Напоследок мелькнула мысль: все. Дик Браун кончился. Темнота обрушилась как-то сразу, но ненадолго.
Я опять увидел давнишнюю картинку: прыжок без парашюта. И опять была яркая, цветная, где все кончилось хорошо, а потом — серая, мутная, где меня отбросило от Суинга. Только теперь на блеклой картинке я увидел стремительно приближающуюся землю, и чем быстрее приближалась земля, тем ярче становилась блеклая картинка. Когда все слилось в какую-то муть, опять наступила чернота.
Вроде бы я все это уже переживал. Ощущения придуманное(tm), воображаемого мира, не было.
Тьма медленно рассеялась, я увидел голубоватый потолок с лампой и физиономию врача с марлевой стерильной маской на лице. Была тупая боль во всем теле, но она медленно угасала. Глаза смотрели с трудом, лишь кожа и волосы головы ощутили, как на них надевают какой-то обруч с проводками, потом опять все померкло, и я увидел себя совсем маленьким, наверно, двухлетним, идущим рядом с мамой и нашей огромной собакой Рэдди. Я очень боялся ее, хотя это была добрая и преданная ньюфаундлендиха, которой и в голову не пришло бы меня кусать. Но я ее все равно боялся. Она открывала пасть, оскаливала зубы, и мне становилось страшно. Это было первое впечатление детства, и одно из немногих воспоминаний, которые моя память донесла с той поры до наших дней.
Потом мне привиделась поездка к умирающему деду, мой первый оставшийся в памяти день рождения и торт с четырьмя свечами…
А дальше вдруг потекли в ускоренном темпе все события, что держались у меня в памяти. Я увидел школу, каких-то знакомых и незнакомых, но запомнившихся людей, вербовочный пункт, где я любовался дядей Сэмом и потешался над его призывом: «Я хочу тебя!» Дальше пошел Вьетнам, Ангола, Родезия, встреча со старым приятелем, посещение бюро по торговле недвижимостью, тренировочная база, тесты, безликие фигуры инструкторов и однокашников… Прыжок без парашюта…
Вот тут что-то оборвалось, мигнуло, как в кинотеатре, когда заканчивается один ролик и киномеханик забывает вовремя включить второй проекционный аппарат.
Я увидел длинный ряд металлических кроваток с веревочными сетками по бокам. Я стоял во весь рост, упираясь в эту сетку ногами и руками, держался за стальной никелированный прут, а в ближней соседней кроватке стоял другой ребенок и улыбался мне. Его голова была коротко-коротко острижена. Моя — откуда-то я это знал — тоже. Я прогыгыкал что-то и растянул рот до ушей, а затем я и тот, что стоял напротив меня, стали приплясывать и смеяться. Отчего — не знаю.
Откуда-то появилась женщина в белом халате, и крикнула, а потом больно шлепнула и меня, и того, кто был в кроватке напротив. За что? Я завизжал во всю глотку, а она, эта тетка в белом халате, еще раз шлепнула меня и крикнула:
— Заткнись! Заткнись, байстрюк!
С тех пор я запомнил, что, если говорят «заткнись», надо молчать и не плакать, иначе будет больно.
После этого опять мигнуло, и я увидел стол, на котором стояли многочисленные одинаковые тарелки, алюминиевые ложки, вилки и эмалированные металлические кружки.
— Сегодня мы отмечаем день рождения следующих наших воспитанников… — объявил женский голос. К говорившей я сидел спиной и не видел ее, но откуда-то знал: это Лидия Сергеевна, кто она? Почему я понимаю этот язык? А почему бы нет, ведь это же русский, мой родной…
— … Андрея Васина, Наташи Ивановой, Коли Короткова, Саши Половинке, — завершила свое объявление Лидия Сергеевна. И едва она произнесла «Коля Коротков», как я непроизвольно сказал себе: «Это же я!»
Тут все закрутилось и замешалось в какую-то странную фантастическую смесь. Мелькнула пещера, железные двери, винтовые лестницы, бетонные своды. Что это? Объект Х-45 на Сан-Фернандо или подземная железная дорога в Германии? Или, может, это на подступах к асиенде «Лопес-23»? Самолет, парашюты, оружие… Это перед высадкой на Хайди или в советской учебке? Почему мне одновременно близки числа 30 и 20? Сколько мне лет?
Яркие и мутные картинки без начала и конца мелькали в голове, сливаясь и переплетаясь. Женские лица, мрачные фигуры не то охранников Соледад, не то моих коллег, перестрелки в ночных джунглях — это Вьетнам, Хайди или Африка? А где я выловил таракана из котелка с кашей, в России или в Германии? Почему «Дороти» кажется похожей на речной трамвай, она в три раза больше? А разве я вообще был когда-либо на море? Неужели я летал на вертолете? Кто меня учил и когда? Я не должен, я не мог, я не убивал! Я — Коротков Николай Иванович!
Но я был Брауном. Его душа была у меня внутри, а мое собственное «я» было подавлено, упрятано куда-то внутрь, в темные чуланы памяти. Теперь все вдруг выскочило, развернулось, заставило потесниться пришельца. Но не изгнало его вовсе. Он остался. Две нитки свились в одну. Там, в начале, было два отдельных хвостика: один подлиннее — его, второй — покороче — мой. Эти нитки свились в тот день, когда немцы бундесы отдали меня штатнику и я попал на операционный стол. Они затолкали в меня его память, и она стала моей!
По-моему, в этот момент я не выходил из забытья. Мне вообще было очень непросто отличить реальность от бреда и фантазии, воспоминания одного и воспоминания другого. Время от времени утомленный, перегруженный мозг отключался, все проваливалось, исчезало, а затем вновь возникало, бродило, путалось и смешивалось. Куски и обрезки воспоминаний цеплялись один задругой, выстраивались в цепочки и звенья. Однако то и дело не хватало какого-то колечка, чтобы эта цепочка соединилась. Воистину, это была настоящая головоломка.
В перебаламученной памяти вдруг появился третий. А почему вдруг Коротков? Я — Браун! Или нет, я — Анхель Родригес, хайдийский партизан. Я работал в порту, был профсоюзником и меня застрелила полиция… Идиотизм! Не может быть. Я жив. У меня все в порядке. Я прилетел с Марселой. Она моя сестренка, и наша мама живет в Оклахоме. Погоди, это выходит, я спал со своей сестрой? Святая Мадонна, я же коммунист, этого делать нельзя! А разве коммунисты верят в Бога? По-моему, я католик. Моя бабка по материнской линии настояла на этом. Тьфу, ерунда какая! Бога нет и быть не может, потому что космонавты слетали на небо и все проверили. Это я помню с детдома. Правда, иногда мне казалось, что это не так, но, хрен его знает, лучше помалкивать. А то еще прицепятся, я ж в ВЛКСМ записан… А где билет? У меня его бундесы забрали. И военный билет забрали. Зачем? Какая разница…
Я то начинал думать по-русски, то сбивался на английский или на испанский с хайдийским акцентом.
Но все же, кто была Киска? Что там стряслось на этом чертовом самолете? Перстеньки! Перстеньки! Чертовы перстеньки с минусом и плюсом. Что-то замкнулось, и Киска сделала что-то такое, что уничтожило самолет. Зачем? Для чего?
Я опять полетел вниз без парашюта. Проклятый Свинг не дотянулся! Я не влез в лямку, до нее было четыре фута. Меньше полутора метров. Я разбился! Насмерть? Нет, жил какое-то время. Они вытащили из моей башки все, что там находилось, и всунули в голову этого русского сопляка. А я — мертвец! Меня нет вообще. Ричард Стенли Браун числится покойничком… Ахинея! Это он, он разбился, а я — живой. Я Анхель Родригес, я спрыгнул на Хайди с тысячи футов и нормально приземлился. Капитан, Комисcap, Малыш, Пушка, Камикадзе, Киска — все они погибли, а я — остался. Я — жив. При чем здесь Коротков? Откуда он вообще тут, в Америке? Его в Германию служить отправляли. Он же в Германии был! В Гэдээрии! Да, случайно залез к бундесам. Они его забрали. Но не в Америку же его увезли? А я тут родился, в Сан-Исидро, на Боливаро-норте. От порта — два шага, Я даже помню, по каким улицам надо было идти на работу. Правда, почему-то только по фотографиям, А может быть, это Короткова обучали легенде Родригеса? Ведь Родригес — труп. Его команданте Киска в поминание записала. По радио объявляла…
Цепочки рвались, но потом вновь соединялись, склеивались, сшивались, опять рвались. Анхель Родригес, Ричард Браун, Капрал, Николай Коротков. Все или не все? Кто из них был мужем Соледад, кто мужем Элизабет Стил? Почему не было свадьбы? Как фамилия Капитана? Может, это он? Нет, не то…
Потом опять стало темно. Исчезло время. Я — кто бы я ни был — перестал существовать. Прошлое, настоящее, будущее — все исчезло. Возможно, все могло исчезнуть навсегда.
Но настал миг, когда вдруг опять всплыли из тьмы образы и картинки. Это было еще беспамятство, точнее полузабытье. На сей раз все это оборвалось не очередным погружением в темноту, а возвращением к свету.
Глаза открылись. Я увидел больничную палату, капельницу, экраны каких-то приборов. И еще девушку в белой шапочке, в платье в бело-голубую полоску и крахмальном переднике. Над дверью на электронных часах светились зеленоватые цифры: 11.56.
— Мистер Браун, — спросила медсестра, — вам что-нибудь нужно?
Удивительно, но я в этот момент уже точно, без каких-либо сомнений, знал, что я — Короткой. Но я понимал англо-американскую речь как родную, продолжал владеть хайдийским диалектом испанского.
Поскольку вопрос был задан по-английски, то и ответил я на том же языке:
— Нет, мне ничего не нужно, мисс. Скажите только, где я нахожусь, если можно?
— Вы в лечебнице доктора Брайта. У вас был сильный нервный стресс. Мы опасались за вашу жизнь, но худшее, видимо, позади.
Я как-то очень легко понял, что нахожусь скорее всего в дурдоме, но не подал виду, что это меня как-то озаботило. К тому же мне очень хотелось есть, и, пользуясь своими правами умалишенного, я изменил решение:
.. — Простите, мисс, но я проголодался. Я вспомнил, что мне нужно.
— Хорошо, я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали ланч.
В это время в палату вошел пузатый джентльмен в белом халате, сверкая стеклами очков и позолоченной оправой.
— Доктор Джон Брайт, — представился он. — Как наше самочувствие?
Жаловаться было вроде бы не на что. Разве на капельницу и общую слабость. Я ощущал себя переваренной сосиской. Тем не менее мне захотелось сказать:
— Все о'кей, сэр. Я чувствую себя вполне нормально.
Брайт ухмыльнулся и заметил:
— Для человека, месяц пробывшего в коме, — безусловно.
— Месяц? — Наверно, я очень сильно выпучил глаза, потому что Брайт улыбнулся еще шире. У меня было впечатление, что в беспамятстве я находился не больше суток. К тому же я никак не мог предположить, что с внешней стороны это выглядело не как простая потеря сознания, а кома.
— Да, месяц, — подтвердил Брайт. — Месяц и плюс еще пару суток вы находились где-то между тем и этим светом. О том, что вы выберетесь, мы узнали только вчера, когда появились признаки восстановления функций
организма. Но о том, что вы сегодня начнете говорить, мы не догадывались. Вы вообще очень странный субъект, мистер Браун. В вашем заграничном паспорте указано, что вам 30 лет. Ей-Богу, вам трудно дать больше 25.
Я-то знал, сколько мне на самом деле, но промолчал.
— Как я сюда попал? — спросил я.
— На «скорой помощи». Вы потеряли сознание у трапа самолета. В медицинском центре аэропорта у вас диагностировали кому и отправили к нам, благо ваша кредитная карточка показалась нам заслуживающей доверия. Инициативу взяла на себя мисс Родригес, которая назвала себя вашей невестой. У нее, по-моему, были некие сложности с иммиграционной службой, потому что она, как и вы, эвакуировалась с Хайди вместе с посольством, но в отличие от вас не имела гражданства. Впрочем, она нашла в Штатах свою мать, проживающую в Понке, штат Оклахома, и теперь у нее есть «грин кард».
— Во что мне обошлись ваши услуги? — спросил я. Коротков, наверно, об этом не подумал бы. Ему дома аппендицит удалили хоть и без наркоза, зато бесплатно. А Браун подумал: за так здесь ничего не лечат, особенно в частной клинике.
— Все затраты на ваше лечение компенсирует правительство, — улыбнулся Брайт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Я опять увидел давнишнюю картинку: прыжок без парашюта. И опять была яркая, цветная, где все кончилось хорошо, а потом — серая, мутная, где меня отбросило от Суинга. Только теперь на блеклой картинке я увидел стремительно приближающуюся землю, и чем быстрее приближалась земля, тем ярче становилась блеклая картинка. Когда все слилось в какую-то муть, опять наступила чернота.
Вроде бы я все это уже переживал. Ощущения придуманное(tm), воображаемого мира, не было.
Тьма медленно рассеялась, я увидел голубоватый потолок с лампой и физиономию врача с марлевой стерильной маской на лице. Была тупая боль во всем теле, но она медленно угасала. Глаза смотрели с трудом, лишь кожа и волосы головы ощутили, как на них надевают какой-то обруч с проводками, потом опять все померкло, и я увидел себя совсем маленьким, наверно, двухлетним, идущим рядом с мамой и нашей огромной собакой Рэдди. Я очень боялся ее, хотя это была добрая и преданная ньюфаундлендиха, которой и в голову не пришло бы меня кусать. Но я ее все равно боялся. Она открывала пасть, оскаливала зубы, и мне становилось страшно. Это было первое впечатление детства, и одно из немногих воспоминаний, которые моя память донесла с той поры до наших дней.
Потом мне привиделась поездка к умирающему деду, мой первый оставшийся в памяти день рождения и торт с четырьмя свечами…
А дальше вдруг потекли в ускоренном темпе все события, что держались у меня в памяти. Я увидел школу, каких-то знакомых и незнакомых, но запомнившихся людей, вербовочный пункт, где я любовался дядей Сэмом и потешался над его призывом: «Я хочу тебя!» Дальше пошел Вьетнам, Ангола, Родезия, встреча со старым приятелем, посещение бюро по торговле недвижимостью, тренировочная база, тесты, безликие фигуры инструкторов и однокашников… Прыжок без парашюта…
Вот тут что-то оборвалось, мигнуло, как в кинотеатре, когда заканчивается один ролик и киномеханик забывает вовремя включить второй проекционный аппарат.
Я увидел длинный ряд металлических кроваток с веревочными сетками по бокам. Я стоял во весь рост, упираясь в эту сетку ногами и руками, держался за стальной никелированный прут, а в ближней соседней кроватке стоял другой ребенок и улыбался мне. Его голова была коротко-коротко острижена. Моя — откуда-то я это знал — тоже. Я прогыгыкал что-то и растянул рот до ушей, а затем я и тот, что стоял напротив меня, стали приплясывать и смеяться. Отчего — не знаю.
Откуда-то появилась женщина в белом халате, и крикнула, а потом больно шлепнула и меня, и того, кто был в кроватке напротив. За что? Я завизжал во всю глотку, а она, эта тетка в белом халате, еще раз шлепнула меня и крикнула:
— Заткнись! Заткнись, байстрюк!
С тех пор я запомнил, что, если говорят «заткнись», надо молчать и не плакать, иначе будет больно.
После этого опять мигнуло, и я увидел стол, на котором стояли многочисленные одинаковые тарелки, алюминиевые ложки, вилки и эмалированные металлические кружки.
— Сегодня мы отмечаем день рождения следующих наших воспитанников… — объявил женский голос. К говорившей я сидел спиной и не видел ее, но откуда-то знал: это Лидия Сергеевна, кто она? Почему я понимаю этот язык? А почему бы нет, ведь это же русский, мой родной…
— … Андрея Васина, Наташи Ивановой, Коли Короткова, Саши Половинке, — завершила свое объявление Лидия Сергеевна. И едва она произнесла «Коля Коротков», как я непроизвольно сказал себе: «Это же я!»
Тут все закрутилось и замешалось в какую-то странную фантастическую смесь. Мелькнула пещера, железные двери, винтовые лестницы, бетонные своды. Что это? Объект Х-45 на Сан-Фернандо или подземная железная дорога в Германии? Или, может, это на подступах к асиенде «Лопес-23»? Самолет, парашюты, оружие… Это перед высадкой на Хайди или в советской учебке? Почему мне одновременно близки числа 30 и 20? Сколько мне лет?
Яркие и мутные картинки без начала и конца мелькали в голове, сливаясь и переплетаясь. Женские лица, мрачные фигуры не то охранников Соледад, не то моих коллег, перестрелки в ночных джунглях — это Вьетнам, Хайди или Африка? А где я выловил таракана из котелка с кашей, в России или в Германии? Почему «Дороти» кажется похожей на речной трамвай, она в три раза больше? А разве я вообще был когда-либо на море? Неужели я летал на вертолете? Кто меня учил и когда? Я не должен, я не мог, я не убивал! Я — Коротков Николай Иванович!
Но я был Брауном. Его душа была у меня внутри, а мое собственное «я» было подавлено, упрятано куда-то внутрь, в темные чуланы памяти. Теперь все вдруг выскочило, развернулось, заставило потесниться пришельца. Но не изгнало его вовсе. Он остался. Две нитки свились в одну. Там, в начале, было два отдельных хвостика: один подлиннее — его, второй — покороче — мой. Эти нитки свились в тот день, когда немцы бундесы отдали меня штатнику и я попал на операционный стол. Они затолкали в меня его память, и она стала моей!
По-моему, в этот момент я не выходил из забытья. Мне вообще было очень непросто отличить реальность от бреда и фантазии, воспоминания одного и воспоминания другого. Время от времени утомленный, перегруженный мозг отключался, все проваливалось, исчезало, а затем вновь возникало, бродило, путалось и смешивалось. Куски и обрезки воспоминаний цеплялись один задругой, выстраивались в цепочки и звенья. Однако то и дело не хватало какого-то колечка, чтобы эта цепочка соединилась. Воистину, это была настоящая головоломка.
В перебаламученной памяти вдруг появился третий. А почему вдруг Коротков? Я — Браун! Или нет, я — Анхель Родригес, хайдийский партизан. Я работал в порту, был профсоюзником и меня застрелила полиция… Идиотизм! Не может быть. Я жив. У меня все в порядке. Я прилетел с Марселой. Она моя сестренка, и наша мама живет в Оклахоме. Погоди, это выходит, я спал со своей сестрой? Святая Мадонна, я же коммунист, этого делать нельзя! А разве коммунисты верят в Бога? По-моему, я католик. Моя бабка по материнской линии настояла на этом. Тьфу, ерунда какая! Бога нет и быть не может, потому что космонавты слетали на небо и все проверили. Это я помню с детдома. Правда, иногда мне казалось, что это не так, но, хрен его знает, лучше помалкивать. А то еще прицепятся, я ж в ВЛКСМ записан… А где билет? У меня его бундесы забрали. И военный билет забрали. Зачем? Какая разница…
Я то начинал думать по-русски, то сбивался на английский или на испанский с хайдийским акцентом.
Но все же, кто была Киска? Что там стряслось на этом чертовом самолете? Перстеньки! Перстеньки! Чертовы перстеньки с минусом и плюсом. Что-то замкнулось, и Киска сделала что-то такое, что уничтожило самолет. Зачем? Для чего?
Я опять полетел вниз без парашюта. Проклятый Свинг не дотянулся! Я не влез в лямку, до нее было четыре фута. Меньше полутора метров. Я разбился! Насмерть? Нет, жил какое-то время. Они вытащили из моей башки все, что там находилось, и всунули в голову этого русского сопляка. А я — мертвец! Меня нет вообще. Ричард Стенли Браун числится покойничком… Ахинея! Это он, он разбился, а я — живой. Я Анхель Родригес, я спрыгнул на Хайди с тысячи футов и нормально приземлился. Капитан, Комисcap, Малыш, Пушка, Камикадзе, Киска — все они погибли, а я — остался. Я — жив. При чем здесь Коротков? Откуда он вообще тут, в Америке? Его в Германию служить отправляли. Он же в Германии был! В Гэдээрии! Да, случайно залез к бундесам. Они его забрали. Но не в Америку же его увезли? А я тут родился, в Сан-Исидро, на Боливаро-норте. От порта — два шага, Я даже помню, по каким улицам надо было идти на работу. Правда, почему-то только по фотографиям, А может быть, это Короткова обучали легенде Родригеса? Ведь Родригес — труп. Его команданте Киска в поминание записала. По радио объявляла…
Цепочки рвались, но потом вновь соединялись, склеивались, сшивались, опять рвались. Анхель Родригес, Ричард Браун, Капрал, Николай Коротков. Все или не все? Кто из них был мужем Соледад, кто мужем Элизабет Стил? Почему не было свадьбы? Как фамилия Капитана? Может, это он? Нет, не то…
Потом опять стало темно. Исчезло время. Я — кто бы я ни был — перестал существовать. Прошлое, настоящее, будущее — все исчезло. Возможно, все могло исчезнуть навсегда.
Но настал миг, когда вдруг опять всплыли из тьмы образы и картинки. Это было еще беспамятство, точнее полузабытье. На сей раз все это оборвалось не очередным погружением в темноту, а возвращением к свету.
Глаза открылись. Я увидел больничную палату, капельницу, экраны каких-то приборов. И еще девушку в белой шапочке, в платье в бело-голубую полоску и крахмальном переднике. Над дверью на электронных часах светились зеленоватые цифры: 11.56.
— Мистер Браун, — спросила медсестра, — вам что-нибудь нужно?
Удивительно, но я в этот момент уже точно, без каких-либо сомнений, знал, что я — Короткой. Но я понимал англо-американскую речь как родную, продолжал владеть хайдийским диалектом испанского.
Поскольку вопрос был задан по-английски, то и ответил я на том же языке:
— Нет, мне ничего не нужно, мисс. Скажите только, где я нахожусь, если можно?
— Вы в лечебнице доктора Брайта. У вас был сильный нервный стресс. Мы опасались за вашу жизнь, но худшее, видимо, позади.
Я как-то очень легко понял, что нахожусь скорее всего в дурдоме, но не подал виду, что это меня как-то озаботило. К тому же мне очень хотелось есть, и, пользуясь своими правами умалишенного, я изменил решение:
.. — Простите, мисс, но я проголодался. Я вспомнил, что мне нужно.
— Хорошо, я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали ланч.
В это время в палату вошел пузатый джентльмен в белом халате, сверкая стеклами очков и позолоченной оправой.
— Доктор Джон Брайт, — представился он. — Как наше самочувствие?
Жаловаться было вроде бы не на что. Разве на капельницу и общую слабость. Я ощущал себя переваренной сосиской. Тем не менее мне захотелось сказать:
— Все о'кей, сэр. Я чувствую себя вполне нормально.
Брайт ухмыльнулся и заметил:
— Для человека, месяц пробывшего в коме, — безусловно.
— Месяц? — Наверно, я очень сильно выпучил глаза, потому что Брайт улыбнулся еще шире. У меня было впечатление, что в беспамятстве я находился не больше суток. К тому же я никак не мог предположить, что с внешней стороны это выглядело не как простая потеря сознания, а кома.
— Да, месяц, — подтвердил Брайт. — Месяц и плюс еще пару суток вы находились где-то между тем и этим светом. О том, что вы выберетесь, мы узнали только вчера, когда появились признаки восстановления функций
организма. Но о том, что вы сегодня начнете говорить, мы не догадывались. Вы вообще очень странный субъект, мистер Браун. В вашем заграничном паспорте указано, что вам 30 лет. Ей-Богу, вам трудно дать больше 25.
Я-то знал, сколько мне на самом деле, но промолчал.
— Как я сюда попал? — спросил я.
— На «скорой помощи». Вы потеряли сознание у трапа самолета. В медицинском центре аэропорта у вас диагностировали кому и отправили к нам, благо ваша кредитная карточка показалась нам заслуживающей доверия. Инициативу взяла на себя мисс Родригес, которая назвала себя вашей невестой. У нее, по-моему, были некие сложности с иммиграционной службой, потому что она, как и вы, эвакуировалась с Хайди вместе с посольством, но в отличие от вас не имела гражданства. Впрочем, она нашла в Штатах свою мать, проживающую в Понке, штат Оклахома, и теперь у нее есть «грин кард».
— Во что мне обошлись ваши услуги? — спросил я. Коротков, наверно, об этом не подумал бы. Ему дома аппендицит удалили хоть и без наркоза, зато бесплатно. А Браун подумал: за так здесь ничего не лечат, особенно в частной клинике.
— Все затраты на ваше лечение компенсирует правительство, — улыбнулся Брайт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102