Сегодня он вытаскивал в свет из петербургских трущоб спившегося купчишку, а завтра улаживал дела проворовавшихся царских министров или великих князей.
Но, пожалуй, самой примечательной чертой ярого разоблачителя масонства и не менее ярого пропагандиста масонских идей, агента царской охранки и агента нескольких иностранных разведок было его двойственное отношение к детям. Насколько он оказался надежным опекуном для чужого дитяти, настолько никчемным отцом двух дочерей собственных — от жены и от любовницы.
Вторая дочь о нем совсем ничего не знала как о родителе, поскольку он ублажал ее мать, сошедшую с подмостков балерину, редкими денежными подачками. Первую же, Веру, откровенно выживал из дому. Она обижалась, злилась, но в трудные для отца часы пыталась чем-нибудь помочь.
— Да что ты можешь сделать, мелочь ты этакая? Козявка! — издевался над ней Иван Федорович. — И зачем мне твоя козявкина подмога. Я — непотопляемый. У меня знаешь кто спасательный круг? Вот там он, вот там! — И он тыкал пухлым пальцем, с нанизанными на него вычурными перстнями, куда-то в неопределенную высь. — Там мой спасательный круг! И когда он оттуда упадет, то меня поднимет, а моих недругов придавит.
Его предсказания и угрозы, как правило, сбывались. Но авантюра, затеянная Мануйловым, в 1916 году обошлась для него тюремной отсидкой.
Вера, чтобы хлопотать за отца, даже помирилась с мачехой, из-за которой вынуждена была в шестнадцать лет уйти из дому и начать самостоятельную жизнь.
Вместе где только они не побывали: в министерстве внутренних дел, у митрополита Питирима, у Распутина, у фрейлины Вырубовой. Ну а Вера сумела даже попасть на прием к императрице.
Девушке государыня показалась еще более блаженной, чем Вырубова.
Поначалу ей было не до личных впечатлений от царственной особы. Приблизившись к Александре Федоровне, Вера в порыве отчаяния и жалости к отцу, томившемуся в камере предварительного заключения, опустилась перед царственной дамой на колени и заплакала. Царица положила невесомую прозрачную руку на голову рыдающей девушки и по-французски стала вещать:
— Успокойтесь, дитя мое! Все будет хорошо. Ваш папа безвинно страдает. Я хочу верить этому,
Не поднимаясь с колен. Вера подняла глаза на вещунью и стала убеждать, что она тоже считает именно так.
Взахлеб попыталась рассказать, что отец не присваивал эти злосчастные двадцать пять тысяч рублей, что он не отнимал их и не вымогал у Татищева. Тот сам вручил их ему на оплату статьи в парижской газете «Матэн». Эти деньги, убеждала Вера Александру Федоровну, отец обязательно отправил бы по назначению, в редакцию газеты. Но ему не позволили это сделать. Его подставили. Сразу же, как только он принял деньги, которые оказались краплеными, нагрянула полиция, и отца арестовали.
Вере не позволили много говорить. Красноречивым жестом государыня прервала ее и голосом блаженной вещуньи промолвила:
— Я все знаю. Отец… — Она вдруг замолчала и воззрилась ввысь. После минутной паузы продолжила: — Отец мне все рассказал. Я все сделала, чтобы Ивана Федоровича освободили.
Вера попыталась благодарить государыню, но ее снова остановили:
— Не мне благодарность, а нашему отцу!
И снова возвела очи к небу.
Но обращалась не к богу, нет, а, как объяснила потом Вырубова, к Распутину, которого величала «отцом».
Дело с Мануйловым приобрело такую скандальную огласку, что, несмотря на высокое заступничество, его все же довели до суда. В день слушания дела на имя председателя Совета Министров с фронта, из царской ставки, пришла телеграмма за личной подписью государя. С монаршей выси Мануйлову был брошен давно ожидаемый им спасательный крут. Но он не раздавил недругов, а самого Ивана Федоровича лишь на время приподнял над затхлой водой заключения. Дело не прекратили. Лишь отложили его слушание на более поздний срок, временно выпустив на волю популярного арестанта, имитировавшего ко всему прочему приступ паралича.
Хлопоты дочери оттянули наказание. И, словно за это, он ей отомстил. Дочь, рано вышедшая замуж за подобного Ваньке-Веньке прощелыгу, только более мелкого масштаба, развода с ним добилась самостоятельно, но просила отца вернуть ей девичью фамилию. Иван Федорович уважил. При этом подговорил писарчука, выписывавшего новый паспорт, чтобы тот сделал незаметную ошибочку, за которую ярый блюститель закона смог бы приступить с претензией. Подкупил и нужного полицейского. Через пару дней Вера оказалась в участке, и отец «поспешил» ей на выручку.
— Папа! — встретила она отца со слезами. — Говорят, что с паспортом что-то не так.
— Разберемся, — пообещал пройдоха, притворяясь ничего не ведающим о сути происшествия. Потом разъяснил:
— Они правы, Верунчик. По закону ты не то лицо, за кого себя выдаешь. Ты утверждаешь им, что ты Мануйлова, а тут, посмотри, что написано — «Манулова».
Интриган повторил старый финт, который применил при регистрации высокородного подкидыша.
— Придется, Верунчик, заплатить штраф. И, знаешь что, плюнь ты на это хлопотное и ненужное переоформление. Как видишь, моя фамилия никакой радости тебе не приносит. Поверь, она нисколько не лучше, чем твоя супружеская. Так что будь Барковой, а обо мне забудь.
В тот же день он навестил и свою прежнюю любовницу. Вручил ей новый паспорт, который подвел Веру и который он отнял у родной дочери, кое-какие деньжата и повелел:
— Пусть твоя дочка берет вот эту паспортную карточку и уезжает куда глаза глядят. Чтоб она мне больше в столице на глаза не попадалась.
Так у царского побочного сына Николая Ивановича Ману-лова появилась сводная сестра.
Добился Иван Федорович, чувствуя, что это его последние деньки на воле, встречи со своим высокородным подопечным. Рассказал ему, кто он и откуда, снабдил письмами Ники к неизвестной досель подкидышу юной еврейке.
Под конец короткой встречи посоветовал ошарашенному молодому человеку:
— Не теряй времени, Николаша. Обратись к достойным людям: директору императорских театров Владимиру Аркадьевичу Теляковскому и директору Психоневрологического института Владимиру Михайловичу Бехтереву. Они в курсе дела. Они сделают из тебя Российского Гамлета.
Именно на этом месте Вредлинский поставил точку и уставился в окно, отдавшись во власть своих воспоминаний. О прожитой жизни, о своих взаимоотношениях с нынешним Павлом Мануловым, который доводился родным сыном Манулову Николаю Ивановичу и предоставил в распоряжение Эмиля Владиславовича кое-какие биографические материалы. Их надо было обязательно включить в новое издание книги. Причем, как наставлял Пашка, желательно подать их так, чтобы это выглядело пасквилем в адрес Манасевича-Мануйлова и побочного царского сына. Зачем это было нужно, Павел Николаевич объяснил крайне невнятно. Получалось, будто только для того, чтоб никто не обвинял Вредлинского в заказной публикации.
Конечно, к известию о том, что Манулов — внук Николая II, Вредлинский отнесся скептически. В постсоветской России уже не раз объявлялись «чудесно спасшиеся» Алексеи Николаевичи, а на Западе еще в 20 — 30-х годах оживали призраки Анастасии Николаевны. Обо всех этих самозванцах были написаны десятки статей, снято несколько кинофильмов и даже один мультик для детишек. Никакого особого ажиотажа вокруг всех этих художественных произведений не возникало, и ждать, что публикация документально не подтвержденных сведений, которые Вредлинский по настоянию Пашки включил в свой роман, произведет сенсацию, было опрометчиво. И о том, что последний царь в юности имел бисексуальную ориентацию, тоже уже не раз писали. Поди проверяй теперь, сто двадцать лет спустя!
А насчет того, что у Пашки Манулова есть желание претендовать на российский престол, Вредлинский и вовсе думал с Улыбкой…
К печали Вредлинского, уже в середине дня морозец ослаб, небо заполнили тяжелые, серые облака и заморосили нудным дождиком.
Работать сразу расхотелось, хотя прежде в такую погоду Эмиль Владиславович, напротив, трудился с энтузиазмом. Он почувствовал усталость, вновь улегся на диван и провел еще несколько часов на манер Обломова. В голове бродили смутные мысли, иногда начинал томить страх, предчувствие чего-то ужасного. Опять накатывали сомнения по поводу искренности Манулова — не верилось, будто он так легко поверил в непричастность Вредлинского к «делу Василисы».
Правда, от ухудшения погоды была и некоторая польза: дети со своими пассиями уехали пораньше, еще до обеда. Александра Матвеевна, сетуя на отсутствие Василисы, приготовила нечто из полуфабрикатов и, отобедав с супругом, вновь отправилась к подруге. Как видно, скучное общество Эмиля Владиславовича ее не прельщало.
В общем, дожив кое-как до вечера, кандидат в действительные члены масоно-монархического братства, подзубрив еще разок «священные цитаты» из дневника последнего императора, направил стопы к дому Манулова. Опять пошел пешком, правда, взяв с собой телохранителя Стаса. Свой «Мерседес» Вредлинский оставил в гараже, так как почему-то беспокоился, что, пока он будет заседать с масонами, кто-нибудь может установить под днище машины мину. Одежонку надел неброскую, напялил старые джинсы — вдруг опять придется на коленях ползать?! натянул на голову вязаную шапку. И отметил, что смотрится чуть немного лучше бомжа, а потому не привлечет ничьего внимания. Правда, никто не гарантировал, что Стас вместо того, чтоб охранять своего патрона, не пустит его в расход по тайному приказу Манулова. Именно по этой причине Вредлинский надел под куртку кобуру с пистолетом. Конечно, если Стасу понадобится застрелить своего номинального босса, то «глок-17» не поможет. Но все-таки как-то спокойнее на душе. Пути господни неисповедимы…
Итак, Вредлинский вышагивал по плотно утрамбованной снежной тропе, надежно прикрытой сверху густыми сосновыми ветвями. «Душа пела, голова скорбела», пришла вдруг ему на ум когда-то услышанная и пригодившаяся под настроение строка.
Душа его, как ни странно, так и рвалась на предстоящее собрание, поскольку там, по сути дела, должна была решиться его судьба. Если посвящение в действительные члены братства пройдет успешно, значит, Манулов за эти два дня смог убедиться в том, что Вредлинского умело подставили. Если посвящение отложат — это будет означать, что Манулов не доверяет своему бывшему другу. После этого может случиться и пожар дачи, и взрыв «Мерседеса», и похищение кого-то из детей. Свое собственное убийство Вредлинский рассматривал фаталистически — дескать, все равно помирать…
Голова же не могла успокоиться и прекратить подсчеты убытков, моральных и физических потерь от событий этих последних двух дней.
Голова помнила и цитату из дневника Николая II за десятое октября 1916 года.
Хотя отчего бы и душе, флегматичной, вечно дремлющей, .словно разжиревший сом в тихой заводи, отчего бы ей петь да радоваться под впечатлением этой цитаты. Она, душа неисправимого мистика и символиста, тоже должна бы скорбеть.
«Стало холоднее, и день был дождливый», — писал император спустя два дня после своих заметок, которые Вредлинский вытянул в прошлый раз. И опять какие-то непрошеные аналогии полезли в голову.
«И у нас нынче не солнечные Канары…» — размышлял Вредлинский, поглядывая под ноги, чтоб не поскользнуться на скользкой и мокрой наледи.
При мысленном упоминании о Канарах в голове у него что-то законтачило, и вспомнилось, как в самом начале «демократических преобразований», когда одна за одной возникали финансовые пирамиды, некая «международная риэлтерская компания» сумела впарить мадам Вредлинской шесть своих акций по 500 баксов. Каждая из этих акций якобы дает возможность приобретения участка земли на Канарских островах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Но, пожалуй, самой примечательной чертой ярого разоблачителя масонства и не менее ярого пропагандиста масонских идей, агента царской охранки и агента нескольких иностранных разведок было его двойственное отношение к детям. Насколько он оказался надежным опекуном для чужого дитяти, настолько никчемным отцом двух дочерей собственных — от жены и от любовницы.
Вторая дочь о нем совсем ничего не знала как о родителе, поскольку он ублажал ее мать, сошедшую с подмостков балерину, редкими денежными подачками. Первую же, Веру, откровенно выживал из дому. Она обижалась, злилась, но в трудные для отца часы пыталась чем-нибудь помочь.
— Да что ты можешь сделать, мелочь ты этакая? Козявка! — издевался над ней Иван Федорович. — И зачем мне твоя козявкина подмога. Я — непотопляемый. У меня знаешь кто спасательный круг? Вот там он, вот там! — И он тыкал пухлым пальцем, с нанизанными на него вычурными перстнями, куда-то в неопределенную высь. — Там мой спасательный круг! И когда он оттуда упадет, то меня поднимет, а моих недругов придавит.
Его предсказания и угрозы, как правило, сбывались. Но авантюра, затеянная Мануйловым, в 1916 году обошлась для него тюремной отсидкой.
Вера, чтобы хлопотать за отца, даже помирилась с мачехой, из-за которой вынуждена была в шестнадцать лет уйти из дому и начать самостоятельную жизнь.
Вместе где только они не побывали: в министерстве внутренних дел, у митрополита Питирима, у Распутина, у фрейлины Вырубовой. Ну а Вера сумела даже попасть на прием к императрице.
Девушке государыня показалась еще более блаженной, чем Вырубова.
Поначалу ей было не до личных впечатлений от царственной особы. Приблизившись к Александре Федоровне, Вера в порыве отчаяния и жалости к отцу, томившемуся в камере предварительного заключения, опустилась перед царственной дамой на колени и заплакала. Царица положила невесомую прозрачную руку на голову рыдающей девушки и по-французски стала вещать:
— Успокойтесь, дитя мое! Все будет хорошо. Ваш папа безвинно страдает. Я хочу верить этому,
Не поднимаясь с колен. Вера подняла глаза на вещунью и стала убеждать, что она тоже считает именно так.
Взахлеб попыталась рассказать, что отец не присваивал эти злосчастные двадцать пять тысяч рублей, что он не отнимал их и не вымогал у Татищева. Тот сам вручил их ему на оплату статьи в парижской газете «Матэн». Эти деньги, убеждала Вера Александру Федоровну, отец обязательно отправил бы по назначению, в редакцию газеты. Но ему не позволили это сделать. Его подставили. Сразу же, как только он принял деньги, которые оказались краплеными, нагрянула полиция, и отца арестовали.
Вере не позволили много говорить. Красноречивым жестом государыня прервала ее и голосом блаженной вещуньи промолвила:
— Я все знаю. Отец… — Она вдруг замолчала и воззрилась ввысь. После минутной паузы продолжила: — Отец мне все рассказал. Я все сделала, чтобы Ивана Федоровича освободили.
Вера попыталась благодарить государыню, но ее снова остановили:
— Не мне благодарность, а нашему отцу!
И снова возвела очи к небу.
Но обращалась не к богу, нет, а, как объяснила потом Вырубова, к Распутину, которого величала «отцом».
Дело с Мануйловым приобрело такую скандальную огласку, что, несмотря на высокое заступничество, его все же довели до суда. В день слушания дела на имя председателя Совета Министров с фронта, из царской ставки, пришла телеграмма за личной подписью государя. С монаршей выси Мануйлову был брошен давно ожидаемый им спасательный крут. Но он не раздавил недругов, а самого Ивана Федоровича лишь на время приподнял над затхлой водой заключения. Дело не прекратили. Лишь отложили его слушание на более поздний срок, временно выпустив на волю популярного арестанта, имитировавшего ко всему прочему приступ паралича.
Хлопоты дочери оттянули наказание. И, словно за это, он ей отомстил. Дочь, рано вышедшая замуж за подобного Ваньке-Веньке прощелыгу, только более мелкого масштаба, развода с ним добилась самостоятельно, но просила отца вернуть ей девичью фамилию. Иван Федорович уважил. При этом подговорил писарчука, выписывавшего новый паспорт, чтобы тот сделал незаметную ошибочку, за которую ярый блюститель закона смог бы приступить с претензией. Подкупил и нужного полицейского. Через пару дней Вера оказалась в участке, и отец «поспешил» ей на выручку.
— Папа! — встретила она отца со слезами. — Говорят, что с паспортом что-то не так.
— Разберемся, — пообещал пройдоха, притворяясь ничего не ведающим о сути происшествия. Потом разъяснил:
— Они правы, Верунчик. По закону ты не то лицо, за кого себя выдаешь. Ты утверждаешь им, что ты Мануйлова, а тут, посмотри, что написано — «Манулова».
Интриган повторил старый финт, который применил при регистрации высокородного подкидыша.
— Придется, Верунчик, заплатить штраф. И, знаешь что, плюнь ты на это хлопотное и ненужное переоформление. Как видишь, моя фамилия никакой радости тебе не приносит. Поверь, она нисколько не лучше, чем твоя супружеская. Так что будь Барковой, а обо мне забудь.
В тот же день он навестил и свою прежнюю любовницу. Вручил ей новый паспорт, который подвел Веру и который он отнял у родной дочери, кое-какие деньжата и повелел:
— Пусть твоя дочка берет вот эту паспортную карточку и уезжает куда глаза глядят. Чтоб она мне больше в столице на глаза не попадалась.
Так у царского побочного сына Николая Ивановича Ману-лова появилась сводная сестра.
Добился Иван Федорович, чувствуя, что это его последние деньки на воле, встречи со своим высокородным подопечным. Рассказал ему, кто он и откуда, снабдил письмами Ники к неизвестной досель подкидышу юной еврейке.
Под конец короткой встречи посоветовал ошарашенному молодому человеку:
— Не теряй времени, Николаша. Обратись к достойным людям: директору императорских театров Владимиру Аркадьевичу Теляковскому и директору Психоневрологического института Владимиру Михайловичу Бехтереву. Они в курсе дела. Они сделают из тебя Российского Гамлета.
Именно на этом месте Вредлинский поставил точку и уставился в окно, отдавшись во власть своих воспоминаний. О прожитой жизни, о своих взаимоотношениях с нынешним Павлом Мануловым, который доводился родным сыном Манулову Николаю Ивановичу и предоставил в распоряжение Эмиля Владиславовича кое-какие биографические материалы. Их надо было обязательно включить в новое издание книги. Причем, как наставлял Пашка, желательно подать их так, чтобы это выглядело пасквилем в адрес Манасевича-Мануйлова и побочного царского сына. Зачем это было нужно, Павел Николаевич объяснил крайне невнятно. Получалось, будто только для того, чтоб никто не обвинял Вредлинского в заказной публикации.
Конечно, к известию о том, что Манулов — внук Николая II, Вредлинский отнесся скептически. В постсоветской России уже не раз объявлялись «чудесно спасшиеся» Алексеи Николаевичи, а на Западе еще в 20 — 30-х годах оживали призраки Анастасии Николаевны. Обо всех этих самозванцах были написаны десятки статей, снято несколько кинофильмов и даже один мультик для детишек. Никакого особого ажиотажа вокруг всех этих художественных произведений не возникало, и ждать, что публикация документально не подтвержденных сведений, которые Вредлинский по настоянию Пашки включил в свой роман, произведет сенсацию, было опрометчиво. И о том, что последний царь в юности имел бисексуальную ориентацию, тоже уже не раз писали. Поди проверяй теперь, сто двадцать лет спустя!
А насчет того, что у Пашки Манулова есть желание претендовать на российский престол, Вредлинский и вовсе думал с Улыбкой…
К печали Вредлинского, уже в середине дня морозец ослаб, небо заполнили тяжелые, серые облака и заморосили нудным дождиком.
Работать сразу расхотелось, хотя прежде в такую погоду Эмиль Владиславович, напротив, трудился с энтузиазмом. Он почувствовал усталость, вновь улегся на диван и провел еще несколько часов на манер Обломова. В голове бродили смутные мысли, иногда начинал томить страх, предчувствие чего-то ужасного. Опять накатывали сомнения по поводу искренности Манулова — не верилось, будто он так легко поверил в непричастность Вредлинского к «делу Василисы».
Правда, от ухудшения погоды была и некоторая польза: дети со своими пассиями уехали пораньше, еще до обеда. Александра Матвеевна, сетуя на отсутствие Василисы, приготовила нечто из полуфабрикатов и, отобедав с супругом, вновь отправилась к подруге. Как видно, скучное общество Эмиля Владиславовича ее не прельщало.
В общем, дожив кое-как до вечера, кандидат в действительные члены масоно-монархического братства, подзубрив еще разок «священные цитаты» из дневника последнего императора, направил стопы к дому Манулова. Опять пошел пешком, правда, взяв с собой телохранителя Стаса. Свой «Мерседес» Вредлинский оставил в гараже, так как почему-то беспокоился, что, пока он будет заседать с масонами, кто-нибудь может установить под днище машины мину. Одежонку надел неброскую, напялил старые джинсы — вдруг опять придется на коленях ползать?! натянул на голову вязаную шапку. И отметил, что смотрится чуть немного лучше бомжа, а потому не привлечет ничьего внимания. Правда, никто не гарантировал, что Стас вместо того, чтоб охранять своего патрона, не пустит его в расход по тайному приказу Манулова. Именно по этой причине Вредлинский надел под куртку кобуру с пистолетом. Конечно, если Стасу понадобится застрелить своего номинального босса, то «глок-17» не поможет. Но все-таки как-то спокойнее на душе. Пути господни неисповедимы…
Итак, Вредлинский вышагивал по плотно утрамбованной снежной тропе, надежно прикрытой сверху густыми сосновыми ветвями. «Душа пела, голова скорбела», пришла вдруг ему на ум когда-то услышанная и пригодившаяся под настроение строка.
Душа его, как ни странно, так и рвалась на предстоящее собрание, поскольку там, по сути дела, должна была решиться его судьба. Если посвящение в действительные члены братства пройдет успешно, значит, Манулов за эти два дня смог убедиться в том, что Вредлинского умело подставили. Если посвящение отложат — это будет означать, что Манулов не доверяет своему бывшему другу. После этого может случиться и пожар дачи, и взрыв «Мерседеса», и похищение кого-то из детей. Свое собственное убийство Вредлинский рассматривал фаталистически — дескать, все равно помирать…
Голова же не могла успокоиться и прекратить подсчеты убытков, моральных и физических потерь от событий этих последних двух дней.
Голова помнила и цитату из дневника Николая II за десятое октября 1916 года.
Хотя отчего бы и душе, флегматичной, вечно дремлющей, .словно разжиревший сом в тихой заводи, отчего бы ей петь да радоваться под впечатлением этой цитаты. Она, душа неисправимого мистика и символиста, тоже должна бы скорбеть.
«Стало холоднее, и день был дождливый», — писал император спустя два дня после своих заметок, которые Вредлинский вытянул в прошлый раз. И опять какие-то непрошеные аналогии полезли в голову.
«И у нас нынче не солнечные Канары…» — размышлял Вредлинский, поглядывая под ноги, чтоб не поскользнуться на скользкой и мокрой наледи.
При мысленном упоминании о Канарах в голове у него что-то законтачило, и вспомнилось, как в самом начале «демократических преобразований», когда одна за одной возникали финансовые пирамиды, некая «международная риэлтерская компания» сумела впарить мадам Вредлинской шесть своих акций по 500 баксов. Каждая из этих акций якобы дает возможность приобретения участка земли на Канарских островах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77