Наши били из «Дегтяревых» в упор, хладнокровно, будто в тире. В ротах народ остался отборный, из тех, кому сам черт не брат, прошедшие болотную академию ребята, таких давлением на психику, бравадой не возьмешь.
Пока отражали дурные наскоки врага, стемнело, тогда и отошли организованно к Финеву Лугу и проследовали в район сосредоточения, на рубеж реки Глушицы, к жердевой дороге, неподалеку от КП 305-й дивизии. Выход через коридор наметили в ночь на 31 мая. А накануне вечером Венца и Писаренко вызвали в штаб соседней дивизии, где заместитель командарма генерал Алферьев собирал всех на совещание. Когда собрались, он будто обухом по голове ошарашил новостью: немцы закрыли горловину прохода.
— Надо немедленно выступать! — воскликнул сосед-комдив. — Стоит промедлить, так их тогда ничем не выколупнешь…
— И нечем колупать, — сказал артиллерист-подполковник. — Снаряды за Мясным Бором…
— Разрешите мне, товарищ генерал, — поднялся Венец. — Мы с командиром тоже за немедленную атаку. Поставим пушки на прямую наводку, кое-какой боеприпас найдется. А людям объявим, что за Волховом их ждет заслуженный отдых. Надо еще раз нажать, ударим по оккупантам… Последнее усилие! Люди нас поймут, товарищ генерал… А при выходе мы и коридор расширим, оборону укрепим. Надо пробиваться сейчас! Промедление смерти подобно…
Командиры и комиссары нестройно загалдели. Алферьев нахмурился и поднял руку:
— Дело серьезное, — сказал он. — Не мышь в нору пускаем — целая армия должна выйти. И с минимальным ущербом для себя. Надо тщательно готовить операцию! — Но и после этих слов кое-кто продолжал недовольно ворчать. Заместитель командарма оглядел всех, помягче, уже другим тоном сказал: — Ну хорошо, аники-воины, вы, конечно, пробьетесь… Но кроме вас, командиров строевых частей, ваших красноармейцев, есть тысячи людей из других подразделений. Есть медсанбаты и госпитали, забитые тысячами раненых бойцов. С ними как быть? Бросить в болотах, оставить врагу?.. Молчите? То-то и оно… Операции по прорыву надо готовить на уровне командования фронтом.
«Что ж, — подумал Иосиф Венец, — здесь он прав… Но если все наличные силы бросить на расширение коридора, сделать коммуникации более надежными… Разве в этом нет гарантии на организованный выход всей армии? Ведь может получиться и так: пока мы готовим операцию прорыва, наши силы уйдут на то, чтобы поддерживать собственную жизнь. Ведь в армии нет уже никакого продовольствия. Да и патроны на исходе…»
Молод был комиссар Венец, а мыслил логично. Только до мнения его никому из решавших судьбу 2-й ударной не было дела.
Утром командир с комиссаром получили приказ: вывести бригаду в окрестности поселка Любино Поле, сосредоточиться там в лесу и ждать дальнейших распоряжений. Марш предстоял тяжелый, по топким местам. Но бригада за светлое время суток выполнила изнурительный маневр.
Едва Писаренко доложил об исполнении задачи, ему приказали… срочно вернуть войска на прежнее место.
— Ты что-нибудь понял, комиссар? — спросил комбриг у Венца.
— Ровным счетом ничего, — отозвался обескураженный Иосиф Харитонович.
Поняли или не поняли — выполнять приказ надо. Бригада вернулась и еще через день получила приказ занять оборону правее жердевой дороги.
До 6 июня шла подготовка к прорыву. За это время силы 2-й ударной не увеличились, не с чего было им увеличиваться… Норма довольствия сократилась до двадцати граммов сухарей, точнее крошек, бывших когда-то сухарями, на бойца. Кое-что сбрасывали по ночам с самолетов. Пришел к ним с востока и двухмоторный «дуглас». Вышел на зажженные костры, приготовился бросать груз, и тут его запалил немецкий истребитель, загорелась правая плоскость. С земли кричали: «Прыгай! Прыгай!», будто летчики могли их услышать… А пилот поставил машину на круг, и другой летчик стал швырять из дверцы мешки с сухарями.
Немец-истребитель видит, что подстреленный русский не тянет в сторону, экипаж не выбрасывается на парашютах. Подобрался вплотную, а наши ребята внимания не обращают, знай себе кидают на землю мешки с сухарями. Ганс не выдержал такого презрения к смерти, поджег второй мотор. «Дуглас» резко клюнул вниз, окутался черным дымом и с нарастающим ревом устремился к земле…
Пока готовили прорыв, перегруппировывали войска, судили-рядили, проявляли нерешительность и в армейском, и во фронтовом штабах, противник укреплял позиции в Долине Смерти. И потому попытки вышибить их оттуда были отбиты.
В последние дни в воздухе над 2-й ударной армией постоянно висело от сорока до шестидесяти «юнкереов». Построившись в круг, они пикировали с бомбовым грузом вниз, включая особые сирены для устрашения. Правда ущерб был только от прямых попаданий. Если бомба попадала в болото, она уходила в глубь трясины и там рвалась, вспучивая болото, и только. Но постоянный вой над головами, а главное, непроходящая у всех злость на пиратов, которые безнаказанно носились по небу, трепали и без того напряженные до предела нервы окруженцев.
Кольцо окружения стягивалось и становилось все уже. Потери от мин и снарядов росли, силы таяли, пространство, которое занимала армия, сокращалось, и все чаще скромные посылки с сухарями и патронами, сбрасываемые с неба, попадали в руки немцев.
24 июня дивизионный комиссар Зуев пришел на КП бригады вместе с майором государственной безопасности Шашковым. Оба осунувшиеся, с красными, воспаленными глазами. Пожимая руку Венцу, Александр Георгиевич улыбнулся.
— Готов к атаке, сосед? — спросил чекист комиссара бригады.
То, что они стали соседями, было более чем верно. Блиндаж генерала Власова вплотную примыкал к палаткам бригадной медсанроты.
— Давно был готов, — не сдержался Венец. — Чего вот только ждали три недели… Чтобы немец получше укрепился?
— Начальство критикует, — подмигнул Зуеву особист. — И не боится…
— Правильно делает, — сухо отозвался Зуев.
Он понимал: Шашков принял такой тон из желания подбодрить Венца. Но сам Иван Васильевич так устал в последние дни, что не мог заставить себя удерживаться на подобном уровне. Ему оставалось лишь удивляться неистребимому жизнелюбию Шашкова.
«Вот кому надо быть комиссаром, — все чаще думал об Александре Георгиевиче член Военного совета. — Впрочем, на его месте такие люди, как он, может быть, еще нужнее».
— Венец прав: преступно затянули с прорывом, — продолжал Зуев. — Это была ошибка. А ведь мы предлагали фронту, генералу Хозину, двинуться на прорыв немедленно. Пока же готовили операцию, согласовывали действия с Коровниковым, а фронтовые штабисты носили оперативные планы на подпись начальству, противник укрепился в горловине.
— При их инженерной технике немцы за пару суток создают такую оборону, что без артиллерии ее не одолеть, — заметил Венец. — Потому мы с командиром и предлагали идти без промедления к Мясному Бору.
— Хорошо хоть, что часть раненых и беженцы прошли туда двадцать второго, — вздохнул Зуев. — Ребятишек до слез жалко. Они-то по какой вине мыкаются с нами?
— Ну, бывай, комиссар, — протянул руку Иосифу майор госбезопасности. — До свиданья на Большой земле.
Венец не знал, что больше никогда не увидит этих людей, но почему-то был уверен, что на самом деле встретится с ними после прорыва.
Общая попытка прорваться южнее Мясного Бора не удалась. Противник буквально воздвиг перед 305-й дивизией и 59-й бригадой непреодолимую завесу огня. А дым, гарь, копоть от свирепого пожара превратил рассвет в настоящую черную ночь. Оставшиеся в живых, уцелевшие в пекле, задыхаясь от чесночной вони — ее издавала начинка немецких снарядов и мин, отошли к Замошскому болоту. И уже там, между десятью и одиннадцатью часами, комдив-305 прислал в бригаду связного, чтоб сообщить: командарм Яковлев передал по радио директиву Ставки с требованием прекратить организованное сопротивление и выходить из окружения малыми группами. А противник тем временем стал наседать со всех сторон.
Решили уходить в Замошское болото.
— Мы прикроем вас, — сказал Венцу безногий лейтенант, застрявший с такими же увечными в санроте. — Оставьте нам оружие и патроны…
Они остались, те, кто не мог идти с остальными, чтобы сдержать натиск немецких автоматчиков. Там были лежачие из бригадной санроты и медсанбата дивизии. Одни стреляли из пулеметов, другие поползли на минное поле, закрывавшее дорогу тем, кто мог еще выбраться отсюда.
— Нам все равно не уйти, — сказал пожилой вислоусый сержант с отхваченной выше колена правой ногой. — Но путь вам проложим… Аида, ребята!
Он ловко пополз вперед, помогая себе коленом целой ноги, и вскоре подорвался на мине. За ним поползли другие, принимая смерть ради боевых товарищей. По их кровавому следу двигались те, кто остался с комбригом и комиссаром. Они миновали проход, минное поле и оказались в примыкавшем к болоту лесу. Здесь еще около часа слышали выстрелы — это безрукие и безногие герои, оставшиеся на древней, святой для советских людей земле, отбивались еще от наседавших врагов.
Наступила ночь. Она дала окруженцам возможность уйти в немецкий тыл. Наутро вышли к деревне Большое Замошье и натолкнулись на немцев, которые прочесывали опушку леса. Два десятка измученных людей вступили в бой, стараясь отойти в чащу. Когда оторвались от преследователей и отдышались, увидели: в группе осталось всего восемь человек.
60
Вот бесценный документ, подлинное свидетельство участника тех событий, написанное вскоре после трагедии 2-й ударной армии заместителем начальника Особого отдела Федором Горбовым. Письмо он адресовал брату майора госбезопасности Шашкову, чекисту Ленинградского фронта Николаю Шашкову:
«…Сегодня получил Ваше письмо и в тот же день спешу ответить. Во-первых: потеря Александра как для его семьи, так же как и для Вас, а равно и для меня является большой утратой-горем.
Я с Александром работал восемь месяцев, но мы жили и работали так, что вряд ли были такие друзья, как мы с ним. Мы всегда и везде были вместе, работали хорошо.
По сообщению ТАСС Вам было известно 30 июня о положении Второй ударной армии — вот это и есть наша родная армия. В январе месяце части нашей армии прорвали линию обороны противника по реке Волхов, глубоко вклинились в тыл врага и действовали все время по тылам. Были мы в пяти километрах от города Любань. В мае месяце по решению вышестоящего командования наша армия стала выходить в имеющийся небольшой коридор, к населенному пункту Мясной Бор. В этом районе противник закрыл нам выход 30 мая, и мы целый день дрались в полном окруженье. У нас отсутствовала дорога, испытывали большой недостаток в продуктах питания и боеприпасах, питания получали незначительное количество только воздухом.
Превосходящие силы противника наше кольцо постепенно сжимали. Мы подвергались сильным ежедневным бомбардировкам с воздуха, кроме того, наш участок, который занимала армия, простреливался со всех сторон артминометным огнем, мы находились в огненном аду. 23 июня на командном пункте армии рота Особого отдела и его сотрудники вели усиленный бой с прорвавшимися автоматчиками.
24 июня в 23 часа командованием было принято решение вывести живую силу. Поэтому в 24 часа мы начали движение, вошли в полосу сильного заградительного огня противника и пошли на штурм. Примерно в 1 час 30 минут ночи Александр попал под обстрел миномета. Разрывом мины ему оторвало ногу и руку, осколком ранило в живот. Двигаться не мог, положение его было безнадежно по характеру ранения. Александр был еще в сознании, сказал нам: «Возьмите мой партбилет» — и застрелился. Вынести его тело никакой возможности не было, шли мы исключительно по топкому болоту, т. е. по пояс в грязи и воде под ураганным ружейно-пулеметно-минометным огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Пока отражали дурные наскоки врага, стемнело, тогда и отошли организованно к Финеву Лугу и проследовали в район сосредоточения, на рубеж реки Глушицы, к жердевой дороге, неподалеку от КП 305-й дивизии. Выход через коридор наметили в ночь на 31 мая. А накануне вечером Венца и Писаренко вызвали в штаб соседней дивизии, где заместитель командарма генерал Алферьев собирал всех на совещание. Когда собрались, он будто обухом по голове ошарашил новостью: немцы закрыли горловину прохода.
— Надо немедленно выступать! — воскликнул сосед-комдив. — Стоит промедлить, так их тогда ничем не выколупнешь…
— И нечем колупать, — сказал артиллерист-подполковник. — Снаряды за Мясным Бором…
— Разрешите мне, товарищ генерал, — поднялся Венец. — Мы с командиром тоже за немедленную атаку. Поставим пушки на прямую наводку, кое-какой боеприпас найдется. А людям объявим, что за Волховом их ждет заслуженный отдых. Надо еще раз нажать, ударим по оккупантам… Последнее усилие! Люди нас поймут, товарищ генерал… А при выходе мы и коридор расширим, оборону укрепим. Надо пробиваться сейчас! Промедление смерти подобно…
Командиры и комиссары нестройно загалдели. Алферьев нахмурился и поднял руку:
— Дело серьезное, — сказал он. — Не мышь в нору пускаем — целая армия должна выйти. И с минимальным ущербом для себя. Надо тщательно готовить операцию! — Но и после этих слов кое-кто продолжал недовольно ворчать. Заместитель командарма оглядел всех, помягче, уже другим тоном сказал: — Ну хорошо, аники-воины, вы, конечно, пробьетесь… Но кроме вас, командиров строевых частей, ваших красноармейцев, есть тысячи людей из других подразделений. Есть медсанбаты и госпитали, забитые тысячами раненых бойцов. С ними как быть? Бросить в болотах, оставить врагу?.. Молчите? То-то и оно… Операции по прорыву надо готовить на уровне командования фронтом.
«Что ж, — подумал Иосиф Венец, — здесь он прав… Но если все наличные силы бросить на расширение коридора, сделать коммуникации более надежными… Разве в этом нет гарантии на организованный выход всей армии? Ведь может получиться и так: пока мы готовим операцию прорыва, наши силы уйдут на то, чтобы поддерживать собственную жизнь. Ведь в армии нет уже никакого продовольствия. Да и патроны на исходе…»
Молод был комиссар Венец, а мыслил логично. Только до мнения его никому из решавших судьбу 2-й ударной не было дела.
Утром командир с комиссаром получили приказ: вывести бригаду в окрестности поселка Любино Поле, сосредоточиться там в лесу и ждать дальнейших распоряжений. Марш предстоял тяжелый, по топким местам. Но бригада за светлое время суток выполнила изнурительный маневр.
Едва Писаренко доложил об исполнении задачи, ему приказали… срочно вернуть войска на прежнее место.
— Ты что-нибудь понял, комиссар? — спросил комбриг у Венца.
— Ровным счетом ничего, — отозвался обескураженный Иосиф Харитонович.
Поняли или не поняли — выполнять приказ надо. Бригада вернулась и еще через день получила приказ занять оборону правее жердевой дороги.
До 6 июня шла подготовка к прорыву. За это время силы 2-й ударной не увеличились, не с чего было им увеличиваться… Норма довольствия сократилась до двадцати граммов сухарей, точнее крошек, бывших когда-то сухарями, на бойца. Кое-что сбрасывали по ночам с самолетов. Пришел к ним с востока и двухмоторный «дуглас». Вышел на зажженные костры, приготовился бросать груз, и тут его запалил немецкий истребитель, загорелась правая плоскость. С земли кричали: «Прыгай! Прыгай!», будто летчики могли их услышать… А пилот поставил машину на круг, и другой летчик стал швырять из дверцы мешки с сухарями.
Немец-истребитель видит, что подстреленный русский не тянет в сторону, экипаж не выбрасывается на парашютах. Подобрался вплотную, а наши ребята внимания не обращают, знай себе кидают на землю мешки с сухарями. Ганс не выдержал такого презрения к смерти, поджег второй мотор. «Дуглас» резко клюнул вниз, окутался черным дымом и с нарастающим ревом устремился к земле…
Пока готовили прорыв, перегруппировывали войска, судили-рядили, проявляли нерешительность и в армейском, и во фронтовом штабах, противник укреплял позиции в Долине Смерти. И потому попытки вышибить их оттуда были отбиты.
В последние дни в воздухе над 2-й ударной армией постоянно висело от сорока до шестидесяти «юнкереов». Построившись в круг, они пикировали с бомбовым грузом вниз, включая особые сирены для устрашения. Правда ущерб был только от прямых попаданий. Если бомба попадала в болото, она уходила в глубь трясины и там рвалась, вспучивая болото, и только. Но постоянный вой над головами, а главное, непроходящая у всех злость на пиратов, которые безнаказанно носились по небу, трепали и без того напряженные до предела нервы окруженцев.
Кольцо окружения стягивалось и становилось все уже. Потери от мин и снарядов росли, силы таяли, пространство, которое занимала армия, сокращалось, и все чаще скромные посылки с сухарями и патронами, сбрасываемые с неба, попадали в руки немцев.
24 июня дивизионный комиссар Зуев пришел на КП бригады вместе с майором государственной безопасности Шашковым. Оба осунувшиеся, с красными, воспаленными глазами. Пожимая руку Венцу, Александр Георгиевич улыбнулся.
— Готов к атаке, сосед? — спросил чекист комиссара бригады.
То, что они стали соседями, было более чем верно. Блиндаж генерала Власова вплотную примыкал к палаткам бригадной медсанроты.
— Давно был готов, — не сдержался Венец. — Чего вот только ждали три недели… Чтобы немец получше укрепился?
— Начальство критикует, — подмигнул Зуеву особист. — И не боится…
— Правильно делает, — сухо отозвался Зуев.
Он понимал: Шашков принял такой тон из желания подбодрить Венца. Но сам Иван Васильевич так устал в последние дни, что не мог заставить себя удерживаться на подобном уровне. Ему оставалось лишь удивляться неистребимому жизнелюбию Шашкова.
«Вот кому надо быть комиссаром, — все чаще думал об Александре Георгиевиче член Военного совета. — Впрочем, на его месте такие люди, как он, может быть, еще нужнее».
— Венец прав: преступно затянули с прорывом, — продолжал Зуев. — Это была ошибка. А ведь мы предлагали фронту, генералу Хозину, двинуться на прорыв немедленно. Пока же готовили операцию, согласовывали действия с Коровниковым, а фронтовые штабисты носили оперативные планы на подпись начальству, противник укрепился в горловине.
— При их инженерной технике немцы за пару суток создают такую оборону, что без артиллерии ее не одолеть, — заметил Венец. — Потому мы с командиром и предлагали идти без промедления к Мясному Бору.
— Хорошо хоть, что часть раненых и беженцы прошли туда двадцать второго, — вздохнул Зуев. — Ребятишек до слез жалко. Они-то по какой вине мыкаются с нами?
— Ну, бывай, комиссар, — протянул руку Иосифу майор госбезопасности. — До свиданья на Большой земле.
Венец не знал, что больше никогда не увидит этих людей, но почему-то был уверен, что на самом деле встретится с ними после прорыва.
Общая попытка прорваться южнее Мясного Бора не удалась. Противник буквально воздвиг перед 305-й дивизией и 59-й бригадой непреодолимую завесу огня. А дым, гарь, копоть от свирепого пожара превратил рассвет в настоящую черную ночь. Оставшиеся в живых, уцелевшие в пекле, задыхаясь от чесночной вони — ее издавала начинка немецких снарядов и мин, отошли к Замошскому болоту. И уже там, между десятью и одиннадцатью часами, комдив-305 прислал в бригаду связного, чтоб сообщить: командарм Яковлев передал по радио директиву Ставки с требованием прекратить организованное сопротивление и выходить из окружения малыми группами. А противник тем временем стал наседать со всех сторон.
Решили уходить в Замошское болото.
— Мы прикроем вас, — сказал Венцу безногий лейтенант, застрявший с такими же увечными в санроте. — Оставьте нам оружие и патроны…
Они остались, те, кто не мог идти с остальными, чтобы сдержать натиск немецких автоматчиков. Там были лежачие из бригадной санроты и медсанбата дивизии. Одни стреляли из пулеметов, другие поползли на минное поле, закрывавшее дорогу тем, кто мог еще выбраться отсюда.
— Нам все равно не уйти, — сказал пожилой вислоусый сержант с отхваченной выше колена правой ногой. — Но путь вам проложим… Аида, ребята!
Он ловко пополз вперед, помогая себе коленом целой ноги, и вскоре подорвался на мине. За ним поползли другие, принимая смерть ради боевых товарищей. По их кровавому следу двигались те, кто остался с комбригом и комиссаром. Они миновали проход, минное поле и оказались в примыкавшем к болоту лесу. Здесь еще около часа слышали выстрелы — это безрукие и безногие герои, оставшиеся на древней, святой для советских людей земле, отбивались еще от наседавших врагов.
Наступила ночь. Она дала окруженцам возможность уйти в немецкий тыл. Наутро вышли к деревне Большое Замошье и натолкнулись на немцев, которые прочесывали опушку леса. Два десятка измученных людей вступили в бой, стараясь отойти в чащу. Когда оторвались от преследователей и отдышались, увидели: в группе осталось всего восемь человек.
60
Вот бесценный документ, подлинное свидетельство участника тех событий, написанное вскоре после трагедии 2-й ударной армии заместителем начальника Особого отдела Федором Горбовым. Письмо он адресовал брату майора госбезопасности Шашкову, чекисту Ленинградского фронта Николаю Шашкову:
«…Сегодня получил Ваше письмо и в тот же день спешу ответить. Во-первых: потеря Александра как для его семьи, так же как и для Вас, а равно и для меня является большой утратой-горем.
Я с Александром работал восемь месяцев, но мы жили и работали так, что вряд ли были такие друзья, как мы с ним. Мы всегда и везде были вместе, работали хорошо.
По сообщению ТАСС Вам было известно 30 июня о положении Второй ударной армии — вот это и есть наша родная армия. В январе месяце части нашей армии прорвали линию обороны противника по реке Волхов, глубоко вклинились в тыл врага и действовали все время по тылам. Были мы в пяти километрах от города Любань. В мае месяце по решению вышестоящего командования наша армия стала выходить в имеющийся небольшой коридор, к населенному пункту Мясной Бор. В этом районе противник закрыл нам выход 30 мая, и мы целый день дрались в полном окруженье. У нас отсутствовала дорога, испытывали большой недостаток в продуктах питания и боеприпасах, питания получали незначительное количество только воздухом.
Превосходящие силы противника наше кольцо постепенно сжимали. Мы подвергались сильным ежедневным бомбардировкам с воздуха, кроме того, наш участок, который занимала армия, простреливался со всех сторон артминометным огнем, мы находились в огненном аду. 23 июня на командном пункте армии рота Особого отдела и его сотрудники вели усиленный бой с прорвавшимися автоматчиками.
24 июня в 23 часа командованием было принято решение вывести живую силу. Поэтому в 24 часа мы начали движение, вошли в полосу сильного заградительного огня противника и пошли на штурм. Примерно в 1 час 30 минут ночи Александр попал под обстрел миномета. Разрывом мины ему оторвало ногу и руку, осколком ранило в живот. Двигаться не мог, положение его было безнадежно по характеру ранения. Александр был еще в сознании, сказал нам: «Возьмите мой партбилет» — и застрелился. Вынести его тело никакой возможности не было, шли мы исключительно по топкому болоту, т. е. по пояс в грязи и воде под ураганным ружейно-пулеметно-минометным огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138