Вообще, почему комната Эндрю оказалась в таком разгроме? Борьба исключена, ведь Эндрю должен был быть усыплен снотворным, как и остальные. А если Богану из-за чего-то не удалось усыпить Эндрю и борьба была, почему горничная не слышала шума?
Найджел взвыл. Полицмейстер участливо посмотрел на него поверх пивной кружки:
– Неважно себя чувствуете, сэр?
– Я чувствую себя как Лаокоон , как какой-то цирковой трюкач, связавший себя семьюдесятью узлами и забывший, как надо освобождаться.
Они поднялись, собравшись уходить. На деревенской улице Филипс снова заметил, что погода, похоже, меняется. Найджел не совсем честно отвечал, что и сам заметил какую-то перемену в этой словно навеки опустившейся на землю стылости, но в животе у него возбужденно кольнуло предчувствие грядущих свершений, то самое окрыляющее чувство поэтов, когда к ним идут новые строчки.
Распрощавшись с полицмейстером, Найджел зашагал к Дауэр-Хаус, где после исчезновения Эндрю Ресторика собирался пожить. Когда обед был окончен, он уговорил Клариссу Кэвендиш снова вернуться к теме Элизабет и Эндрю. Они очень сдружились за ту неделю. Долгие беседы в прелестной гостиной мисс Кэвендиш сблизили их троих, потому что оказалось, что мисс Кэвендиш от всей души любила молодых Ресториков. На фоне их ущемленных душ и расшатанных нервов величаво выступала ее душевная скорбь. Она никогда не нарушала их привычки к уединению и не пользовалась их взаимной близостью. Они всегда оставались для нее «сонными детьми», знать не зная о любви Клариссы к их отцу. Но все их детство, и потом, когда они, уже взрослые, приезжали в Истерхем, она учила их – с материнским самозабвенным вдохновением, в котором блистала острая академическая грамотность.
Сейчас, сидя в кресле с прямой спинкой и упокоив руки на трости из слоновой кости, она в который раз вернулась к своей любимой теме:
– Бедная Бетти. Она посетила этот мир, опоздав лет на двести. В наше время, – старая леди с укоризной подняла палец, печально улыбнувшись, – в то время, которое я называю нашим, ее жизнестойкость сумели бы достойно оценить. Исторические книги свидетельствуют: мы были невозможными энтузиастами. Пусть даже и так, но мы не стеснялись своих чувств. Мы теряли разум от любви. Мы выплакивали горе до дна, и наша смерть была для нас достойным венцом. Когда мы пили, мы оканчивали день под столом, а не в исповедальне и не в аптеке. Бетти могла стать истинной царицей своего дома. Вы, конечно, слышали анекдот о герцогине Мальборо, – ее сверкающие черные глаза с капризной ревностью стрельнули в сторону Найджела, – как она говорила своему другу: «Сегодня герцог вернется домой и дважды осчастливит меня в своих ботфортах». Я полностью одобряю такое поведение – боюсь, оно не по зубам этим современным светским людям. Надеюсь также, что не окажусь слишком развязной, если скажу, что такая геройская порывистость отошла в прошлое. Мужчины, если пользоваться штампованными фразами, больше не мужчины.
– Из-за этого Бетти и сошлась с Биллом Дайксом?
– Метко мыслите, мой милый Найджел. Воспитание мистера Дайкса оставляет желать лучшего, но он, по крайней мере, не роняет достоинства того класса, из которого вышел. Я чувствую, он способен понравиться любой женщине, даже не изображая перед ней ни ангела, ни диктатора, ни свинью. Чем больше я думаю о Хиварде и Шарлотте, тем больше склоняюсь к мысли, что призвание нового мира – разрушить равновесие старого. Любой женщине может прийти в голову идея найти себе вместо мужа лишь постельного партнера, которым можно руководить, но это неестественно, и довольно скоро она это поймет.
Вилл Дайке сумел бы одержать над Бетти верх – за это она и не променяла бы его на всех молодых людей, которые ведут себя как коврики. Я заявляю, что эта современная мода на безвольных телков тлетворна для самой женской сути. Бетти нужна была сильная личность.
– Думаете, Эндрю тоже жил не в свое время?
Кларисса печально смотрела на пляшущие языки огня. В глазах ее показались слезы.
– Эндрю – это настоящая трагедия. У Бетти была хоть какая-то жизнь, пусть и похожая на бесплодное цветение. А Эндрю так и не начал жить. Вы можете сказать, что у него было все – внешность, деньги, свободное время, ум; но все равно, он был полностью бесплоден, крайне бесплоден. Я не преувеличиваю. С тех пор как это случилось с Бетти в Америке, его словно демоны преследовали.
– Вы хотите сказать, что он не мог простить себе своей глупости – невнимания к сестре?
– Это, и не только. Будьте любезны, вообразите тот шок после скандала с бедняжкой Бетти, который испытал юноша, никогда не сталкивавшийся с настоящим злом. Эндрю – а я должна признавать некоторые недостатки даже за своими любимцами – был заученным ослом. Вот почему я и считаю, что его идеи, а они были очень возвышенными, он получил по наследству, а не на основании жизненного опыта. Но даже это меркнет перед лицом их непостижимой целостности друг с другом. Я уже говорила вам, они были как близнецы. Вспоминаю, как в детстве, если Бетти снились кошмары, Эндрю прибегал к ней и утешал. Он говорил мне, что почему-то знает, когда ей снятся кошмары. Ее кошмары будили его, и он был так потрясен, будто те приснились ему самому. И вот тогда, когда Бетти переживала эту ужасную агонию жизни далеко отсюда, Эндрю, я не сомневаюсь, переносил это намного тяжелее, чем обычно полагается любящему брату.
– А вы не думаете, что его безумие, в широком смысле этого слова, появилось из-за этого?
– Безумие? – В ее тоне прозвучала былая свежесть. – Это слишком слабое слово. Безумие, как и другие качества, можно увидеть по глазам, а по предрассудкам – человека. Вы и сами, например, явившись сюда впервые, решили, что у меня расстройство психики. Точно?
Найджел усмехнулся:
– Как само Правосудие с весами, я отменяю свой суд.
– Ага! Вы у нас, оказывается, хитрец! – воскликнула старая леди с обидчивым восхищением. – Нет. Речь идет не о безумии. То, что случилось с Бетти, легло на него как поругание его собственной невинности. Это та рана, от которой сердце не может оправиться. Не было у него и тех сил, которые позволяют превозмочь тривиальную сторону жизни. Вся его жизнь с этого дня, – голос Клариссы перешел на ломкий шепот, – стала покаянием в грехе, который, через Бетти, лег на его душу. Он лишь боролся со своей нетерпимостью к жизни.
Найджел был странно возбужден, почти испуган той силой, которую вкладывал в слова этот хрупкий голос. Ее глаза сияли в блеске каминного пламени, как ягоды ежевики. Руки обнимали трость с игрушечной безмятежностью.
– Вот помню, когда Бетти было десять лет… – снова начала она.
Часом позже, лежа в кровати, Найджел закурил еще сигарету и сделал естественную попытку очистить голову от всех этих гипотез и неуверенности, которые разрослись вокруг смерти Элизабет Ресторик, словно терновая чаща, окружающая Спящую Красавицу. Постепенно они истаяли, их место заняла мешанина образов, и из их толпы с уверенностью дирижера выдвинулось вперед нечто, о чем в тот вечер рассказывала Кларисса Кэвендиш. Все встало по местам: каждый образ добавлял в общую симфонию свою верную ноту, подчиняясь ведущему и платя свою дань неизбежно выстраивающейся теме. Горящая сигарета обожгла его губы. Он рассеянно затушил ее и взял следующую. Это могла быть сигарета с марихуаной, после всего того, что он здесь видел…
На следующее утро Найджел проснулся от журчания воды. Вода булькала в желобках, сбегая по карнизам и повсюду запевая свою протяжную песню. Полицмейстер Филипс был прав. Погода переменилась.
Только успев позавтракать, Найджел направился, хлюпая по тающему снегу, в сторону Мэнор. Там он поговорил с Хивардом Ресториком, опросил его слуг, перекинулся словечком с Джоном и Присциллой и осмотрел театральный сундук. С наступлением дня он уже добрался до Лондона и двинулся в контору старшего инспектора Блаунта.
– Судя по твоему лицу, ты ужасно доволен собой. Небось дело раскрыл?
– Да. Так получилось, что я попал прямо в точку. Наедине сам с собой. Это просто пришло ко мне. Ночью.
– Я сейчас ужасно занят, Стрэнджвейс…
– Так и надо. Правда. Без шуток. Сегодня утром я поговорил с мальчиком Ресториком. У него все время был ключ к разгадке, а он и не знал об этом.
Очень обстоятельно старший инспектор Блаунт разгреб посередине своего письменного стола свободное от бумаг место, протер пенсне, словно собираясь получше рассмотреть Найджела, и язвительно спросил:
– И кого же мне арестовать?
Найджел назвал имя. Блаунт всем своим добродушным видом старательно выражал недоумение. Его пенсне дрожало.
– Эй, приятель, что за новости? Это невозможно. Мы же уже…
Взгромоздившись на угол блаунтовского стола, Найджел заговорил.
Глава 22
Схватить бы хоть раз мне его за бедро,
И всласть накормить древний зуб на него.
У. Шекспир
Когда на следующее утро Найджел с Биллом Дайксом и мисс Кэвендиш шли к Мэнор, они услышали звуки рояля вперемешку с журчанием воды – переливчатой песней талого снега. Музыкальная фраза, старательно сыгранная, вторая, потом – пауза. И фраза снова звенит – на этот раз безупречно.
– Хивард дает Присцилле урок музыки, – откомментировала Кларисса.
– Прекрасно играет, правда? – сказал Вилл Дайке. – Странно, ведь видно же, что такие вещи не для него.
– Так никогда и не удостоите нас своими хорошими манерами?
Дайке не ответил. Глядя на фасад Мэнор, его подобранную остроконечную крышу и снег на ней, спадающий целыми полосами, он проговорил:
– Никогда не думал, что вернусь в этот дом. И надеюсь, что больше уж его не увижу. На нем лежит проклятие.
Через несколько минут компания из Дауэр-Хаус сидела в гостиной, вместе с Ресториками и мисс Эйнсли. Урок Присциллы был прерван.
Найджел обвел их взглядом, одного за другим. Пальцы Хиварда до сих пор играли гамму на ручке кресла. Шарлотта вернулась из сада и забыла снять свои веллингтоны – на них таял снег, капая на ковер. Эвнис довольно вызывающе рассматривала спину Найджела. Вилл Дайке теребил жилетную пуговицу. Только Кларисса Кэвендиш со своей утонченной, словно цветок камеи, алмазной головкой, казалась абсолютно спокойной.
Найджел стал спиной к французским окнам, выходившим на террасу.
– Так или иначе, – сказал он, – вам всем интересно узнать, что произошло в Мэнор. Поэтому я думаю, что будет только справедливо, если вы вместе послушаете мои разъяснения. Даже не знаю, с чего начать.
Он умолк. Повисла напряженная тишина.
– Лучше я сначала объясню, как я докопался до правды. Мне сказал Джон.
Рука Шарлотты нечаянно взметнулась к губам, но она мгновенно ее отдернула.
– Все хорошо, – успокоил ее Найджел. – Он не знает, что все это значит, да ему и незачем знать. Вчера утром я поговорил с ним. По причинам, к которым я еще подойду, я твердо знал, что он может сообщить мне нечто величайшей важности. Так он и сделал. Он сказал, что в ночь смерти Элизабет ее призрак приходил к нему в комнату.
– Призрак? – недоверчиво переспросила мисс Кэвендиш. – Надеюсь, в таких-то вещах мы не будем играть в привидения!
– Нет. Он решил, что это был ее призрак, потому что на следующее утро услышал о ее смерти, и потому что – обратите внимание – «ее лицо было бело, как снег». Это его собственные слова. Я хочу, чтобы вы все поняли. В такое время суток никогда не бывало, чтобы к Джону являлся кто-нибудь, кроме Элизабет из плоти и крови. Он не испугался. Она просто вошла в его комнату, очень печальная, нагнулась над его кроватью – он притворился спящим – и ушла. Сейчас мы скажем, что лучше бы мальчику было заговорить с ней. Я спросил его, почему он так не поступил. Не знаю, как объяснить получше, но у меня создалось впечатление, что ее появление его заворожило – знаете, как дети реагируют на психологический надлом во взрослых:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Найджел взвыл. Полицмейстер участливо посмотрел на него поверх пивной кружки:
– Неважно себя чувствуете, сэр?
– Я чувствую себя как Лаокоон , как какой-то цирковой трюкач, связавший себя семьюдесятью узлами и забывший, как надо освобождаться.
Они поднялись, собравшись уходить. На деревенской улице Филипс снова заметил, что погода, похоже, меняется. Найджел не совсем честно отвечал, что и сам заметил какую-то перемену в этой словно навеки опустившейся на землю стылости, но в животе у него возбужденно кольнуло предчувствие грядущих свершений, то самое окрыляющее чувство поэтов, когда к ним идут новые строчки.
Распрощавшись с полицмейстером, Найджел зашагал к Дауэр-Хаус, где после исчезновения Эндрю Ресторика собирался пожить. Когда обед был окончен, он уговорил Клариссу Кэвендиш снова вернуться к теме Элизабет и Эндрю. Они очень сдружились за ту неделю. Долгие беседы в прелестной гостиной мисс Кэвендиш сблизили их троих, потому что оказалось, что мисс Кэвендиш от всей души любила молодых Ресториков. На фоне их ущемленных душ и расшатанных нервов величаво выступала ее душевная скорбь. Она никогда не нарушала их привычки к уединению и не пользовалась их взаимной близостью. Они всегда оставались для нее «сонными детьми», знать не зная о любви Клариссы к их отцу. Но все их детство, и потом, когда они, уже взрослые, приезжали в Истерхем, она учила их – с материнским самозабвенным вдохновением, в котором блистала острая академическая грамотность.
Сейчас, сидя в кресле с прямой спинкой и упокоив руки на трости из слоновой кости, она в который раз вернулась к своей любимой теме:
– Бедная Бетти. Она посетила этот мир, опоздав лет на двести. В наше время, – старая леди с укоризной подняла палец, печально улыбнувшись, – в то время, которое я называю нашим, ее жизнестойкость сумели бы достойно оценить. Исторические книги свидетельствуют: мы были невозможными энтузиастами. Пусть даже и так, но мы не стеснялись своих чувств. Мы теряли разум от любви. Мы выплакивали горе до дна, и наша смерть была для нас достойным венцом. Когда мы пили, мы оканчивали день под столом, а не в исповедальне и не в аптеке. Бетти могла стать истинной царицей своего дома. Вы, конечно, слышали анекдот о герцогине Мальборо, – ее сверкающие черные глаза с капризной ревностью стрельнули в сторону Найджела, – как она говорила своему другу: «Сегодня герцог вернется домой и дважды осчастливит меня в своих ботфортах». Я полностью одобряю такое поведение – боюсь, оно не по зубам этим современным светским людям. Надеюсь также, что не окажусь слишком развязной, если скажу, что такая геройская порывистость отошла в прошлое. Мужчины, если пользоваться штампованными фразами, больше не мужчины.
– Из-за этого Бетти и сошлась с Биллом Дайксом?
– Метко мыслите, мой милый Найджел. Воспитание мистера Дайкса оставляет желать лучшего, но он, по крайней мере, не роняет достоинства того класса, из которого вышел. Я чувствую, он способен понравиться любой женщине, даже не изображая перед ней ни ангела, ни диктатора, ни свинью. Чем больше я думаю о Хиварде и Шарлотте, тем больше склоняюсь к мысли, что призвание нового мира – разрушить равновесие старого. Любой женщине может прийти в голову идея найти себе вместо мужа лишь постельного партнера, которым можно руководить, но это неестественно, и довольно скоро она это поймет.
Вилл Дайке сумел бы одержать над Бетти верх – за это она и не променяла бы его на всех молодых людей, которые ведут себя как коврики. Я заявляю, что эта современная мода на безвольных телков тлетворна для самой женской сути. Бетти нужна была сильная личность.
– Думаете, Эндрю тоже жил не в свое время?
Кларисса печально смотрела на пляшущие языки огня. В глазах ее показались слезы.
– Эндрю – это настоящая трагедия. У Бетти была хоть какая-то жизнь, пусть и похожая на бесплодное цветение. А Эндрю так и не начал жить. Вы можете сказать, что у него было все – внешность, деньги, свободное время, ум; но все равно, он был полностью бесплоден, крайне бесплоден. Я не преувеличиваю. С тех пор как это случилось с Бетти в Америке, его словно демоны преследовали.
– Вы хотите сказать, что он не мог простить себе своей глупости – невнимания к сестре?
– Это, и не только. Будьте любезны, вообразите тот шок после скандала с бедняжкой Бетти, который испытал юноша, никогда не сталкивавшийся с настоящим злом. Эндрю – а я должна признавать некоторые недостатки даже за своими любимцами – был заученным ослом. Вот почему я и считаю, что его идеи, а они были очень возвышенными, он получил по наследству, а не на основании жизненного опыта. Но даже это меркнет перед лицом их непостижимой целостности друг с другом. Я уже говорила вам, они были как близнецы. Вспоминаю, как в детстве, если Бетти снились кошмары, Эндрю прибегал к ней и утешал. Он говорил мне, что почему-то знает, когда ей снятся кошмары. Ее кошмары будили его, и он был так потрясен, будто те приснились ему самому. И вот тогда, когда Бетти переживала эту ужасную агонию жизни далеко отсюда, Эндрю, я не сомневаюсь, переносил это намного тяжелее, чем обычно полагается любящему брату.
– А вы не думаете, что его безумие, в широком смысле этого слова, появилось из-за этого?
– Безумие? – В ее тоне прозвучала былая свежесть. – Это слишком слабое слово. Безумие, как и другие качества, можно увидеть по глазам, а по предрассудкам – человека. Вы и сами, например, явившись сюда впервые, решили, что у меня расстройство психики. Точно?
Найджел усмехнулся:
– Как само Правосудие с весами, я отменяю свой суд.
– Ага! Вы у нас, оказывается, хитрец! – воскликнула старая леди с обидчивым восхищением. – Нет. Речь идет не о безумии. То, что случилось с Бетти, легло на него как поругание его собственной невинности. Это та рана, от которой сердце не может оправиться. Не было у него и тех сил, которые позволяют превозмочь тривиальную сторону жизни. Вся его жизнь с этого дня, – голос Клариссы перешел на ломкий шепот, – стала покаянием в грехе, который, через Бетти, лег на его душу. Он лишь боролся со своей нетерпимостью к жизни.
Найджел был странно возбужден, почти испуган той силой, которую вкладывал в слова этот хрупкий голос. Ее глаза сияли в блеске каминного пламени, как ягоды ежевики. Руки обнимали трость с игрушечной безмятежностью.
– Вот помню, когда Бетти было десять лет… – снова начала она.
Часом позже, лежа в кровати, Найджел закурил еще сигарету и сделал естественную попытку очистить голову от всех этих гипотез и неуверенности, которые разрослись вокруг смерти Элизабет Ресторик, словно терновая чаща, окружающая Спящую Красавицу. Постепенно они истаяли, их место заняла мешанина образов, и из их толпы с уверенностью дирижера выдвинулось вперед нечто, о чем в тот вечер рассказывала Кларисса Кэвендиш. Все встало по местам: каждый образ добавлял в общую симфонию свою верную ноту, подчиняясь ведущему и платя свою дань неизбежно выстраивающейся теме. Горящая сигарета обожгла его губы. Он рассеянно затушил ее и взял следующую. Это могла быть сигарета с марихуаной, после всего того, что он здесь видел…
На следующее утро Найджел проснулся от журчания воды. Вода булькала в желобках, сбегая по карнизам и повсюду запевая свою протяжную песню. Полицмейстер Филипс был прав. Погода переменилась.
Только успев позавтракать, Найджел направился, хлюпая по тающему снегу, в сторону Мэнор. Там он поговорил с Хивардом Ресториком, опросил его слуг, перекинулся словечком с Джоном и Присциллой и осмотрел театральный сундук. С наступлением дня он уже добрался до Лондона и двинулся в контору старшего инспектора Блаунта.
– Судя по твоему лицу, ты ужасно доволен собой. Небось дело раскрыл?
– Да. Так получилось, что я попал прямо в точку. Наедине сам с собой. Это просто пришло ко мне. Ночью.
– Я сейчас ужасно занят, Стрэнджвейс…
– Так и надо. Правда. Без шуток. Сегодня утром я поговорил с мальчиком Ресториком. У него все время был ключ к разгадке, а он и не знал об этом.
Очень обстоятельно старший инспектор Блаунт разгреб посередине своего письменного стола свободное от бумаг место, протер пенсне, словно собираясь получше рассмотреть Найджела, и язвительно спросил:
– И кого же мне арестовать?
Найджел назвал имя. Блаунт всем своим добродушным видом старательно выражал недоумение. Его пенсне дрожало.
– Эй, приятель, что за новости? Это невозможно. Мы же уже…
Взгромоздившись на угол блаунтовского стола, Найджел заговорил.
Глава 22
Схватить бы хоть раз мне его за бедро,
И всласть накормить древний зуб на него.
У. Шекспир
Когда на следующее утро Найджел с Биллом Дайксом и мисс Кэвендиш шли к Мэнор, они услышали звуки рояля вперемешку с журчанием воды – переливчатой песней талого снега. Музыкальная фраза, старательно сыгранная, вторая, потом – пауза. И фраза снова звенит – на этот раз безупречно.
– Хивард дает Присцилле урок музыки, – откомментировала Кларисса.
– Прекрасно играет, правда? – сказал Вилл Дайке. – Странно, ведь видно же, что такие вещи не для него.
– Так никогда и не удостоите нас своими хорошими манерами?
Дайке не ответил. Глядя на фасад Мэнор, его подобранную остроконечную крышу и снег на ней, спадающий целыми полосами, он проговорил:
– Никогда не думал, что вернусь в этот дом. И надеюсь, что больше уж его не увижу. На нем лежит проклятие.
Через несколько минут компания из Дауэр-Хаус сидела в гостиной, вместе с Ресториками и мисс Эйнсли. Урок Присциллы был прерван.
Найджел обвел их взглядом, одного за другим. Пальцы Хиварда до сих пор играли гамму на ручке кресла. Шарлотта вернулась из сада и забыла снять свои веллингтоны – на них таял снег, капая на ковер. Эвнис довольно вызывающе рассматривала спину Найджела. Вилл Дайке теребил жилетную пуговицу. Только Кларисса Кэвендиш со своей утонченной, словно цветок камеи, алмазной головкой, казалась абсолютно спокойной.
Найджел стал спиной к французским окнам, выходившим на террасу.
– Так или иначе, – сказал он, – вам всем интересно узнать, что произошло в Мэнор. Поэтому я думаю, что будет только справедливо, если вы вместе послушаете мои разъяснения. Даже не знаю, с чего начать.
Он умолк. Повисла напряженная тишина.
– Лучше я сначала объясню, как я докопался до правды. Мне сказал Джон.
Рука Шарлотты нечаянно взметнулась к губам, но она мгновенно ее отдернула.
– Все хорошо, – успокоил ее Найджел. – Он не знает, что все это значит, да ему и незачем знать. Вчера утром я поговорил с ним. По причинам, к которым я еще подойду, я твердо знал, что он может сообщить мне нечто величайшей важности. Так он и сделал. Он сказал, что в ночь смерти Элизабет ее призрак приходил к нему в комнату.
– Призрак? – недоверчиво переспросила мисс Кэвендиш. – Надеюсь, в таких-то вещах мы не будем играть в привидения!
– Нет. Он решил, что это был ее призрак, потому что на следующее утро услышал о ее смерти, и потому что – обратите внимание – «ее лицо было бело, как снег». Это его собственные слова. Я хочу, чтобы вы все поняли. В такое время суток никогда не бывало, чтобы к Джону являлся кто-нибудь, кроме Элизабет из плоти и крови. Он не испугался. Она просто вошла в его комнату, очень печальная, нагнулась над его кроватью – он притворился спящим – и ушла. Сейчас мы скажем, что лучше бы мальчику было заговорить с ней. Я спросил его, почему он так не поступил. Не знаю, как объяснить получше, но у меня создалось впечатление, что ее появление его заворожило – знаете, как дети реагируют на психологический надлом во взрослых:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34