— Здравствуй, герой, — сказал Антюфееву Власов, едва тот возник на пороге. — Проходи и садись, гостем будешь. Давно о тебе слыхал, еще от Мерецкова. Думал — ростом великан.
Генерал-лейтенант рассмеялся и навис над маленьким полковником, дружелюбно поглядывая сквозь большие очки в роговой оправе.
— Не тушуйся, полковник, не в росте дело, — продолжал Андрей Андреевич. — Суворов еще меньше твоего удался, а каким орлом летал над всей Европой. Опять же при такой комплекции пуль и осколков достанется меньше. Тут ты меня, Антюфеев, и вовсе обошел. Ну да ладно, все это суетное… Давай с тобой сейчас перекусим чем бог послал, а потом и о деле поговорим. Слыхал небось, что голодное брюхо к умным разговорам глухо? Присаживайся к столу, Иван Михайлович, давно хотел познакомиться с прославленным комдивом.
На сердце у Антюфеева полегчало, по всему выходило, что не для казни его вызывали, хотя и такая встреча пока еще ни о чем не говорила. Может, Власов из тех, кто мягко стелет, да потом жестко спать.
Тут появилась молодка в красноармейской форме, и командующий армией пояснил: после госпиталя долечивается прямо на фронте, вот и прикомандировали к нему медсестру.
Антюфеев удивился: зачем генерал ему это объясняет, не его, полковника, ума дело. А хозяйка, как мысленно стал звать ее Иван Михайлович, подала на стол мелко нарезанную копченую колбасу и початую бутылку коньяка. Это заставило гостя вытаращить глаза от изумления: о подобных роскошествах они в дивизии и думать забыли.
Приняли по норме, закусили. Хозяин принялся рассказывать, как он в Китае служил военным советником, потом в Россию вернулся и, командуя дивизией, вывел ее на первое место в РККА… И дальше — всю одиссею: как под Киевом воевал, как выходил из окружения и затем отличился под Москвой.
Слушать Власова было интересно, но Антюфеев едва не ерзал от нетерпения на табуретке, так хотелось спросить о собственной судьбе.
— Доложи обстановку, Антюфеев, — вдруг строгим голосом приказал генерал.
Иван Михайлович доложил, что обстановка хуже некуда.
— Не у тебя одного такая, — снова по-домашнему проворчал Власов. — Вся армия в похожем состоянии. Проход у Мясного Бора почти закрыт, только формально мы не окружены полностью. В штаб фронта летаем … Две армии обеспечивают нашу связь с Большой землей, а результата никакого. Не только не расширили проход у Мясного Бора, но и удержать его не смогли.
Власов помотал головой, будто отгоняя надоедливую муху.
— Наша армия получила директиву фронта, — снова официально заговорил командарм. — Будет выходить из мешка на волховский плацдарм. Бывшая ваша дивизия, полковник, отходит последней в арьергарде. Но эти заботы для вас уже в прошлом. — Власов усмехнулся и пристально посмотрел на Ивана Михайловича. Тот растерянно глядел на генерала. — Поздравляю, для вас все кончилось. Муки выхода из окружения, а дело это, поверьте мне, хлопотное, испытывать не придется. Есть указание фронта, полковник… Вы назначены заместителем командарма Пятьдесят второй армии. Словом, едете к генералу Яковлеву. Отправим самолетом в следующую ночь. Еще раз поздравляю!
«А ведь я вроде крысы, — с тоской подумал Антюфеев, — бегу отсюда, как с тонущего корабля…»
Никакой вины за ним не было, а чувствовал себя Иван Михайлович гадко, так, будто предал товарищей по дивизии.
— Разрешите сказать, товарищ командующий? — выдавил он глухо.
Власов удивленно глянул на маленького полковника, поправил очки.
— Говори, — разрешил он.
— Разрешите остаться! — умоляющим голосом произнес Антюфеев.
— Не понял, — повел бровью генерал Власов.
— Спасибо за доверие, но сейчас не могу… Как же товарищей бросить?! Ведь я привел дивизию сюда, с января вместе воюем с немцем, и вдруг… Меня, значит, самолетом, а дивизия в болоте сиди? Дозвольте обождать, товарищ командарм?.. Хочу со всеми выйти.
Ответить Власов не успел, в блиндаж вошел Зуев. Его Иван Михайлович прежде тоже не видел, но знал по рассказам: молодой, подтянутый, красивый, одним словом, комиссар.
Иван Васильевич вопросительно глянул на полковника, тот встал, представился. Фамилию и звание назвал, а про должность промолчал, он с ней уже некоторым образом расстался.
Зуев стиснул руку Ивану Михайловичу, посмотрел улыбчиво, дескать, знаю про такого, наслышан о делах.
— Ты полюбуйся на этого героя, Иван Васильевич, — заговорил Власов, показывая на Антюфеева. Махнул рукой: садитесь, дескать. Присели к столу. — Полковник сдал дивизию начштаба, а на Большую землю лететь не хочет. Не могу товарищей, мол, бросать… Ходатайствует оставить его в дивизии до выхода армии на плацдарм. Таково, говорит, мое желание… Что будем делать?
— Доброе желание, — улыбнулся Зуев и лукаво подмигнул гостю. У Антюфеева отлегло чуточку от сердца.
— А приказ фронта? — подыграл Власов, и по тону, каким он спросил это, Антюфеев понял, что обоим по нутру его протест.
— Туда мы наше мнение сообщим, — продолжая улыбаться и хитро поглядывая на Ивана Михайловича, не возьмет ли слова обратно, проговорил Зуев. — И добавим: просьбу комдива поддерживаем, оставьте его у нас до выхода Второй ударной.
— Годится? — спросил Власов.
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант! — во весь голос рявкнул радостный Антюфеев.
— Голос у тебя, полковник, не по росту, — заметил Власов. — Значит, надо к голосу и званье подгонять? А вообще-то, полководцы все, как правило, туго растут.
Пока запрашивали штаб фронта, хозяин Антюфеева не отпускал. А тот как на иголках сидел, ждал, как решат его судьбу в Малой Вишере. Зуев же все про настроение бойцов выспрашивал, как продовольствие распределяют, что с воздуха и по огненной дороге через Долину Смерти идет, про немецкие призывы сдаваться, про их листовки и реакцию на них красноармейцев.
Антюфеев рассказал, как однажды немцы, зная о голодном пайке русских, буханки хлеба на штыках над бруствером подняли и кричат: «Иди сюда, Иван, таких буханок у нас пропасть!» Бойцы из полка Сульдина подобрались заранее поближе к их траншеям и, когда те с хлебом забавлялись, взяли их с двух сторон врукопашную. Выбили с позиции, забрали в плен с пяток солдат и хлебные буханки.
— На всех, кто был в бою, распределили, а половину отдали в медсанбат, — рассказывал комдив. — Одну буханку мне принесли, с цифрой на горбушке: «1937». Пять лет хранили…
— Такой хлеб я видел, — сообщил Зуев. — Еще зимой трофеи брали. В Москву отправили экспертам, пусть знают, как немцы хлеб готовили к войне.
— Буханку-то себе оставил? — подмигнул Власов полковнику.
Тот недоуменно посмотрел на командарма, потом до него дошло, и Антюфеев покраснел.
— Как можно, — пробормотал он. — Раненым отдал…
— Не обижайтесь, Иван Михайлович, — мягко произнес Зуев. — Андрей Андреевич пошутил…
— А разве он этого не понял? — удивился Власов. — Значит, устал воевать наш славный Антюфеев, если чувство юмора подрастерял. Ничего, скоро отдохнем, силы накопим и начнем ломать супостата.
Ответ из штаба фронта гласил: полковника Антюфеева до выхода 2-й ударной оставить в прежней должности.
17
21 мая 1942 года, в семнадцать часов двадцать минут, Ставка Верховного Главнокомандования передала в Малую Вишеру директиву для генерала Хозина. В директиве подчеркивалось, что главная и ближайшая задача для войск волховской группы войск Ленинградского фронта — отвод 2-й ударной армии. Предписывалось, прочно прикрывшись на рубеже Ольховские Хутора — Тигода от атак противника с запада, ударом главных сил армии в восточном направлении с одновременным встречным ударом 59-й армии уничтожить немецкие войска в выступе Прйютино — Спасская Полнеть.
В указаниях Ставки подчеркивалось: не допустить, чтобы противник соединил чудовскую и новгородскую группировки, ибо это означало бы полное окружение 2-й ударной.
Командование группы армий «Север» до сих пор пока не подозревало о намерениях русских. В оценке обстановки, которую составил штаб в начале мая, говорилось, что советские войска будут придерживаться прежней тактики: стремиться раздвинуть коридор, связывающий 2-ю ударную с главными силами, атаковать изнутри волховского мешка и давить на Любань со стороны Погостья.
Когда генерала Федюнинского отозвали в Москву, 54-ю армию принял генерал-майор Сухомлин. Изучив обстановку и выслушав точку зрения начальника штаба армии Березинского, Сухомлин боевым состоянием армии весьма удручился. Почти все ее дивизии были измотаны непрерывными боями, люди устали так, что валились с ног. А тут еще весенняя слякоть, она и везде-то несподручна для войны, в этих же местах губительна. Дороги превратились в километры вязкой грязи. Снаряды и продукты доставляли на руках за двадцать — тридцать километров.
Генерал Сухомлин ясно представлял: ситуация, увы, не для активных действий. Но… По ту сторону Октябрьской железной дороги ждала помощи 2-я ударная, ей было еще труднее. Штаб фронта нажимал на Сухомлина: только вперед! Он повздыхал-повздыхал, потом усилил гвардейцев Гагена, и 4-й стрелковый корпус нанес удар на Липовик. С отчаянной решимостью рванулись бойцы в атаку, и им удалось вклиниться в оборону противника.
Этот успех, хотя был он довольно незначительным, показался немцам совсем некстати. Поначалу они ввели в сражение одну пехотную и одну танковую дивизии, завязали бои с тем, чтобы остановить наступление Гагена. А вскоре перебросили на этот участок фронта еще две дивизии.
Сбив темп атак, противник и сам принялся активно огрызаться. Сначала ротой или двумя бросался останавливать гвардейцев, завязывая встречные бои, потом стал переходить в наступление уже полками. Корпус Гагена остановился, а кое-где и отошел, дав возможность противнику выпрямить в ряде мест линию фронта.
Тогда генерал Хозин приказал снять корпус с передовой. Отважных гагенцев отводили на пополнение в тыл. А остальные части должны были начать инженерные работы по всей линии фронта, перейти к обороне.
18
Из Берлина в «Вольфшанце» Гитлер вернулся 24 мая, пробыв в столице рейха три дня. Здесь он наскоро решил ряд проблем, связанных с форсированным выпуском новых танков, продовольственной программой, пересмотром режима работы военной промышленности и пополнением резервной армии новобранцами весеннего призыва. Фюрер торопился в ставку, чтобы лично убедиться в начавшемся триумфе операции «Блау». Он знал уже, что вчера был закрыт изюмский котел, и хотя русские активно контратакуют внешний обвод окружения, сочетая эти удары с попытками прорваться изнутри, судьба трех русских армий предрешена. Еще немного — и дивизии вермахта устремятся к Волге и на Кавказ.
Особенно радовала Гитлера так удачно завершившаяся крымская кампания. Шутка ли — полтораста тысяч одних только пленных! Не считая огромного количества боевой техники, оружия, снаряжения, которые бросили на полуострове русские, в панике переправляясь через Керченский пролив.
Продолжавший держаться Севастополь фюрера уже не беспокоил. Его падение — вопрос времени. А тогда можно снять армию Манштейна и перебросить ее к Петербургу, и к осени он, фюрер, раздавит этот ненавистный город. Из вчерашней сводки, полученной им еще в Берлине, Гитлер знал: на севере наступило затишье. Русские прекратили атаки против 2-го армейского корпуса, перешли к обороне в районе Погостья и готовятся отвести войска из волховского котла. Надо принять меры к тому, чтобы не дать им безнаказанно уйти, хотя эта операция теперь носит уже частный характер. Главное сейчас происходит на юге.
«Через два дня в Африке перейдет в наступление Роммель…» — подумал фюрер, заканчивая скромный обед, на который он пригласил ближайшее окружение из тех лидеров партии и государства, что имели собственные постоянные резиденции в районе «Вольфшанце».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138