Там работают три саперных батальона и понтонеры майора… Как его?
— Ермаков, товарищ командующий, — подал голос Стельмах.
— Вот-вот… Саперы работают день и ночь, да еще под ударами вражеской авиации. Плохо у нас пока с прикрытием, но когда-нибудь будет и хорошо.
Все, будто по команде, вздохнули.
— Вам уже довели мою сегодняшнюю директиву: Второй ударной занять более выгодный рубеж по линии Ольховка, река Рогавка, Финев Луг… Ставка Верховного Главнокомандования о нашем решении знает, но план этот ею пока не утвержден. К сожалению, Пятьдесят девятая армия не в состоянии потеснить противника в районе Спасской Полисти. Немец ожесточенно отбивает наши атаки, подтягивает резервы.
— По уточняющимся сейчас данным, — вклинился в паузу начальник разведки фронта, — для усиления группы Венделя из рейха прибывает Баварский стрелковый корпус.
Козин поморщился. Не ко времени вылез, незачем ошарашивать людей. Да и нежелательную параллель могут провести: дескать, Хозин отдал Ставке стрелковый корпус, а немцы такую подмогу своим присылают.
— Мы надеемся, что противник не догадывается о нашем решении сократить линию обороны Второй ударной, — сказал Михаил Семенович. — Значит, нам необходимо сохранить их уверенность в том, что войска волховской группы будут укреплять транспортные коммуникации, связь с вашей зоной за счет расширения горловины прорыва ударами Пятьдесят девятой армии с востока. Одновременно продолжать отражать натиск немцев из района Новгорода и Подберезья. Тут вся ответственность ложится на Пятьдесят вторую армию. А Пятьдесят четвертая армия, которую принял генерал Сухомлин, будет продолжать наступление на Любань в районе По-гостья. Таким образом, совместными усилиями мы обязаны прорвать фронт германских войск.
— Так мы обороняться будем или наступать? — спросил генерал Власов.
— И то, и другое, — оживился Хозин. — В этом и будет состоять своеобразие нашей стратегии. Вам что-нибудь неясно, Андрей Андреевич?
Власов неопределенно повел плечом.
— Вопросов не имею, — бесстрастным тоном произнес он.
— Из состава нашей армии выводят кавкорпус Гусева, Четвертую дивизию, полк гвардейских минометов, артиллерию, — подал голос Зуев. — А вместо боевых частей развертывают полевые госпитали, хотя раненых и без того скопилось на освобожденной территории огромное количество. Получим ли мы что-либо взамен?
— Да у вас там свыше сорока боевых частей! — вскричал Хозин. — Мне известно, что Мерецков ободрал все армии фронта, бросая их дивизии в вашу ненасытную прорву! А вы еще плачетесь… Вот я сам как-нибудь соберусь, приеду к вам и проверю, где вы там прячете боеспособные единицы!
— Они были такими прежде, товарищ командующий, — смело глядя Хозину в глаза, ответил Зуев. — Да, Мерецков укреплял нашу армию, ибо она шла на острие прорыва, Но теперь эти части обескровлены непрерывными боями, измучены голодом, который начался еще в апреле. Военный совет делает все, чтобы мобилизовать бойцов, дух армии необычайно высок, несмотря на лишения и потери. Но человеческим возможностям все-таки есть предел.
— Вы правы, комиссар, — устало произнес Хозин и опустил голову. — Силы человека не беспредельны… Но вот резервов для вас у меня нет никаких. Обходитесь как-нибудь сами.
«А что я скажу Сталину?» — с тоской спросил себя командующий фронтом.
Командующему Ленинградским фронтом
14 мая 1942 года в 02 часа 50 минут
№
170379
Отвод 2-й ударной армии на рубеж Ольховские Хутора — озеро Тигода не дает нам больших выгод, так как для удержания этого рубежа потребуется не менее четырех-пяти дивизий. Кроме того, с отводом армии на этот рубеж не устраняется угроза армейским коммуникациям в районе Мясного Бора. В силу этого Ставка Главнокомандования приказывает:
1. Отвести 2-ю ударную армию из занимаемого ею района и организовать уничтожение противника в выступе Приютино — Спасская Полнеть одновременным ударом 2-й ударной армии с запада на восток и ударом 59-й армии с востока на запад.
2. По выполнении этой операции войска 2-й ударной армии сосредоточить в районе Спасская Полнеть — Мясной Бор с тем, чтобы прочно закрепить за собой совместно с 59-й и 52-й армиями Ленинградскую железную дорогу и шоссе, а также плацдарм на западном берегу реки Волхов.
Получение подтвердить.
И. Сталин
А. Василевский
15
…Несколько дней назад Василевский доложил Сталину, что состояние 2-й ударной безнадежно, оперативная обстановка такова, что ее стоит, видимо, отвести на отвоеванный еще зимой волховский плацдарм.
Сталин на его слова реагировал довольно вяло. Он уже утратил интерес к Любанскому варианту, поскольку должного пропагандистского эффекта захват мало кому известной станции не давал. Стратегические результаты незавершившейся, увы, операции вождя не волновали. Вот прорваться к Ленинграду, сокрушить всю группу армий «Север», это да, этим стоило ему, Верховному, заниматься.
Кроме того, он находился в приподнятом настроении от бодрых реляций из Крыма, которые слал ему Мехлис, предвкушал освобождение Харькова, что обещали вождю Хрущев, Ватутин и Тимошенко.
Тем не менее Сталин нашел время для Волховского фронта и решил судьбу 2-й ударной.
— Отводите, согласен, — равнодушно сказал он. — А что думает генерал Хозин?
— То же самое, товарищ Сталин, — быстро ответил Василевский, ловко, но без суетливости собирая карту и дивясь про себя тому, что не далее как три недели назад Хозин обещал безо всякой помощи Ставки освободить колыбель революции от блокады.
«Видимо, не до конца представил, что там происходит, — осторожно и тайно подумал о вожде Василевский. — Считает маневром».
Во всяком случае, тогда вождь директиву подписал и формально развязал Хозину руки. Но сегодня, 19 мая, Сталин уже знал, что Крымская битва проиграна бесповоротно. Ему не было, конечно, известно, что генерал Гальдер записал в этот день в дневнике: «Керченскую операцию следует считать законченной. 150 000 пленных и большие трофеи». Но Сталину доложили: полный разгром.
Угрызения совести не мучили вождя. Он сделал вывод: да, во всем виноват Мехлис, которого он, товарищ Сталин, послал на помощь комфронта Козлову. Да, Мехлис действовал от имени товарища Сталина и, подмяв под себя слабовольного Козлова, наделал грубых ошибок. За это Мехлис будет сурово наказан. Он, кстати, уже прислал товарищу Сталину депешу, в которой требует для себя немедленного расстрела.
Вождь вспомнил этот казус и ухмыльнулся: много на себя берет Мехлис. Это он, товарищ Сталин, решает, кто достоин расстрела, а кто может быть и повешен.
Он позвонил помощнику.
— Мехлис здесь, — сообщил тот, возникнув в дверях.
Сталин странным образом благодушно кивнул. Вид у него был непривычно смиренным.
«Надвигается буря», — бесстрастно подумал Поскребышев.
16
«Мессершмитт» свалился из-за серого облака и короткой очередью срезал ползущий над лесом «кукурузник». Тот даже не загорелся… Убитый летчик посунулся вперед, толкнув вниз ручку управления, и двукрылый самолет, клюнув носом, упал в болото.
— Пропали наши сухарики, — горестно и с шутовским одновременно ерничеством вздохнул ординарец комдива. — Размокнут…
Хотел его обматерить в сердцах Иван Михайлович, но крепким словом Антюфеев никогда не злоупотреблял. Только поднял неторопливо руку и несильно толкнул балбеса в затылок.
— Виноват, товарищ полковник! — рявкнул смекнувший, что проявил дурость, парень, от неожиданности едва не свалившись с болотной кочки, на которой стоял рядом с комдивом.
Полковник Антюфеев поворотился влево, кивнул начальнику разведки. Тот молча козырнул и отошел распорядиться: авось кто и жив там остался, если самолет трясина не засосала. Дело шло к полуночи, а небо все голубело, только там, где кучковались облака, было грязновато-серым. Иван Михайлович Антюфеев вспомнил, что до Ленинграда им осталась сотня километров, а там ведь сейчас белые ночи, что поэты всегда воспевали. Для них же это природное волшебство боком выходит: теперь и ночью «кукурузникам» с сухарями не пробраться. Тот, кого тюкнул сейчас «мессер», далеко не первый из тех, что нашел погибель в болотах.
«Вот' и сухари пропали», — невольно подумал Антюфеев и теперь уже себя мысленно обругал: о погибшем летчике надо горевать, а не о сухарях. Хотя если с другой стороны посмотреть, то те самые сухари для многих бойцов означают продление жизни. Только и то верно, что целую армию, залегшую в диких топях, не прокормить теми мешками с сушеным хлебом, что кидают авиаторы. Его дивизия давно перешла на подножный корм. Правда, был он куда как скуден — травинки объедали, едва они появлялись на свет божий, хвоя на отвар шла. Вот еще березовым соком пробавлялись. А дохлых лошадей — они весной так выручили всех — давно уже на харч перевели.
Но оборону Антюфеев, стоявший, против Красной Горки, держал вместе с соседями стойко. И будет держать. Не зря старый вояка Мерецков назвал его еще зимой лучшим на Волхове комдивом. Только вот дивизию жалко, таяла она, будто старый снег на весеннем солнце. Рожки да ножки остались от того полнокровного соединения, которое 7 ноября 1941 года так браво вышагивало на параде в Воронеже перед маршалом Тимошенко и Хрущевым. Тает дивизия… А пополнения нет, припасы не поступают, красноармейцы берегут каждый патрон. К пушкам тоже не хватает снарядов, за ними отряжают бойцов, и те несут их на себе по неверным тропинкам и гатям пешком за многие километры. ,
Вот осмотрел он сейчас позиции полка, которым командует Иван Сульдин. Грамотно командует, с умом использует особую природу здешних мест. Но ты хоть Александром Македонским будь, а без того, чем люди воюют, то есть оружия с припасами и харча, жар-птицу победы за хвост не поймаешь.
Комдив с печалью глянул в сторону, где исчез незадачливый «кукурузник», отвернулся. А перед ним возник Иван Сульдин.
— Из армии звонок, — понизив голос, сообщил он.
Разговор тот был коротким, но толком комдив почти ничего не понял. Речь не о приказе — тут все лаконично и потому предельно ясно: сдать дивизию начальнику штаба, а самому немедленно прибыть на армейский КП. Но вот зачем, Ивану Михайловичу, как и водится у военных, не сообщили. Обычное дело — сдать боевую часть, явиться к начальству… Зачем — разъяснят на месте.
Но Антюфеев вдруг запаниковал. Он расстроился скорее не от неясности положения, а от того, что соратники заволновались, едва ли не слезу пустили, узнав, что командира отзывают.
Комиссар Чувилин отвел комдива в сторону.
— Не дрейфь, Иван, — по-домашнему шепнул ему. — Я так полагаю, что решили тебя отозвать неспроста. Не по твоему размаху ты командуешь теперь. По нашим сусекам народ подсобрать — на добрый полк едва собьется. А ты большой квалификации товарищ. И в армии это тоже понимают.
Сказал «спасибо» Антюфеев комиссару, а кошки на душе все одно скребли.
Сдача дел времени большого не заняла. Написал Антюфеев последний приказ: убываю, дескать, согласно высшей воле, а вам в комдивы определяется другой товарищ. И в акте расписался: 327-ю сдал…
На рассвете — по времени, конечно, ведь белые ночи — небо над головами так всю ночь и не потемнело, отправился с ординарцем в путь. До штаба армии было километров тридцать или тридцать пять, это если мерить по старой, еще зимней дороге, которая давно испарилась. А по нынешней и того больше. Ехали верхом на страшно отощавших лошадях, их еще не всех съели: голод голодом, а кони и для войны нужны.
О таких переходах, какой едва за длинный день одолели Антюфеев и верный его оруженосец, потом обычно никому не рассказывают, стараются забыть. Не передать словами, как шастали по болотам, надо самому отведать. Но и их одолели бывший комдив и Ваня Христофоров, к позднему вечеру прибыли в штаб армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Ермаков, товарищ командующий, — подал голос Стельмах.
— Вот-вот… Саперы работают день и ночь, да еще под ударами вражеской авиации. Плохо у нас пока с прикрытием, но когда-нибудь будет и хорошо.
Все, будто по команде, вздохнули.
— Вам уже довели мою сегодняшнюю директиву: Второй ударной занять более выгодный рубеж по линии Ольховка, река Рогавка, Финев Луг… Ставка Верховного Главнокомандования о нашем решении знает, но план этот ею пока не утвержден. К сожалению, Пятьдесят девятая армия не в состоянии потеснить противника в районе Спасской Полисти. Немец ожесточенно отбивает наши атаки, подтягивает резервы.
— По уточняющимся сейчас данным, — вклинился в паузу начальник разведки фронта, — для усиления группы Венделя из рейха прибывает Баварский стрелковый корпус.
Козин поморщился. Не ко времени вылез, незачем ошарашивать людей. Да и нежелательную параллель могут провести: дескать, Хозин отдал Ставке стрелковый корпус, а немцы такую подмогу своим присылают.
— Мы надеемся, что противник не догадывается о нашем решении сократить линию обороны Второй ударной, — сказал Михаил Семенович. — Значит, нам необходимо сохранить их уверенность в том, что войска волховской группы будут укреплять транспортные коммуникации, связь с вашей зоной за счет расширения горловины прорыва ударами Пятьдесят девятой армии с востока. Одновременно продолжать отражать натиск немцев из района Новгорода и Подберезья. Тут вся ответственность ложится на Пятьдесят вторую армию. А Пятьдесят четвертая армия, которую принял генерал Сухомлин, будет продолжать наступление на Любань в районе По-гостья. Таким образом, совместными усилиями мы обязаны прорвать фронт германских войск.
— Так мы обороняться будем или наступать? — спросил генерал Власов.
— И то, и другое, — оживился Хозин. — В этом и будет состоять своеобразие нашей стратегии. Вам что-нибудь неясно, Андрей Андреевич?
Власов неопределенно повел плечом.
— Вопросов не имею, — бесстрастным тоном произнес он.
— Из состава нашей армии выводят кавкорпус Гусева, Четвертую дивизию, полк гвардейских минометов, артиллерию, — подал голос Зуев. — А вместо боевых частей развертывают полевые госпитали, хотя раненых и без того скопилось на освобожденной территории огромное количество. Получим ли мы что-либо взамен?
— Да у вас там свыше сорока боевых частей! — вскричал Хозин. — Мне известно, что Мерецков ободрал все армии фронта, бросая их дивизии в вашу ненасытную прорву! А вы еще плачетесь… Вот я сам как-нибудь соберусь, приеду к вам и проверю, где вы там прячете боеспособные единицы!
— Они были такими прежде, товарищ командующий, — смело глядя Хозину в глаза, ответил Зуев. — Да, Мерецков укреплял нашу армию, ибо она шла на острие прорыва, Но теперь эти части обескровлены непрерывными боями, измучены голодом, который начался еще в апреле. Военный совет делает все, чтобы мобилизовать бойцов, дух армии необычайно высок, несмотря на лишения и потери. Но человеческим возможностям все-таки есть предел.
— Вы правы, комиссар, — устало произнес Хозин и опустил голову. — Силы человека не беспредельны… Но вот резервов для вас у меня нет никаких. Обходитесь как-нибудь сами.
«А что я скажу Сталину?» — с тоской спросил себя командующий фронтом.
Командующему Ленинградским фронтом
14 мая 1942 года в 02 часа 50 минут
№
170379
Отвод 2-й ударной армии на рубеж Ольховские Хутора — озеро Тигода не дает нам больших выгод, так как для удержания этого рубежа потребуется не менее четырех-пяти дивизий. Кроме того, с отводом армии на этот рубеж не устраняется угроза армейским коммуникациям в районе Мясного Бора. В силу этого Ставка Главнокомандования приказывает:
1. Отвести 2-ю ударную армию из занимаемого ею района и организовать уничтожение противника в выступе Приютино — Спасская Полнеть одновременным ударом 2-й ударной армии с запада на восток и ударом 59-й армии с востока на запад.
2. По выполнении этой операции войска 2-й ударной армии сосредоточить в районе Спасская Полнеть — Мясной Бор с тем, чтобы прочно закрепить за собой совместно с 59-й и 52-й армиями Ленинградскую железную дорогу и шоссе, а также плацдарм на западном берегу реки Волхов.
Получение подтвердить.
И. Сталин
А. Василевский
15
…Несколько дней назад Василевский доложил Сталину, что состояние 2-й ударной безнадежно, оперативная обстановка такова, что ее стоит, видимо, отвести на отвоеванный еще зимой волховский плацдарм.
Сталин на его слова реагировал довольно вяло. Он уже утратил интерес к Любанскому варианту, поскольку должного пропагандистского эффекта захват мало кому известной станции не давал. Стратегические результаты незавершившейся, увы, операции вождя не волновали. Вот прорваться к Ленинграду, сокрушить всю группу армий «Север», это да, этим стоило ему, Верховному, заниматься.
Кроме того, он находился в приподнятом настроении от бодрых реляций из Крыма, которые слал ему Мехлис, предвкушал освобождение Харькова, что обещали вождю Хрущев, Ватутин и Тимошенко.
Тем не менее Сталин нашел время для Волховского фронта и решил судьбу 2-й ударной.
— Отводите, согласен, — равнодушно сказал он. — А что думает генерал Хозин?
— То же самое, товарищ Сталин, — быстро ответил Василевский, ловко, но без суетливости собирая карту и дивясь про себя тому, что не далее как три недели назад Хозин обещал безо всякой помощи Ставки освободить колыбель революции от блокады.
«Видимо, не до конца представил, что там происходит, — осторожно и тайно подумал о вожде Василевский. — Считает маневром».
Во всяком случае, тогда вождь директиву подписал и формально развязал Хозину руки. Но сегодня, 19 мая, Сталин уже знал, что Крымская битва проиграна бесповоротно. Ему не было, конечно, известно, что генерал Гальдер записал в этот день в дневнике: «Керченскую операцию следует считать законченной. 150 000 пленных и большие трофеи». Но Сталину доложили: полный разгром.
Угрызения совести не мучили вождя. Он сделал вывод: да, во всем виноват Мехлис, которого он, товарищ Сталин, послал на помощь комфронта Козлову. Да, Мехлис действовал от имени товарища Сталина и, подмяв под себя слабовольного Козлова, наделал грубых ошибок. За это Мехлис будет сурово наказан. Он, кстати, уже прислал товарищу Сталину депешу, в которой требует для себя немедленного расстрела.
Вождь вспомнил этот казус и ухмыльнулся: много на себя берет Мехлис. Это он, товарищ Сталин, решает, кто достоин расстрела, а кто может быть и повешен.
Он позвонил помощнику.
— Мехлис здесь, — сообщил тот, возникнув в дверях.
Сталин странным образом благодушно кивнул. Вид у него был непривычно смиренным.
«Надвигается буря», — бесстрастно подумал Поскребышев.
16
«Мессершмитт» свалился из-за серого облака и короткой очередью срезал ползущий над лесом «кукурузник». Тот даже не загорелся… Убитый летчик посунулся вперед, толкнув вниз ручку управления, и двукрылый самолет, клюнув носом, упал в болото.
— Пропали наши сухарики, — горестно и с шутовским одновременно ерничеством вздохнул ординарец комдива. — Размокнут…
Хотел его обматерить в сердцах Иван Михайлович, но крепким словом Антюфеев никогда не злоупотреблял. Только поднял неторопливо руку и несильно толкнул балбеса в затылок.
— Виноват, товарищ полковник! — рявкнул смекнувший, что проявил дурость, парень, от неожиданности едва не свалившись с болотной кочки, на которой стоял рядом с комдивом.
Полковник Антюфеев поворотился влево, кивнул начальнику разведки. Тот молча козырнул и отошел распорядиться: авось кто и жив там остался, если самолет трясина не засосала. Дело шло к полуночи, а небо все голубело, только там, где кучковались облака, было грязновато-серым. Иван Михайлович Антюфеев вспомнил, что до Ленинграда им осталась сотня километров, а там ведь сейчас белые ночи, что поэты всегда воспевали. Для них же это природное волшебство боком выходит: теперь и ночью «кукурузникам» с сухарями не пробраться. Тот, кого тюкнул сейчас «мессер», далеко не первый из тех, что нашел погибель в болотах.
«Вот' и сухари пропали», — невольно подумал Антюфеев и теперь уже себя мысленно обругал: о погибшем летчике надо горевать, а не о сухарях. Хотя если с другой стороны посмотреть, то те самые сухари для многих бойцов означают продление жизни. Только и то верно, что целую армию, залегшую в диких топях, не прокормить теми мешками с сушеным хлебом, что кидают авиаторы. Его дивизия давно перешла на подножный корм. Правда, был он куда как скуден — травинки объедали, едва они появлялись на свет божий, хвоя на отвар шла. Вот еще березовым соком пробавлялись. А дохлых лошадей — они весной так выручили всех — давно уже на харч перевели.
Но оборону Антюфеев, стоявший, против Красной Горки, держал вместе с соседями стойко. И будет держать. Не зря старый вояка Мерецков назвал его еще зимой лучшим на Волхове комдивом. Только вот дивизию жалко, таяла она, будто старый снег на весеннем солнце. Рожки да ножки остались от того полнокровного соединения, которое 7 ноября 1941 года так браво вышагивало на параде в Воронеже перед маршалом Тимошенко и Хрущевым. Тает дивизия… А пополнения нет, припасы не поступают, красноармейцы берегут каждый патрон. К пушкам тоже не хватает снарядов, за ними отряжают бойцов, и те несут их на себе по неверным тропинкам и гатям пешком за многие километры. ,
Вот осмотрел он сейчас позиции полка, которым командует Иван Сульдин. Грамотно командует, с умом использует особую природу здешних мест. Но ты хоть Александром Македонским будь, а без того, чем люди воюют, то есть оружия с припасами и харча, жар-птицу победы за хвост не поймаешь.
Комдив с печалью глянул в сторону, где исчез незадачливый «кукурузник», отвернулся. А перед ним возник Иван Сульдин.
— Из армии звонок, — понизив голос, сообщил он.
Разговор тот был коротким, но толком комдив почти ничего не понял. Речь не о приказе — тут все лаконично и потому предельно ясно: сдать дивизию начальнику штаба, а самому немедленно прибыть на армейский КП. Но вот зачем, Ивану Михайловичу, как и водится у военных, не сообщили. Обычное дело — сдать боевую часть, явиться к начальству… Зачем — разъяснят на месте.
Но Антюфеев вдруг запаниковал. Он расстроился скорее не от неясности положения, а от того, что соратники заволновались, едва ли не слезу пустили, узнав, что командира отзывают.
Комиссар Чувилин отвел комдива в сторону.
— Не дрейфь, Иван, — по-домашнему шепнул ему. — Я так полагаю, что решили тебя отозвать неспроста. Не по твоему размаху ты командуешь теперь. По нашим сусекам народ подсобрать — на добрый полк едва собьется. А ты большой квалификации товарищ. И в армии это тоже понимают.
Сказал «спасибо» Антюфеев комиссару, а кошки на душе все одно скребли.
Сдача дел времени большого не заняла. Написал Антюфеев последний приказ: убываю, дескать, согласно высшей воле, а вам в комдивы определяется другой товарищ. И в акте расписался: 327-ю сдал…
На рассвете — по времени, конечно, ведь белые ночи — небо над головами так всю ночь и не потемнело, отправился с ординарцем в путь. До штаба армии было километров тридцать или тридцать пять, это если мерить по старой, еще зимней дороге, которая давно испарилась. А по нынешней и того больше. Ехали верхом на страшно отощавших лошадях, их еще не всех съели: голод голодом, а кони и для войны нужны.
О таких переходах, какой едва за длинный день одолели Антюфеев и верный его оруженосец, потом обычно никому не рассказывают, стараются забыть. Не передать словами, как шастали по болотам, надо самому отведать. Но и их одолели бывший комдив и Ваня Христофоров, к позднему вечеру прибыли в штаб армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138