— Но если я не могу подчиниться зову…чувства в разговоре с вами, мой долг позволяет, более того, требует, чтобы я воспользовался преимуществами знания этой юридической формальности. Знаете ли вы, какие возможности представляют вам законы этой просвещенной науки против действий, свидетелем которых я стал невольно?
Я покачала головой. Скрытое чувство, ощущавшееся в его сухих формальных словах, потрясло меня, и я восхитилась его самоконтролем. Мне надо, по крайней мере, попытаться контролировать собственные эмоции и не усложнять его задачу.
— Закон не оставляет вам никаких возможностей, — сказал Джонатан. В его голосе появились официальные нотки, и я догадалась, что он цитирует статью закона: — «В браке муж и жена представляют одно лицо перед законом, то есть само существование или легальное существование женщины приостанавливается в течение брака или, по крайней мере, включается и объединяется с существованием супруга». Это Блэкстоун — основа английского права. Перед законом вы не существуете. Ваше имущество и вы сами находитесь под опекой мужа. Если у вас есть дети, он определяет пути их жизни, и вы не можете вмешаться в судьбу ваших детей. Если, подвергаясь избиениям или другим воздействиям, вы уйдете от мужа, он может заставить вас вернуться к нему. В случае вашего отказа он может поместить вас в тюрьму. Если он не хочет вашего возвращения, он может развестись с вами; вы же не имеете таких прав, несмотря на веские причины. В случае развода он остается попечителем ваших детей и может отказать вам в возможности их видеть. У него остается ваше состояние, даже ваша одежда по закону не принадлежит вам.
Он замолчал, молчала и я, но от шока, который не имел ничего общего с удивлением. Все, что Джонатан рассказал мне, не было для меня новостью; если я не воспринимала эти сведения сознательно, то они составляли часть моего размышления настолько долго, что я считала их само собой разумеющимися. Нет, состояние шока возникло не от незнания, а от их четкого и бесстрастного изложения Джонатаном. Так бревно, часами тлеющее в очаге, вдруг неожиданно вспыхивает ярким пламенем.
— Это несправедливо, — сказала я, — и неправильно.
— Да, и эти законы будут изменены, но, вероятно, не при нашей жизни. Наверняка не сейчас, чтобы помочь вам в сложившихся обстоятельствах.
Джонатан взглянул через плечо на неуклюжую фигуру незнакомца.
— Я все это рассказал вам не для того, чтобы возбудить в вас гнев или завербовать в «тайную армию» феминисток, каких называет моя мать, — сказал он с кривой улыбкой. — Я рассказываю вам это только из чувства ответственности. Мистер Бим — единственный ваш защитник из мужчин, а я его представитель. Он, несомненно, будучи здесь, дал бы вам свои рекомендации, поэтому я поступаю точно так же.
— Думаю, его советы отличались бы от ваших, — сказала я, улыбаясь в ответ.
— Да, но он бы протестовал против действий лорда Клэра, а я, по ряду причин, не могу так поступить. В действительности положение не так мрачно, как я вам его обрисовал, но смягчается оно не по закону, а под воздействием общественного мнения и личных качеств.
— Клэру наплевать на общественное мнение.
— В это я могу поверить. Тогда вам следует полагаться на его характер — его понятия права и чести. Я невысокого мнения, вероятно, о его чести и все же, признаюсь, нахожу его поведение удивительным. Он груб и жесток к зависимым от него людям, холоден и насмешлив с равными. Но эта пьяная ревность, эта мелкая жестокость к супруге, носящей его имя…
— Я знаю. Для меня это тоже непонятно. Он не всегда был таким, это на него непохоже.
— У него нет… — Джонатан остановился на полуслове и залился румянцем.
— Нет, у него нет причин для ревности. Вы в этом сомневаетесь?
— Люси… — Он повернулся ко мне, протягивая руку. Его порывистые движения, румянец смущения напомнили мне открытого юношу, которого я впервые встретила в конторе мистера Бима. В этом красноречивом жесте, содержавшем извинение и молчаливое подтверждение его веры в меня, было еще одно чувство, которое я не осмелилась назвать. Но, сделав этот жест, он вспомнил о фигуре, маячившей сзади видимым напоминанием подозрений Клэра. Протянутая рука Джонатана упала, и мы ехали дальше в молчании, пока я в попытке найти безопасную тему для разговора сказала, что где-то здесь я заблудилась, когда в последний раз выезжала на Султане.
— О да, — пробормотал Джонатан, все еще поглощенный своими мыслями, — Я помню, ваш муж упомянул об этом. Так что же случилось? Я рассказала ему о том случае, стараясь не сгущать краски, но в ходе моего рассказа лицо Джонатана вытянулось, а когда я упомянула о звуке, всполошившем Султану, он помрачнел.
— Вы говорите, свист?
— Да, очень похоже. Думаю, свистела птица.
— Птица, — пробормотал Джонатан. — Д… должно быть, так.
Вернувшись домой, мы застали миссис Эндрюс в истерике. Произошла катастрофа местного масштаба. Она была в состоянии такого огорчения, что я даже испугалась, но, когда мне, наконец, удалось заставить ее рассказать, что случилось, я расхохоталась.
Дело было в благоухании. Это слово наиболее близко подходило по значению к слову «вонь», какое миссис Эндрюс не могла заставить себя произнести.
Отхохотавшись, я поднялась наверх, несмотря на попытки миссис Эндрюс удержать меня. Она уверяла, что моим нежным ноздрям нельзя вдыхать столь оскорбительный запах; слуги все почистили, обыскали и проверили, но запах все же сохранялся, и только время сможет его выветрить. Я настояла на своем и в холле наверху встретила Джонатана, поднявшегося расследовать случившееся.
— Нет, нет, вам не следует идти наверх, — сказал он, широко улыбаясь. — Там такой запах, как будто в одночасье прорвало все канализационные трубы или притащили кучу трупов. Миссис Эндрюс, — повернулся он к экономке, следовавшей за мной и едва удерживавшейся от слез. — Прошу вас, не надо так расстраиваться, это бывает в самых лучших домах. Помню свой визит к его светлости герцогу Истхемскому, когда крыса застряла за стенными панелями…
Позднее он признался, что выдумал всю эту историю с визитом. Но она несколько успокоила миссис Эндрюс.
— Ну что ж, — сказала она, шмыгая носом. — Вы очень добры ко мне, мистер Скотт, право слово. Конечно, мы уже перенесли ваши вещи. Его милость лично позаботился об этом.
— Его милость? Я думала, он уехал в Эдинбург.
— Ах да, миледи. Но он вернулся… Ах, дорогая, я так замоталась, что не знаю, что говорю…
— Его милость уехал перед тем, как мы отправились на прогулку, — сказал Джонатан. Он уже не смеялся. — Он возвратился после нашего ухода?.. Вероятно, он что-то забыл?
— Да, сэр. Именно так. Он забыл документ, он сказал, деловую бумагу. Он поднялся наверх узнать, уехали вы или нет, и тут мы обнаружили это…
— Благовоние, — подсказал Джонатан с непроницаемым лицом. — Да, к сожалению, я не могу поблагодарить его милость. Он не нашел нужным послать за мной?
— Нет, он сказал, что это не обязательно. Но это…
— Благовоние, — сказала я.
— Благодарю вас, миледи. Да, да. Он очень огорчился и распорядился перенести вещи мистера Джонатана. Он просил передать вам свои извинения.
— Конечно, конечно, — согласился Джонатан. — И куда же перенесли мои вещи?
— В Зеленую комнату. Не будете ли добры пойти за мной, сэр.
— Ох, — сказала я. — Вы будете рядом со мной. Вам оказана большая честь, мистер Скотт. Эту комнату обычно предназначают для коронованных особ!
Как всегда при отлучках Клэра, весь дом вздохнул спокойно, как благородная леди, снявшая тугой корсет. Никогда прежде мне не было так хорошо. После обеда мы расположились в библиотеке. Это было похоже — как же лучше выразиться? — на исследование неизведанной страны с помощью проводника, знающего каждую ее пядь. Я пыталась исследовать ее в одиночку, мне попадались самородки удовольствия и наслаждения. Но чтобы найти их, мне приходилось преодолевать мили непроходимых болот. Джонатан вел меня прямо к золоту. Он находил книги, которые любил, и читал из них отрывки, пробуждавшие во мне желание прочесть их; он доставал тома, смущавшие меня своей сложностью, и предлагал другие, с более простыми текстами, раскрывавшими тайны сложных книг. Мы не говорили на личные темы. Мы находились в доме Клэра, и вокруг были его слуги. Естественно, дверь библиотеки оставалась открытой во время нашего пребывания.
Я попросила Джонатана объяснить мне смысл заинтриговавшей меня фразы «тайная армия женщин». Он чистосердечно рассмеялся. Он часто смеялся или улыбался, когда разговор заходил о его матери. В этом не было ни тени насмешки, только нежная любовь и восхищение. Джонатан не во всем соглашался с матерью, но часто ее цитировал, как цитировал Блэкстоуна или Тацита. Для меня это было откровением — ссылаться на женщину как авторитет в какой-то области.
Этот день был удивительным во всех отношениях. Джонатан объяснил маленькую шутку матери, которая даже ей казалась забавной, о тайной революционной армии женщин, готовых бороться за свои права, как в свое время греческие женщины. Только мои современницы требовали не прекращения войн, а права голоса для всестороннего совершенствования мира.
Мне никогда прежде не доводилось слышать о Лисистрате, и Джонатану пришлось объяснить, кем она была и какие деяния совершила (как я узнала позднее, он значительно отредактировал древнегреческую версию). Потом я рассказала ему, что не смогла найти цитату из Сократа, на которую ссылалась его мать. Джонатан сразу же нашел эту книгу — это был греческий подлинник, и поэтому было неудивительно, что я не смогла отыскать ее.
«Не существует профессии, — прочел Джонатан, — связанной с руководством общественными делами, которая принадлежит только женщине или мужчине. Каждая профессия открыта и тем и другим независимо от их природы. У нас не должно быть одного образования для мужчин и другого для женщин, потому что природа тех и других одна и та же».
— Как это звучит по-гречески?
Джонатан прочел. Величественные чеканные звуки барабанным боем отозвались в мозгу.
— Мне хотелось бы изучить греческий.
— Если верить Сократу, вас следует обучать греческому. Миссис Эндрюс пришлось дважды звать нас к чаю.
В тот вечер мой мозг испытывал те же ощущения, что и тело после большой физической нагрузки. Он испытывал боль, но работал. Я долго лежала без сна. Уже засыпая, я вспомнила неуклюжего соглядатая Клэра, улыбнулась при мысли, какой невинный вечер мы провели с Джонатаном. Самому злонамеренному шпиону не удалось бы найти в нем дурных намерений.
Я ошибалась. В наших словах и поступках не было ничего дурного, но это не прошло бесследно. Встретились наши умы, а для женщины это искушение сильнее соблазна плоти.
Я проспала самую малость, когда какой-то звук разбудил меня. Я села на постели, озираясь по сторонам. Огонь в камине потух, неяркое красноватое свечение углей придавало теням в комнате зловещие оттенки. Затем звук повторился: таинственный, низкий, глухой вой, доносившийся откуда-то извне, с террасы.
Я встала с постели и подошла к окну. Я сразу же вспомнила о Джонатане, забыв, что он находится совсем рядом, в соседней комнате.
«Оно» было здесь, на террасе, «оно» стонало и двигалось, «оно» металось взад и вперед с резкими, судорожными движениями. Я поймала себя на мысли: «Что, если „оно“ бросится на меня с распростертыми ищущими руками?» — и похолодела. Но «оно» не могло достать меня, не могло войти в дом… Как раз в тот момент, когда эта мысль пришла мне в голову, существо подняло свою прикрытую чем-то голову, казалось, оно смотрит прямо в мое окно. Странно искривив тело и руки, оно метнулось в сторону и исчезло из виду. До меня донесся еще один, последний угрожающий вскрик или стон отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Я покачала головой. Скрытое чувство, ощущавшееся в его сухих формальных словах, потрясло меня, и я восхитилась его самоконтролем. Мне надо, по крайней мере, попытаться контролировать собственные эмоции и не усложнять его задачу.
— Закон не оставляет вам никаких возможностей, — сказал Джонатан. В его голосе появились официальные нотки, и я догадалась, что он цитирует статью закона: — «В браке муж и жена представляют одно лицо перед законом, то есть само существование или легальное существование женщины приостанавливается в течение брака или, по крайней мере, включается и объединяется с существованием супруга». Это Блэкстоун — основа английского права. Перед законом вы не существуете. Ваше имущество и вы сами находитесь под опекой мужа. Если у вас есть дети, он определяет пути их жизни, и вы не можете вмешаться в судьбу ваших детей. Если, подвергаясь избиениям или другим воздействиям, вы уйдете от мужа, он может заставить вас вернуться к нему. В случае вашего отказа он может поместить вас в тюрьму. Если он не хочет вашего возвращения, он может развестись с вами; вы же не имеете таких прав, несмотря на веские причины. В случае развода он остается попечителем ваших детей и может отказать вам в возможности их видеть. У него остается ваше состояние, даже ваша одежда по закону не принадлежит вам.
Он замолчал, молчала и я, но от шока, который не имел ничего общего с удивлением. Все, что Джонатан рассказал мне, не было для меня новостью; если я не воспринимала эти сведения сознательно, то они составляли часть моего размышления настолько долго, что я считала их само собой разумеющимися. Нет, состояние шока возникло не от незнания, а от их четкого и бесстрастного изложения Джонатаном. Так бревно, часами тлеющее в очаге, вдруг неожиданно вспыхивает ярким пламенем.
— Это несправедливо, — сказала я, — и неправильно.
— Да, и эти законы будут изменены, но, вероятно, не при нашей жизни. Наверняка не сейчас, чтобы помочь вам в сложившихся обстоятельствах.
Джонатан взглянул через плечо на неуклюжую фигуру незнакомца.
— Я все это рассказал вам не для того, чтобы возбудить в вас гнев или завербовать в «тайную армию» феминисток, каких называет моя мать, — сказал он с кривой улыбкой. — Я рассказываю вам это только из чувства ответственности. Мистер Бим — единственный ваш защитник из мужчин, а я его представитель. Он, несомненно, будучи здесь, дал бы вам свои рекомендации, поэтому я поступаю точно так же.
— Думаю, его советы отличались бы от ваших, — сказала я, улыбаясь в ответ.
— Да, но он бы протестовал против действий лорда Клэра, а я, по ряду причин, не могу так поступить. В действительности положение не так мрачно, как я вам его обрисовал, но смягчается оно не по закону, а под воздействием общественного мнения и личных качеств.
— Клэру наплевать на общественное мнение.
— В это я могу поверить. Тогда вам следует полагаться на его характер — его понятия права и чести. Я невысокого мнения, вероятно, о его чести и все же, признаюсь, нахожу его поведение удивительным. Он груб и жесток к зависимым от него людям, холоден и насмешлив с равными. Но эта пьяная ревность, эта мелкая жестокость к супруге, носящей его имя…
— Я знаю. Для меня это тоже непонятно. Он не всегда был таким, это на него непохоже.
— У него нет… — Джонатан остановился на полуслове и залился румянцем.
— Нет, у него нет причин для ревности. Вы в этом сомневаетесь?
— Люси… — Он повернулся ко мне, протягивая руку. Его порывистые движения, румянец смущения напомнили мне открытого юношу, которого я впервые встретила в конторе мистера Бима. В этом красноречивом жесте, содержавшем извинение и молчаливое подтверждение его веры в меня, было еще одно чувство, которое я не осмелилась назвать. Но, сделав этот жест, он вспомнил о фигуре, маячившей сзади видимым напоминанием подозрений Клэра. Протянутая рука Джонатана упала, и мы ехали дальше в молчании, пока я в попытке найти безопасную тему для разговора сказала, что где-то здесь я заблудилась, когда в последний раз выезжала на Султане.
— О да, — пробормотал Джонатан, все еще поглощенный своими мыслями, — Я помню, ваш муж упомянул об этом. Так что же случилось? Я рассказала ему о том случае, стараясь не сгущать краски, но в ходе моего рассказа лицо Джонатана вытянулось, а когда я упомянула о звуке, всполошившем Султану, он помрачнел.
— Вы говорите, свист?
— Да, очень похоже. Думаю, свистела птица.
— Птица, — пробормотал Джонатан. — Д… должно быть, так.
Вернувшись домой, мы застали миссис Эндрюс в истерике. Произошла катастрофа местного масштаба. Она была в состоянии такого огорчения, что я даже испугалась, но, когда мне, наконец, удалось заставить ее рассказать, что случилось, я расхохоталась.
Дело было в благоухании. Это слово наиболее близко подходило по значению к слову «вонь», какое миссис Эндрюс не могла заставить себя произнести.
Отхохотавшись, я поднялась наверх, несмотря на попытки миссис Эндрюс удержать меня. Она уверяла, что моим нежным ноздрям нельзя вдыхать столь оскорбительный запах; слуги все почистили, обыскали и проверили, но запах все же сохранялся, и только время сможет его выветрить. Я настояла на своем и в холле наверху встретила Джонатана, поднявшегося расследовать случившееся.
— Нет, нет, вам не следует идти наверх, — сказал он, широко улыбаясь. — Там такой запах, как будто в одночасье прорвало все канализационные трубы или притащили кучу трупов. Миссис Эндрюс, — повернулся он к экономке, следовавшей за мной и едва удерживавшейся от слез. — Прошу вас, не надо так расстраиваться, это бывает в самых лучших домах. Помню свой визит к его светлости герцогу Истхемскому, когда крыса застряла за стенными панелями…
Позднее он признался, что выдумал всю эту историю с визитом. Но она несколько успокоила миссис Эндрюс.
— Ну что ж, — сказала она, шмыгая носом. — Вы очень добры ко мне, мистер Скотт, право слово. Конечно, мы уже перенесли ваши вещи. Его милость лично позаботился об этом.
— Его милость? Я думала, он уехал в Эдинбург.
— Ах да, миледи. Но он вернулся… Ах, дорогая, я так замоталась, что не знаю, что говорю…
— Его милость уехал перед тем, как мы отправились на прогулку, — сказал Джонатан. Он уже не смеялся. — Он возвратился после нашего ухода?.. Вероятно, он что-то забыл?
— Да, сэр. Именно так. Он забыл документ, он сказал, деловую бумагу. Он поднялся наверх узнать, уехали вы или нет, и тут мы обнаружили это…
— Благовоние, — подсказал Джонатан с непроницаемым лицом. — Да, к сожалению, я не могу поблагодарить его милость. Он не нашел нужным послать за мной?
— Нет, он сказал, что это не обязательно. Но это…
— Благовоние, — сказала я.
— Благодарю вас, миледи. Да, да. Он очень огорчился и распорядился перенести вещи мистера Джонатана. Он просил передать вам свои извинения.
— Конечно, конечно, — согласился Джонатан. — И куда же перенесли мои вещи?
— В Зеленую комнату. Не будете ли добры пойти за мной, сэр.
— Ох, — сказала я. — Вы будете рядом со мной. Вам оказана большая честь, мистер Скотт. Эту комнату обычно предназначают для коронованных особ!
Как всегда при отлучках Клэра, весь дом вздохнул спокойно, как благородная леди, снявшая тугой корсет. Никогда прежде мне не было так хорошо. После обеда мы расположились в библиотеке. Это было похоже — как же лучше выразиться? — на исследование неизведанной страны с помощью проводника, знающего каждую ее пядь. Я пыталась исследовать ее в одиночку, мне попадались самородки удовольствия и наслаждения. Но чтобы найти их, мне приходилось преодолевать мили непроходимых болот. Джонатан вел меня прямо к золоту. Он находил книги, которые любил, и читал из них отрывки, пробуждавшие во мне желание прочесть их; он доставал тома, смущавшие меня своей сложностью, и предлагал другие, с более простыми текстами, раскрывавшими тайны сложных книг. Мы не говорили на личные темы. Мы находились в доме Клэра, и вокруг были его слуги. Естественно, дверь библиотеки оставалась открытой во время нашего пребывания.
Я попросила Джонатана объяснить мне смысл заинтриговавшей меня фразы «тайная армия женщин». Он чистосердечно рассмеялся. Он часто смеялся или улыбался, когда разговор заходил о его матери. В этом не было ни тени насмешки, только нежная любовь и восхищение. Джонатан не во всем соглашался с матерью, но часто ее цитировал, как цитировал Блэкстоуна или Тацита. Для меня это было откровением — ссылаться на женщину как авторитет в какой-то области.
Этот день был удивительным во всех отношениях. Джонатан объяснил маленькую шутку матери, которая даже ей казалась забавной, о тайной революционной армии женщин, готовых бороться за свои права, как в свое время греческие женщины. Только мои современницы требовали не прекращения войн, а права голоса для всестороннего совершенствования мира.
Мне никогда прежде не доводилось слышать о Лисистрате, и Джонатану пришлось объяснить, кем она была и какие деяния совершила (как я узнала позднее, он значительно отредактировал древнегреческую версию). Потом я рассказала ему, что не смогла найти цитату из Сократа, на которую ссылалась его мать. Джонатан сразу же нашел эту книгу — это был греческий подлинник, и поэтому было неудивительно, что я не смогла отыскать ее.
«Не существует профессии, — прочел Джонатан, — связанной с руководством общественными делами, которая принадлежит только женщине или мужчине. Каждая профессия открыта и тем и другим независимо от их природы. У нас не должно быть одного образования для мужчин и другого для женщин, потому что природа тех и других одна и та же».
— Как это звучит по-гречески?
Джонатан прочел. Величественные чеканные звуки барабанным боем отозвались в мозгу.
— Мне хотелось бы изучить греческий.
— Если верить Сократу, вас следует обучать греческому. Миссис Эндрюс пришлось дважды звать нас к чаю.
В тот вечер мой мозг испытывал те же ощущения, что и тело после большой физической нагрузки. Он испытывал боль, но работал. Я долго лежала без сна. Уже засыпая, я вспомнила неуклюжего соглядатая Клэра, улыбнулась при мысли, какой невинный вечер мы провели с Джонатаном. Самому злонамеренному шпиону не удалось бы найти в нем дурных намерений.
Я ошибалась. В наших словах и поступках не было ничего дурного, но это не прошло бесследно. Встретились наши умы, а для женщины это искушение сильнее соблазна плоти.
Я проспала самую малость, когда какой-то звук разбудил меня. Я села на постели, озираясь по сторонам. Огонь в камине потух, неяркое красноватое свечение углей придавало теням в комнате зловещие оттенки. Затем звук повторился: таинственный, низкий, глухой вой, доносившийся откуда-то извне, с террасы.
Я встала с постели и подошла к окну. Я сразу же вспомнила о Джонатане, забыв, что он находится совсем рядом, в соседней комнате.
«Оно» было здесь, на террасе, «оно» стонало и двигалось, «оно» металось взад и вперед с резкими, судорожными движениями. Я поймала себя на мысли: «Что, если „оно“ бросится на меня с распростертыми ищущими руками?» — и похолодела. Но «оно» не могло достать меня, не могло войти в дом… Как раз в тот момент, когда эта мысль пришла мне в голову, существо подняло свою прикрытую чем-то голову, казалось, оно смотрит прямо в мое окно. Странно искривив тело и руки, оно метнулось в сторону и исчезло из виду. До меня донесся еще один, последний угрожающий вскрик или стон отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41