Во мне возникло очень теплое чувство к мисс Флитвуд, которая, казалось, как и я, восхищается красотой природы. Должна признаться, что мне было легче испытывать к ней добрые чувства, когда был виден только ее силуэт, а ее прекрасное лицо скрывалось в тени. Несчастная леди, должно быть, немало настрадалась от зависти других представительниц ее пола. Мне хотелось узнать, уж не трудности ли такого рода заставили ее искать уединения в доме сельского священника.
— Вам лучше? — решилась спросить я после долгого молчания.
— Да, благодарю вас.
— В таком случае, может, нам лучше войти в дом? Ночной воздух…
— Пожалуйста, посидим еще. Воздух очень приятен, и я люблю темноту. Я чувствую, будто она меня прячет.
Она проговорила это с внезапной силой, взволновавшей меня.
— Почему вы хотите спрятаться? Вы должны меня извинить, мне не следовало говорить так, но вы так красивы. Как хорошо быть такой прекрасной!
— Хорошо? — Она резко рассмеялась. — Это проклятие. По крайней мере, для меня — это моя гибель, мое крушение!
— Если я могу вам чем-нибудь помочь… — начала я, прикоснувшись к ее руке, лежавшей на скамейке между нами.
Я почувствовала, как она напряглась, а когда она заговорила, в ее голосе уже не было исступления.
— Я не нуждаюсь в помощи. Вы очень добры. Мои странные манеры сбили вас с толку. Я имела в виду… Я просто имела в виду, что мир очень строг, и все — и мужчины, и женщины — готовы думать дурное о женщине, которая… хороша собой. Вы бы тоже почувствовали это, если бы были бедны.
Если начала она говорить спокойно, то последние слова были наполнены ядом. Я не винила ее, наоборот, моя симпатия возросла. Мне казалось, что я разгадала ее секрет. Она любила, но была отвергнута из-за бедности.
— Нет, — сказала я искренне. — Меня считают хорошенькой благодаря моему состоянию, без него, уверяю вас, я была бы некрасива в глазах света. Но я понимаю, как ужасно и несправедливо, обладая всеми дарами ума и красоты, терпеть равнодушие из-за банальных мелочных причин.
Она повернулась ко мне:
— Вы бы не сказали этого, если бы знали…
Я больше не слушала. Мои глаза, глядевшие мимо мисс Флитвуд на тенистые очертания сада, увидели нечто, вытеснившее все остальные чувства.
Теперь я уже не могла спутать это со снопом лунного света или клочком тумана. Черты существа были скрыты вуалью, но я могла их различить — рот, открытый в безмолвном крике, темные провалы глаз и выступающий нос.
Оно светилось слабым серо-зеленым светом, позволяющим различить складки ниспадающей юбки и длинные широкие рукава. Покрывало закутывало голову и спускалось за спину неровными складками.
Я ухватилась за мисс Флитвуд. Впоследствии на ее белой руке я увидела синяки — так крепко я ее стиснула. Я не помню, что я делала. Помню только, что она сказала, когда повернулась, повинуясь указанию моего охрипшего голоса, и посмотрела прямо на колеблющийся, светящийся в темноте кошмар:
— Что вы там увидели? Там ничего нет, только тени да одна белая звезда.
Миссис Эндрюс и Анна уложили меня в постель. Я буйствовала как сумасшедшая, и хуже всего было то, что они мне поверили. Что и следовало ожидать. Миссис Эндрюс заставила меня выпить глоток бренди Клэра, а позже, когда я уже успокоилась, он сам пришел проведать меня.
— Мне очень жаль… — начала я.
— Вы насмерть перепугались. Когда я услышал ваш крик, я подумал…
— Я не помню, что кричала.
— Кричали. Так громко, что мы услышали вас от конюшни.
— А мисс… они уехали? — Да-
— Должно быть, я очень напугала ее.
— Да, очень.
— Она сказала, что ничего не видела.
— Она и не могла увидеть. Есть определенные условия…Он внезапно умолк Из кармана он достал маленький пузырек, полный темной жидкости.
— Я рад, что догадался купить это в Эдинбурге. Вы должны уснуть. Вы все еще очень возбуждены.
Миссис Эндрюс, должно быть, пряталась в коридоре: не успел Клэр дотронуться до звонка, как она появилась с подносом в руках. Он накапал необходимую дозу в стакан, и я выпила. Клэр тщательно закупорил пузырек и убрал его в карман.
— Я буду хранить его в своем шкафу и сам давать вам, когда понадобится. Это не только лекарство, но и опасный наркотик; не годится оставлять его там, где его могут найти слуги. А теперь спите. Миссис Эндрюс, вы посидите со своей госпожой, пока она не уснет?
Должно быть, доза была велика: глаза качали слипаться, едва я выпила лекарство. Через прикрытые веки я видела миссис Эндрюс, которая уселась на самый краешек стула и таращила глаза так, словно боялась мигнуть.
Я предпочла бы поверить в привидения, основываясь не на собственном опыте. Подобно легендарным призракам, о которых рассказывал Клэр, чье появление служило предупреждением или угрозой, это приведение тоже появилось не случайно. Судя по словам миссис Эндрюс, Белую Даму могли видеть только женщины. Но мисс Флитвуд ее не увидела. Призрачные колесницы или арфы были слышны только тем, чью гибель они предвещали…
Я не верила в сверхъестественные силы, но все мои попытки объяснить это видение рационально терпели неудачу. Это не могла быть ленивая служанка и не могло быть обманом зрения. Я была уверена только в одном: кем бы или чем бы ни оказалась Белая Дама, это не была сестра викария.
ГЛАВА 11
Однажды утром, несколько недель спустя, я вышла на прогулку в сад. Мне хотелось подышать свежим воздухом. Лекарство, которое я пила из черной бутылочки, помогало мне лишь крепко уснуть, зато по утрам после пробуждения оно оставляло у меня чувство пустоты в голове и оцепенелости.
Была пора цветения роз. Темно-красные, жемчужно-белые, бледно-розовые, они наполняли запущенный сад своим благоуханием. Через отверстие в углу живой изгороди я видела дикий парк. Даже в солнечную погоду он выглядел темным и угрюмым, при виде его я вспомнила Белую Даму и содрогнулась.
Появление Белой Дамы действительно стало для меня дурным предзнаменованием, но совсем с другими последствиями, чем я могла предположить. После той ночи отношение ко мне Клэра резко изменилось.
В отчаянии я не знала, как определить наши новые отношения. Едва ли их можно было назвать отчуждением: мы никогда не были близки, но он всегда был добр ко мне до той ночи.
Вначале я считала это плодом своего болезненного воображения, но постепенно дела ухудшались. Его первоначальное равнодушие переросло в явное недоброжелательство. Он едва переносил мое присутствие, а мое прикосновение заставляло его вздрагивать от отвращения. Дважды в присутствии миссис Эндрюс он грубо говорил со мной. Безупречная вышколенность удержала ее от комментариев, но я видела на ее лице крайнее изумление. Его выговоры касались моей невнимательности, он обвинял меня в невыполнении по забывчивости его поручений и прочих дел. Что, правда, то правда, я чувствовала себя полусонной и бестолковой все время. Я пыталась объяснить, что не нуждаюсь или не хочу еженощной дозы настойки опия.
Последнее привело его в ярость. Это не была неистовая вспышка гнева с криками и бурным жестикулированием; неистовство менее устрашило бы меня, чем его холодное, бледное от гнева лицо. Я забормотала извинения. С тех пор я безропотно принимала ночную порцию снотворного.
В рассеянности я сорвала распустившуюся розу и стала медленно поворачивать ее, любуясь бархатистостью и ярко-красной окраской. Подняв голову, я увидела его спускающимся по дорожке.
Инстинктивно я отпрянула назад. Он остановился в некотором отдалении и пристально взглянул не меня; он заметил мой страх, как замечал и все остальное.
— Я хочу, чтобы вы пришли в библиотеку после завтрака, — сказал он резко.
— В библиотеку?
— Да, в библиотеку. Отчего вы все повторяете? Или я говорю неразборчиво?
Мне уже говорили как-то об этом. Тупая боль в голове не проходила, я потерла висок и увидела его неодобрительный взгляд.
— Да, конечно, — сказала я торопливо, едва понимая, что говорю, из опасения своим молчанием досадить ему еще больше.
— В биб… Я приду. Зачем вам…
— Если бы я хотел обсудить это сейчас же, я бы не просил вас прийти в библиотеку.
Он ждал, не сводя с меня глаз. На этот раз я оказалась поумнее и промолчала. Он повернулся, чтобы уйти, и, не оборачиваясь, словно швырнул в меня вопросом. Он не желал даже смотреть на меня.
— Вы сегодня ездили верхом?
Тон вопроса не был благожелателен, но это было первое его замечание за последние дни, которое хоть как-то свидетельствовало о его интересе к моим занятиям, и я с жадностью ухватилась за него:
— Да, конечно, да. Я поеду. Сейчас же. Я собиралась поехать после того, как срежу эти цветы.
— Если вы хотели срезать розы, вам следовало бы взять с собой ножницы и корзину, — прервал он. — Если вы намереваетесь только их испортить, то, по крайней мере, не разбрасывайте лепестки куда попало, они выглядят неприглядно здесь, на дорожке.
Не думая, я разорвала цветок — темно-красные лепестки валялись вокруг меня. Когда я подняла голову, Клэр уходил к дому.
Я нагнулась подобрать упавшие лепестки. Он был прав: они выглядели безобразно на дорожке, словно какое-то маленькое существо истекло кровью до смерти. Но когда я нагнулась за лепестками, голова моя так закружилась, что мне пришлось выпрямиться. Я медленно пошла к дому, чтобы дать ему время уйти. Меня удивило, что он сам явился передать мне свое распоряжение. Встреча, должно быть, имела особое значение: обычно он присылал ко мне кого-нибудь из слуг.
Теперь мне придется отправиться верхом — иного выхода не было. Слишком часто меня обвиняли в том, что я намечаю и забываю выполнять свои планы.
Клэр заговорил о моих поездках верхом некоторое время назад. Тогда уже стало заметно изменение его отношения ко мне, и я отчаянно ухватилась за эту идею как средство — так мне думалось — сделать ему приятное. Когда мы отправились в конюшню, я прихрамывала так же сильно, как и в тот другой злополучный день, только теперь я не увидела сочувствия со стороны Клэра. Наоборот, он всячески старался скрыть свое отвращение к моим неуклюжим движениям.
Клэр ушел сразу же, увидев меня верхом на лошади. Перед этим он дал резкие указания конюху, тому самому юнцу со спутанными волосами, которого я уже видела. Его звали Том — единственное, что мне удалось вытянуть из него: его робость и невнятная речь затрудняли общение с ним. Однако с течением времени мне удалось преодолеть его робость, и мы объяснялись знаками и смехом. Том оказался веселым малым и находил мое неумение ездить верхом чрезвычайно забавным. Думаю, подобное отношение не было преднамеренным, что скрашивало немного это тяжкое испытание. В присутствии Клэра все было бы иначе.
Когда бы я ни выезжала, Том всегда был со мной. Ему было приказано сопровождать меня, когда я выезжала за пределы усадьбы: на болоте и пустошах, где было так мало ориентиров, заблудиться не составляло никакого труда. В плохую погоду трудно было представить более ужасное место, однако с течением времени я научилась ценить его своеобразную красоту. Окраска папоротников и вереска менялась от времени года: расстояние, тени и погода привносили незначительные изменения в их цветовую гамму, так что монотонные на первый взгляд коричневые, зеленые и красноватые тона напоминали огромный и замысловато сотканный ковер. Болота казались безграничными, и было приятно ощущать себя свободной вдали от гнетущей атмосферы дома и его хозяина.
Болота обладали еще одним достоинством. Толстая подушка из вереска смягчала удары при падениях, которых было не так уж мало, но я предпочитала не демонстрировать их перед холодным критическим взглядом Клэра. Том не был критиком. Едва я падала, он подбегал ко мне, ухмыляясь и посмеиваясь, и водружал меня обратно на лошадь до следующего падения.
Обычно я чувствовала себя бодрее после прогулки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41