Это, наверное, была статуя. В лунном свете она мерцала, как белый мрамор — легкая закутанная фигура, украшавшая балюстраду. В других местах парка стояли статуи языческих богов, но на этой террасе раньше не было мраморной фигуры. Она шевельнулась, и я вдруг увидела сквозь ее одежды очертание массивной урны, стоявшей на балюстраде.
Я закричала и закрыла глаза, чтобы избавиться от видения. Я могла бы упасть, но чьи-то руки подхватили меня и оттащили от окна.
Я взглянула в лицо Клэра. Я не могла разглядеть его черты, но по тому, как грубо он оттащил меня, я почувствовала, что он сердится. Я повернулась в его объятиях и указала в темноту, где что-то белое двигалось в зарослях кустарника.
— Смотрите! Смотрите!
— Что там? — Клэр пытался повернуть меня от окна. — Что вы видите?
— Вон там! — Фигура медленно двигалась по открытому пространству, выделяясь на фоне темных сосен, подобно белой колонне. — Вся в белом, а-а-а, — кричала я.
Фигура исчезла, как будто сдули огонек со свечи.
Клэру не скоро удалось меня успокоить. Он не стал звонить моей служанке, и, немного подумав, я поняла почему.
— Там ничего не было. — Он пристально и спокойно глядел мне в глаза. — Я смотрел именно туда, куда вы указывали. Вы были в полусне, вам привиделось.
— Вы ничего не видели? — Мои зубы перестали стучать. Он принес из своей спальни бренди и укутал меня в одеяло. — Совсем ничего?
— Там ничего не было. Только тени и лунный свет, этого достаточно, чтобы показалось… Вам рассказывали или нет о Белой Даме?
Я не могла отрицать. Клэр все увидел на моем лице. Он кивнул.
— Теперь понимаете? Вы слышали историю, вас загипнотизировало это странное освещение, и вы увидели то, что и хотели увидеть. Вы не должны поддаваться такой чепухе. Я не хочу, чтобы слуги узнали об этом. Они невежественны, легковерны, они испугаются сами и запугают вас.
— Но я в самом деле…
— Видели ее. Это понятно — вы, в самом деле верите, что видели. Но я вам говорю, что там ничего не было. Вы должны повиноваться мне, разве вы не обещали повиноваться?
Он слегка улыбался.
— Да, — ответила я.
— В таком случае повинуйтесь мне сейчас. У вас нет лауданума или другого снотворного? Жаль. Я привезу вам. Вам надо уснуть.
— Меня уже клонит в сон.
— Это от бренди. Вы не привыкли к спиртному. Сейчас я уложу вас в постель и дам еще глоточек, и вы сразу уснете, правда?
Он поднял меня на руки. Я чувствовала себя очень странно, но приятно. Когда он наклонился, чтобы положить меня в постель, я обняла его шею руками.
— Вы очень добры, — сказала я слабо, — добры ко мне… Останьтесь со мной, пожалуйста. Не оставляйте меня сегодня одну.
Его дыхание участилось. Его лицо было так близко от моего, что я видела его ресницы, длинные, загнутые и очень густые. Я видела свое отражение в черноте его зрачков: две крохотные Люси, бледные и маленькие, как призраки меня самой… Мои губы были полураскрыты, волосы рассыпались вокруг высокого воротника ночной рубашки. Я чувствовала на губах теплое дыхание Клэра, его руки сжались… Я раскрыла глаза. Я не увидела, а почувствовала, что случилось. У меня остались ушибы, болевшие потом много дней. Он отскочил так быстро, что я стукнулась головой о спинку кровати. Когда я открыла глаза, он стоял в десяти футах от меня. Его лицо изменилось до неузнаваемости — мертвенно-бледное, искаженное страстью.
— Никогда больше не делайте так, — сказал он тихо, — никогда не дотрагивайтесь до меня… никогда не говорите со мною так…
От бренди, удара головой, потрясения, которое я испытала, я не могла ни двигаться, ни говорить. Я лежала, глядя на него. Постепенно его лицо приобрело естественный цвет, но осталось бледным как мрамор.
— Спите, — сказал он вкрадчиво, — я буду стоять здесь, пока вы не заснете.
Я заснула. Я обещала повиноваться.
ГЛАВА 10
С самого приезда в Йоркшир я не была и церкви. А я нуждалась в духовном утешении, особенно после того дня, который так много сулил, а кончился так плачевно. Я уже начала сомневаться в своем психическом здоровье. Если фигура в белом просто привиделась мне — а другого объяснения и не могло быть, — мне могут начать мерещиться и другие вещи. Что-то было не так: то ли Клэр вел себя странно, то ли я сама заблуждалась. В любом случае мне не повредит сходить в церковь. Мною руководило не только благочестие — это был и предлог проехаться, и надежда увидеть новые лица.
В первую же субботу после отъезда Клэра в Эдинбург я сообщила миссис Эндрюс, что завтра мне понадобится экипаж, чтобы посетить службу. Меня позабавило, а не удивило, когда она начала запинаться, заикаться и глаза ее округлились.
— Я надеюсь, вы будете сопровождать меня, — сказала я, предположив, что Клэр велел ей присматривать за мной.
— Конечно, миледи.
Она все еще колебалась и выглядела неуверенной. А когда она, наконец, удалилась, качая головой, я услышала, что она что-то бубнит про себя.
На следующее утро я оделась тщательнее, чем обычно. Я немного волновалась, ведь это было мое первое появление в Йоркшире. Я сомневалась, одобрит ли Клэр то, что я решила выехать. По крайней мере, я постараюсь выглядеть получше, чтобы не опозорить его в глазах соседей. Я надела свою самую любимую шляпку с розовыми перьями и пышными розами, гирляндой спускающимися с полей, и новую подбитую мехом ротонду из розового бархата. Погода стояла ясная, но холодная.
Когда я спустилась, миссис Эндрюс уже ждала. На ней было платье из коричневатого плюша, и она вся была завернута и укутана в шали. За всю поездку она не раскрыла рта. Такая молчаливость была не в ее характере, но я решила, что она думает о возвышенном и готовит свою душу к предстоящему богослужению.
Церковь, как и большинство старинных церквей, стояла особняком на холме, за полмили от города, близ нее был выстроен только дом пастора. Это было величественное и мрачноватое строение, сложенное из грубого темного камня. Фасад был незамысловатый, единственная приземистая башня была нацелена в небо, как указующий перст. Церковь осеняли высокие, пока еще обнаженные деревья, перед ней лежало кладбище — вся эта картина действовала успокаивающе.
Мы прибыли слишком рано. На скамьях сидело всего несколько прихожан, и, когда я увидела, как они обернулись и уставились на нас, я порадовалась, что мы пришли, пока народу не много. Миссис Эндрюс вела меня по боковому приделу к самому алтарю, где большое сооружение, похожее на коробку, отгораживало часть первого ряда. Я не ожидала этого и была удивлена и обескуражена, когда увидела герб Клэров — рычащую собаку, — вырезанный на двери. Я должна была сидеть на фамильном месте, и сидеть там одна, как подобает моему положению в обществе. Миссис Эндрюс усадила меня на мягкий стул, закутала потеплее в шаль, положила грелку в ноги и удалилась на место для слуг в конце церкви.
Мои надежды увидеть новые лица разрушились. Я была заключена в высоких стенах, как в клетке. Стена впереди меня была ниже остальных, я могла видеть алтарь, хоры, а если неприлично вытянуть шею, то и одну секцию простых скамей слева. Другого места, подобного моему, в церкви не было. Было ясно, что семья Клэра занимает в округе главенствующее положение. Без сомнения, Клэр покровительствовал церкви, а священник был protege либо самого Клэра, либо его отца.
За неимением другого занятия, я рассматривала витражи. Окна были новыми, очень светлыми и красивыми, с яркими зелеными, алыми и синими стеклами. Маленькая железная табличка гласила, что эти витражи были подарены церкви дедушкой Клэра взамен старых, выбитых круглоголовыми. На них изображались сцены кровопролития и битв. На центральном окне была очень живая картина мучений грешников в аду, с алыми и желтыми языками пламени вокруг них и фигурой Спасителя, взирающего на них. Я подумала, что его надменное выражение очень похоже на лицо первого барона Клэра.
Пока мне в голову приходили эти неблагочестивые мысли, церковь наполнялась. Видеть я ничего не могла, но могла слышать шарканье ног и приглушенный шепот голосов. Наконец на кафедру взошел священник.
Я почему-то приготовилась увидеть благообразного седого пожилого священника. А увидела нечто прямо противоположное. Молодость этого человека потрясала, облачение делало его похожим на мальчика-хориста. Льняные волосы вились вокруг ушей и шеи, серые глаза были такими огромными и яркими, что я со своего места смогла разглядеть их цвет. Признаюсь, я не могла отвести глаз от него. Это был поистине ангельский лик. Солнечные лучи золотили его серебристые кудри — с него можно было делать статую святого Иоанна в юности.
Я не поняла проповеди; уверена, что и другие прихожане поняли не более моего. Это была своеобразная смесь эрудиции и вдохновенного полета воображения, но, слушая звуки высокого чистого голоса, я перестала вникать в цитаты из отцов церкви и Вселенского собора. Голос был так прекрасен, что смысл слов казался неважным. Чистое лицо, окруженное потоками света, усиливало эмоциональное воздействие на слушателей.
Когда служба кончилась, я внезапно почувствовала робость. Мне было бы легче, если бы прихожане могли видеть меня во время службы, но открыть дверь и появиться перед всеми, как актриса, выходящая на сцену, было очень тяжело для меня. Мне хотелось, чтобы миссис Эндрюс была рядом со мной.
Посмотрев налево, я увидела единственного члена общины, видимого с моего места. Женщина сидела в одиночестве в первом ряду слева, и я гадала, кто это может быть, чтобы занимать такое видное место.
Она была одета очень скромно, но с безупречным вкусом. Ее туалет и весь облик — она стояла на коленях, опустив голову на руки в перчатках, — говорили об утонченности. Мне показалось, что она молода, хотя только гибкие очертания ее тела да густые черные волосы, собранные в сетку под шляпкой, наводили на такую мысль.
Она поднялась, и я вздохнула так громко, что испугалась, что она может услышать. Она была ослепительно прекрасна. Ее красота была такой ошеломляющей, что мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать, как эта девушка похожа на молодого священника. Его облик был нежен, почти женственен; я бы сказала, что в лице девушки было больше внутренней силы. Ее волосы были столь же черны, как его светлы, а ее глаза имели более глубокий серый цвет.
И вот эти серые глаза встретились с моими. Чтобы сгладить впечатление от своего невежливого разглядывания, я улыбнулась и поклонилась. Нетрудно было догадаться, что девушка приходилась священнику родной сестрой. Такое сходство могло возникнуть только при близком кровном родстве. Если это так, то она была особой, с которой я могу и буду общаться. Своей молодостью и красотой она сразу располагала к себе. Поэтому я была очень задета, когда она отвернулась, не ответив на мою улыбку. Она быстро прошла вдоль скамьи и двинулась по проходу, больше не взглянув на меня.
Я была так удивлена ее поведением, что позабыла о своих страхах и, не медля более, вышла из своей клетки. Приход был невелик, большинство прихожан оказались рабочими с семьями, и все они расступались, давая мне дорогу, когда я шла по приделу к дверям. Миссис Эндрюс уже ждала. Когда она взяла меня под руку, я увидела молодую девушку, спешащую по тропинке к воротам церковного двора. Я смогла разглядеть ее фигуру: она была выше меня и двигалась, как юная Диана.
— Кто это? — спросила я. — Кто эта прекрасная девушка?
— Сестра викария, — сказала миссис Эндрюс. — Мисс Флитвуд.
Больше она почти ничего не сказала, хоть я и забросала ее вопросами. Она стала несколько более словоохотливой, когда разговор коснулся самого викария. Мистер Флитвуд считался «без пяти минут святым», но я поняла, что представление о его святости основывалось на непонятности его речей, а не на благотворительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41