлип прозвучал гласом небесным — таинственным, вспарывающим слух рваным осколком. Немец, обманутый этим тоскливым непонятным звуком, отвлекся от Карданова и оглянулся. И за считанные мгновения, пока ствол автомата вместе со своим хозяином смотрел в другую сторону, Карданов успел вытереть ладонью высохшие губы и подхватить прислоненную к стене лопату. Замах был короткий, а удар оглушительный. Голова немца дернулась, и слетевшая каска обнажила белый череп, стянутый венчиком седых волос. Немец упал, но еще несколько мгновений его пальцы хватали грязевую жижицу, пока не сомкнулись в крепкий замок.
Карданов выбежал за ворота, огляделся окрест. По одной из тропинок спускался немец, ведя за собой Адольфа. В согнутой кренделем руке он нес решето с горохом.
Раздалось несколько взрывов.
Карданову хорошо было видно, как в том месте, где стоял дом Агафонова, в воздух поднялась перевернутая пирамида из земли и бревен. Возле дизелей началась, паника, беготня темно-серых фигурок.
Несколько крайних изб горело.
Когда беженец вернулся во двор, он увидел Ромку, выкарабкивающегося из корзины. Вся его фигурка была облеплена травой. Он смотрел на Карданова, но судя по отрешенности и застылости глаз, он явно его не воспринимал.
— Ромка, это я, слышь, это я — дядя Лука, — Карданов потряс его за плечо, похлопал по щекам. Посадил на крыльцо-чурбак, а сам направился к лежащему в грязи немцу. Карданов стоял над ним, вслушиваясь в далекое урчание машин, надрывно и как будто виновато буксующих в раскисшей земле.
С трофейным автоматом и торбой через плечо (беженец положил в нее отстегнутые от ремня немца подсумок с автоматными магазинами и две гранаты) они с Ромкой вышли со двора и направились вниз, к реке. У него был план — вдоль Лжи пробраться в ледины, которые тянулись почти до самого Горюшина.
Кругом пахло гарью, мокрыми травами, землей и еле уловимыми чуждыми ароматами — выхлопными газами.
Из-за ольшаника показался разрушенный дом Агафонова. Над ним сиротливо торчала обсосанная взрывами липа. На самой ее верхушке сидела ворона и, к вящему своему удивлению, рассматривала невидаль — закинутый взрывной волной костыль Агафонова.
— Ну что, Ромашка, рванем отсюда? — И не дожидаясь ответа, подхватил мальчугана на руки, прижал к себе и огромными, нечеловеческими шагами побежал в ольшаник. И с каждым шагом Волчонок все сильнее и сильнее ощущал сладостное чувство спасения. Ему казалось, что они летят быстрее птицы и нет на свете силы, способной настичь их…
Когда Верено осталось позади и запахи гари перестали тревожить ноздри, Карданов сделал привал. Посадив Ромку на поваленную ольшину и освободившись от оружия и торбы, принялся собирать ягоды. Поблизости нашел целую россыпь перезревшей черники и несколько кустиков вырвал с корнем. Обшмурыгал несколько веточек каринки. Его мучила жажда, и поэтому, походя, он слизывал скопившуюся в листьях малины влагу.
Пока Карданов собирал ягоды, Ромка поднялся с дерева и забежал за пенек. Вскоре возле него воспарило легкое облачко. Он почувствовал себя теплее и увереннее.
Они ели ягоды и, не отдавая отчета, праздновали свое спасение. Карданов выбирал на ладони самые крупные и самые спелые ягоды и отдавал их Волчонку.
— Кушай, кушай, сынок, — на что Ромка среагировал по-своему: еще ниже наклонил голову, как будто стеснялся такого признания. — Ты, Ромик, меня сегодня вытащил с того света… Если б не ты — хана была бы. Они ж меня уже примеряли к стенке. А я искать тебя, а я искать… Нет Ромика, хоть умри… Но ты молодчага, исправил свой промах… На еще ягодок, пожуй, мы ведь с тобой воевали, а потому надо подкрепиться. Придем домой, сделаем баню, я тебя веничком протяну… Вот только Адольфа жалко.
Ромка перестал жевать, сделал глаза блюдцами и, приставив ко лбу кулачки, замычал.
— Все так, сынок, все так — точь-в-точь, как Адольф. Но ничего, отольются им наши с тобой слезки, отольются, это я тебе говорю, — Карданов положил руку на автомат. — Вот построим с твоим дедом избу, вас туда эвакуируем, а сам подамся в лес. А как же ты думал — за Бориску я должен? Должен. За твою бабушку Люсю — должен? Должен. За мою жену Дусю и говорить нечего… За Адольфа у меня к ним тоже кое-какой есть счетик…
У Ромки мордашка от ягод очернилась и повеселела. Его стало греть изнутри. Да и обращение к нему бородача поднимало его в собственных глазах на недосягаемую высоту. Когда это с ним кто еще так серьезно разговаривал? Нет, дед, конечно, разговаривал, но у того слова все же больше были обращены к самому себе.
— Ничего, Ромашка, кончится вся эта канитель. Найдем твоих сестер с братом, и заберу я вас с мамкой в Ленинград. Вот где житуха, парень! Кино, мороженое, электрический свет. А главное, Ромашишка, какой там вкусный хлеб! Нет, ты такого и в глаза не видал. А колбаска, а селедочка — пальчики оближешь. И представь себе, все это добро бери в магазине и жуй, как буржуй…
Лесной комар уселся Ромке на лоб и стал потихоньку засасывать кровь. Но сколько он хоботком ни шевелил, желанная жидкость все не шла и не шла — ее и у самого Волчонка было немного. Комар посидел на его лбу, посидел и от нечего делать полетел дальше.
Карданов полулежал на лапах папоротника и рассуждал:
— А лотом, гляди, что получается… Штак у меня спросит: куда это ты, Карданов, подевал Адольфа? Что я ему на это отвечу? Дескать, реквизировали фашистские морды… А он тогда другое спросит: а кто это может подтвердить? Свидетелей, Ромик, нет — вот в чем беда. Ты-то, конечно, все видел из корзины, а ведь сказать не сможешь…
Ромка замотал энергично головой. Он явно опровергал слова беженца. Он даже соскочил с бревешка и, жестикулируя, наступил ногой на автомат и как будто застрочил из него: тэ-тэ-тэ-тэ… И потом: му-у-у… И стукнул-себя ладошкой в грудь и снова глаза сделал блюдцами. Попробуй тут не принять в расчет такого свидетеля…
— Ух ты, раздухарился, шпингалет, — засмеялся Карданов. — Ну, даешь, чертенок! Значит, еще раз выручишь? Ну, давай, лопочи, лопочи…
Карданов вдруг посерьезничал. «К сожалению, Ромик, твои показания в расчет не возьмут. Тут надо что-то другое придумывать, надо крепко шевелить мозгой. Тут одно не то слово и… Но это мы еще с твоим дедом обмозгуем. Конечно, он хоть и Керен, а дать объехать себя на кривой никому не позволит. Понял? Однако, как эта дура у них работает?»
Карданов взял в руки автомат и стал его изучать. Отстегнул «магазин» — из него выпал патрон. Взвел и щелкнул затвором, затем одним глазом заглянул в бездонную темень ствола. Ощутил запах недавней смазки, смешанный с тонким, удушливым ароматом пороховой гари. Ромка, не спуская глаз, наблюдал за действиями беженца. И не то восторг, не то подступающее из глубины его существа беспокойство блуждало на его утомленном лице.
В лесу становилось сумрачнее и темнее, ползущие тучи; цеплялись за верхушки деревьев.
— А где это ты свою пилотку подевал? Э, парень, да мы в панике и пиджак твой забыли… — Карданов задумался: — Что-то мы с тобой, Ромка, не то сделали… Улику оставили…
На хуторе их встречали со слезами и причитаниями. Мама Оля, подхватив Ромку на руки, ушла с ним плакать в хату. Верка повисла на шее отца и тоже заревела белугой. Один Вадим сохранял спокойствие: с Грихой они взялись рассматривать автомат. Уже добрались было до торбы, но тут их остановил строгий голос Карданова..
— Не трожь, салабоны! Отойдите — кому говорю!?
— А мы думали, — всхлипывала Верка, — а мы думали, вас уже нет в живых… Эти взрывы, потом дым… Мы все поняли… Вадя даже лазил на дерево… Знаешь, что он мне сказал, папочка?
— Ничего я такого особенного не говорил, — Вадим принял обиженную позу.
— Нет, говорил! — стояла на своем сестра. — Ты сказал, что видел человека с коровой, который зашел в дом перед самым взрывом.
— Да врет она все… Разве отсюда что-нибудь увидишь?
— Папа, — попросила Верка, — дай нам честное слово, что больше никогда от нас не уйдешь. Ни-ког-да!
— Скажите Роме спасибо — ей-богу, вытащил меня с того света… А где это он, чертенок?
Карданов поднял с земли автомат и торбу и понес прятать трофей в баню.
Близость леса и дождь создавали ощущение затерянности, безрадостной сумеречности. Земля возле хаты осклизла и напоминала овсяный кисель, который Ромка не терпел, но который все чаще появлялся на столе. Вот и сейчас он сидел за деревянной миской, хлебал жидкий киселек и запивал его кипятком.
Он уже давно высушил слезы и сам был переодет в сухие штаны, а вместо рубахи мама Оля надела на него одну из своих старых кофт. Поэтому Ромка был весь цветастый и таким его увидел Карданов, вошедший в дом.
Ольга сидела напротив сына и расслабленно осознавала его безопасность. Посмотрела на беженца, и на ее лице произошла едва уловимая перемена. Брови отлетели от переносицы, а в глазах тихо разгорались потайные звездочки. Карданов подошел к женщине и взял ее руку в свои ладони — как будто хотел их отогреть.
— Нам есть что с Ромкой вам рассказать, — Карданов уселся на лавку и стал доставать кисет. — Нас в Верене так прищучили, что уж думали — без возврата… Однако рассказы после, нам сейчас завалиться бы с веничком на полок. Как ты думаешь, Ромик?
Ромка немедленно бросил ложку и стал сползать с лавки.
— Он тут как тут, — Ольга стала убирать со стола. — Конечно, сходите погрейтесь. Надо Тамарку попросить, чтобы натопила баню.
Ольга вышла на улицу и крикнула:
— Томка, а Томка, где тебя черти носят!
Глава восьмая
Ромка страсть как не любил ходить с мужиками в баню. Больше паровоза и змей боялся он горячей воды. Только мама Оля и баба Люся мыли его летненькой водичкой. Зато дед не щадил, лил на него горячую воду и приговаривал: «Болести в подполье, на Ромку здоровье». Но от такого здоровья он верещал так убойно, что железная бочка с горячей водой, приткнувшаяся к боку каменки, тоже начинала стонать и подвывать.
На полку было жарко и душно, и потому Волчонок соскочил на пол и присел на корточки, чуть ли не уперся носом в старые, отдающие прелью половицы. И хорошо бы так сидеть и сидеть. Пришел дед, и в дверь пахнуло желанной прохладой.
У него в руках свежий березовый веник, а между ног что-то болтается. Волчонок смотрит на это «что-то» и не может отвести глаз. Нет, он смотрел не на то, что и у него есть — «краник», как называет его мама Оля — он смотрел на дедову килу, только что освобожденную от бандажа. Тот вместе с одеждой остался в предбаннике.
— Ну как тут парок? — поинтересовался дед и взлохматил Ромке волосы. — Говорят, Лексеич, вернулся ты без бугая…
Карданов только что кончил париться, а потому находился наверху блаженства, откуда все земные скверны кажутся самыми распустяковыми пустяками…
— Да черт с ним, с бугаем… Сами чуть ноги унесли. Спасибо скажи своему внуку, не дал волоску оборваться. А я уже висел на нем…
И рассказал Карданов все, что пришлось им пережить в Верене.
— Агафонов, говоришь? — дед даже забыл о воде, в которой он отмачивал засмоленные руки. — Этот мужик вполне мог такое отчебучить. Лютой был в коллективизацию, волкодав… Приедет, бывало, к ночи на жеребце — сам вдребезг пьяный и конь брагой опоен — и начинает пузыри пускать. Хлеб еще в суслонах, а он дает сроку до утра, чтобы везти хлеб в город. А видь надо свести снопы на ток, высушить, обмолотить… Пустил он не одну жизню под откос. Один раз и ко мне привязался — во всем колхозе не нашлось целой ременной передачи. Разорили все, значит, бери у кулака Петухова. А вот ему, а не передачу. — Керен показал намыленную фигу. — Я за свою молотилку отдал десять пудов гороха да в придачу нетель и жеребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Карданов выбежал за ворота, огляделся окрест. По одной из тропинок спускался немец, ведя за собой Адольфа. В согнутой кренделем руке он нес решето с горохом.
Раздалось несколько взрывов.
Карданову хорошо было видно, как в том месте, где стоял дом Агафонова, в воздух поднялась перевернутая пирамида из земли и бревен. Возле дизелей началась, паника, беготня темно-серых фигурок.
Несколько крайних изб горело.
Когда беженец вернулся во двор, он увидел Ромку, выкарабкивающегося из корзины. Вся его фигурка была облеплена травой. Он смотрел на Карданова, но судя по отрешенности и застылости глаз, он явно его не воспринимал.
— Ромка, это я, слышь, это я — дядя Лука, — Карданов потряс его за плечо, похлопал по щекам. Посадил на крыльцо-чурбак, а сам направился к лежащему в грязи немцу. Карданов стоял над ним, вслушиваясь в далекое урчание машин, надрывно и как будто виновато буксующих в раскисшей земле.
С трофейным автоматом и торбой через плечо (беженец положил в нее отстегнутые от ремня немца подсумок с автоматными магазинами и две гранаты) они с Ромкой вышли со двора и направились вниз, к реке. У него был план — вдоль Лжи пробраться в ледины, которые тянулись почти до самого Горюшина.
Кругом пахло гарью, мокрыми травами, землей и еле уловимыми чуждыми ароматами — выхлопными газами.
Из-за ольшаника показался разрушенный дом Агафонова. Над ним сиротливо торчала обсосанная взрывами липа. На самой ее верхушке сидела ворона и, к вящему своему удивлению, рассматривала невидаль — закинутый взрывной волной костыль Агафонова.
— Ну что, Ромашка, рванем отсюда? — И не дожидаясь ответа, подхватил мальчугана на руки, прижал к себе и огромными, нечеловеческими шагами побежал в ольшаник. И с каждым шагом Волчонок все сильнее и сильнее ощущал сладостное чувство спасения. Ему казалось, что они летят быстрее птицы и нет на свете силы, способной настичь их…
Когда Верено осталось позади и запахи гари перестали тревожить ноздри, Карданов сделал привал. Посадив Ромку на поваленную ольшину и освободившись от оружия и торбы, принялся собирать ягоды. Поблизости нашел целую россыпь перезревшей черники и несколько кустиков вырвал с корнем. Обшмурыгал несколько веточек каринки. Его мучила жажда, и поэтому, походя, он слизывал скопившуюся в листьях малины влагу.
Пока Карданов собирал ягоды, Ромка поднялся с дерева и забежал за пенек. Вскоре возле него воспарило легкое облачко. Он почувствовал себя теплее и увереннее.
Они ели ягоды и, не отдавая отчета, праздновали свое спасение. Карданов выбирал на ладони самые крупные и самые спелые ягоды и отдавал их Волчонку.
— Кушай, кушай, сынок, — на что Ромка среагировал по-своему: еще ниже наклонил голову, как будто стеснялся такого признания. — Ты, Ромик, меня сегодня вытащил с того света… Если б не ты — хана была бы. Они ж меня уже примеряли к стенке. А я искать тебя, а я искать… Нет Ромика, хоть умри… Но ты молодчага, исправил свой промах… На еще ягодок, пожуй, мы ведь с тобой воевали, а потому надо подкрепиться. Придем домой, сделаем баню, я тебя веничком протяну… Вот только Адольфа жалко.
Ромка перестал жевать, сделал глаза блюдцами и, приставив ко лбу кулачки, замычал.
— Все так, сынок, все так — точь-в-точь, как Адольф. Но ничего, отольются им наши с тобой слезки, отольются, это я тебе говорю, — Карданов положил руку на автомат. — Вот построим с твоим дедом избу, вас туда эвакуируем, а сам подамся в лес. А как же ты думал — за Бориску я должен? Должен. За твою бабушку Люсю — должен? Должен. За мою жену Дусю и говорить нечего… За Адольфа у меня к ним тоже кое-какой есть счетик…
У Ромки мордашка от ягод очернилась и повеселела. Его стало греть изнутри. Да и обращение к нему бородача поднимало его в собственных глазах на недосягаемую высоту. Когда это с ним кто еще так серьезно разговаривал? Нет, дед, конечно, разговаривал, но у того слова все же больше были обращены к самому себе.
— Ничего, Ромашка, кончится вся эта канитель. Найдем твоих сестер с братом, и заберу я вас с мамкой в Ленинград. Вот где житуха, парень! Кино, мороженое, электрический свет. А главное, Ромашишка, какой там вкусный хлеб! Нет, ты такого и в глаза не видал. А колбаска, а селедочка — пальчики оближешь. И представь себе, все это добро бери в магазине и жуй, как буржуй…
Лесной комар уселся Ромке на лоб и стал потихоньку засасывать кровь. Но сколько он хоботком ни шевелил, желанная жидкость все не шла и не шла — ее и у самого Волчонка было немного. Комар посидел на его лбу, посидел и от нечего делать полетел дальше.
Карданов полулежал на лапах папоротника и рассуждал:
— А лотом, гляди, что получается… Штак у меня спросит: куда это ты, Карданов, подевал Адольфа? Что я ему на это отвечу? Дескать, реквизировали фашистские морды… А он тогда другое спросит: а кто это может подтвердить? Свидетелей, Ромик, нет — вот в чем беда. Ты-то, конечно, все видел из корзины, а ведь сказать не сможешь…
Ромка замотал энергично головой. Он явно опровергал слова беженца. Он даже соскочил с бревешка и, жестикулируя, наступил ногой на автомат и как будто застрочил из него: тэ-тэ-тэ-тэ… И потом: му-у-у… И стукнул-себя ладошкой в грудь и снова глаза сделал блюдцами. Попробуй тут не принять в расчет такого свидетеля…
— Ух ты, раздухарился, шпингалет, — засмеялся Карданов. — Ну, даешь, чертенок! Значит, еще раз выручишь? Ну, давай, лопочи, лопочи…
Карданов вдруг посерьезничал. «К сожалению, Ромик, твои показания в расчет не возьмут. Тут надо что-то другое придумывать, надо крепко шевелить мозгой. Тут одно не то слово и… Но это мы еще с твоим дедом обмозгуем. Конечно, он хоть и Керен, а дать объехать себя на кривой никому не позволит. Понял? Однако, как эта дура у них работает?»
Карданов взял в руки автомат и стал его изучать. Отстегнул «магазин» — из него выпал патрон. Взвел и щелкнул затвором, затем одним глазом заглянул в бездонную темень ствола. Ощутил запах недавней смазки, смешанный с тонким, удушливым ароматом пороховой гари. Ромка, не спуская глаз, наблюдал за действиями беженца. И не то восторг, не то подступающее из глубины его существа беспокойство блуждало на его утомленном лице.
В лесу становилось сумрачнее и темнее, ползущие тучи; цеплялись за верхушки деревьев.
— А где это ты свою пилотку подевал? Э, парень, да мы в панике и пиджак твой забыли… — Карданов задумался: — Что-то мы с тобой, Ромка, не то сделали… Улику оставили…
На хуторе их встречали со слезами и причитаниями. Мама Оля, подхватив Ромку на руки, ушла с ним плакать в хату. Верка повисла на шее отца и тоже заревела белугой. Один Вадим сохранял спокойствие: с Грихой они взялись рассматривать автомат. Уже добрались было до торбы, но тут их остановил строгий голос Карданова..
— Не трожь, салабоны! Отойдите — кому говорю!?
— А мы думали, — всхлипывала Верка, — а мы думали, вас уже нет в живых… Эти взрывы, потом дым… Мы все поняли… Вадя даже лазил на дерево… Знаешь, что он мне сказал, папочка?
— Ничего я такого особенного не говорил, — Вадим принял обиженную позу.
— Нет, говорил! — стояла на своем сестра. — Ты сказал, что видел человека с коровой, который зашел в дом перед самым взрывом.
— Да врет она все… Разве отсюда что-нибудь увидишь?
— Папа, — попросила Верка, — дай нам честное слово, что больше никогда от нас не уйдешь. Ни-ког-да!
— Скажите Роме спасибо — ей-богу, вытащил меня с того света… А где это он, чертенок?
Карданов поднял с земли автомат и торбу и понес прятать трофей в баню.
Близость леса и дождь создавали ощущение затерянности, безрадостной сумеречности. Земля возле хаты осклизла и напоминала овсяный кисель, который Ромка не терпел, но который все чаще появлялся на столе. Вот и сейчас он сидел за деревянной миской, хлебал жидкий киселек и запивал его кипятком.
Он уже давно высушил слезы и сам был переодет в сухие штаны, а вместо рубахи мама Оля надела на него одну из своих старых кофт. Поэтому Ромка был весь цветастый и таким его увидел Карданов, вошедший в дом.
Ольга сидела напротив сына и расслабленно осознавала его безопасность. Посмотрела на беженца, и на ее лице произошла едва уловимая перемена. Брови отлетели от переносицы, а в глазах тихо разгорались потайные звездочки. Карданов подошел к женщине и взял ее руку в свои ладони — как будто хотел их отогреть.
— Нам есть что с Ромкой вам рассказать, — Карданов уселся на лавку и стал доставать кисет. — Нас в Верене так прищучили, что уж думали — без возврата… Однако рассказы после, нам сейчас завалиться бы с веничком на полок. Как ты думаешь, Ромик?
Ромка немедленно бросил ложку и стал сползать с лавки.
— Он тут как тут, — Ольга стала убирать со стола. — Конечно, сходите погрейтесь. Надо Тамарку попросить, чтобы натопила баню.
Ольга вышла на улицу и крикнула:
— Томка, а Томка, где тебя черти носят!
Глава восьмая
Ромка страсть как не любил ходить с мужиками в баню. Больше паровоза и змей боялся он горячей воды. Только мама Оля и баба Люся мыли его летненькой водичкой. Зато дед не щадил, лил на него горячую воду и приговаривал: «Болести в подполье, на Ромку здоровье». Но от такого здоровья он верещал так убойно, что железная бочка с горячей водой, приткнувшаяся к боку каменки, тоже начинала стонать и подвывать.
На полку было жарко и душно, и потому Волчонок соскочил на пол и присел на корточки, чуть ли не уперся носом в старые, отдающие прелью половицы. И хорошо бы так сидеть и сидеть. Пришел дед, и в дверь пахнуло желанной прохладой.
У него в руках свежий березовый веник, а между ног что-то болтается. Волчонок смотрит на это «что-то» и не может отвести глаз. Нет, он смотрел не на то, что и у него есть — «краник», как называет его мама Оля — он смотрел на дедову килу, только что освобожденную от бандажа. Тот вместе с одеждой остался в предбаннике.
— Ну как тут парок? — поинтересовался дед и взлохматил Ромке волосы. — Говорят, Лексеич, вернулся ты без бугая…
Карданов только что кончил париться, а потому находился наверху блаженства, откуда все земные скверны кажутся самыми распустяковыми пустяками…
— Да черт с ним, с бугаем… Сами чуть ноги унесли. Спасибо скажи своему внуку, не дал волоску оборваться. А я уже висел на нем…
И рассказал Карданов все, что пришлось им пережить в Верене.
— Агафонов, говоришь? — дед даже забыл о воде, в которой он отмачивал засмоленные руки. — Этот мужик вполне мог такое отчебучить. Лютой был в коллективизацию, волкодав… Приедет, бывало, к ночи на жеребце — сам вдребезг пьяный и конь брагой опоен — и начинает пузыри пускать. Хлеб еще в суслонах, а он дает сроку до утра, чтобы везти хлеб в город. А видь надо свести снопы на ток, высушить, обмолотить… Пустил он не одну жизню под откос. Один раз и ко мне привязался — во всем колхозе не нашлось целой ременной передачи. Разорили все, значит, бери у кулака Петухова. А вот ему, а не передачу. — Керен показал намыленную фигу. — Я за свою молотилку отдал десять пудов гороха да в придачу нетель и жеребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28