Будь у звезд-адмирала брови, он бы поднял их.
— В такой час? Вели ей зайти утром.
— Пожалуй, это не самое мудрое решение, господин.
За прошедшие годы Киннний Морка научился прислушиваться к офицерам протокола. Они никогда не открывали рта, если им нечего было сказать.
— Продолжай.
— По моему опыту, господин, лооормы бывают разносчиками.
— Чего именно, кроме венерических болезней?
К чести Йуллла, его трудно было вывести из себя.
— Поскольку они незаметны, сэр, они часто оказываются обладателями информации, недоступной в других местах.
Звезд-адмирал хмыкнул.
— Как видишь, перв-капитан, я не готов к приему посетителей.
— Это же лооорм, господин. Никакого протокола не требуется.
Киннний Морка со вздохом кивнул. Йуллл исчез и через мгновение появился снова — с Далмой. Она стояла, скромно сложив руки на складках темно-красного платья. Цвет регента. Киннний Морка тут же вспомнил о кундалианской лооорм бывшего регента, которую он так страстно ненавидел. В отличие от Бенина Стогггула звезд-адмирал когда-то восхищался Элевсином Ашерой и считал его хорошим регентом, который позволил себе попасть под влияние кундалианской колдуньи. По совести, Морка не мог оставаться безучастным, позволяя регенту компрометировать себя.
— Спасибо, что приняли меня, звезд-адмирал.
— Уже очень поздно, — сказал он раздраженно. — Что у тебя за дело?
Она заколебалась, и Киннний Морка сделал знак Йулллу, который быстро вышел из комнаты.
Их окутала тишина. Далма надула губы самым сексуальным образом.
— Вы даже не предложите мне выпить? Киннний Морка хмыкнул:
— Ты — лооорм регента. Как я могу тебе в чем-то отказать?
Она улыбнулась.
— Должны ли вы выглядеть таким сердитым?
Он подошел к складному походному столу и налил два стакана огнесортного нумааадиса. Один подал ей, второй поднял сам.
— За регента!
Она прикоснулась ободом своего стакана к его, раздался тихий звон.
— Из-за регента я и пришла. — Наступило короткое молчание, пока они потягивали напиток. — Не возражаете, если я сяду?
— Как пожелаешь, — сказал Киннний Морка, присаживаясь на край постели.
— Наш небольшой разговор за обедом сегодня вечером доставил мне удовольствие. — Когда Далма села в простое складное кресло, края платья слегка разошлись. Кинннию Морке стало видно, что под платьем ничего нет. Смазанная маслом кожа сияла при свете атомной лампы.
— Неужели разум кхагггуна тебе интересен? Она резко встала, одним глотком осушив стакан.
— Я скажу вам, что мне неинтересно. Этот похожий на кора в'орнн!
Киннний Морка смотрел на нее загадочным взглядом.
Далма нежно улыбнулась и подошла налить себе еще нумааадиса. Когда она наклонилась, он получил нежданный подарок: вид ее грудей крупным планом.
— Знаете, как плохо он обращается со мной? Я фактически пленница во дворце регента. Он наказывает меня, даже если я выхожу из личных покоев. Обращается со мной, как с грязью. У него... странные привычки в спальне. — Она глотнула нумааадиса. — Я пришла назло ему.
Звезд-адмирал, внимательно наблюдавший за ней, пожал плечами.
— При чем тут я, дорогая? Тебе надо поговорить с регентом.
Далма залпом выпила второй стакан. Затем подошла и села ему на колени. Когда она раздвинула ноги, платье распахнулось, открыв кремовые бедра.
— Он причиняет мне боль. — Ее руки легли на его голую грудь. — Я хочу отомстить. — Руки начали двигаться медленными, рассчитанными кругами. — Я хочу, чтобы он испытал ту же боль, что и я. — Она наклонилась, провела языком по нижней губе звезд-адмирала. — Вот почему я пришла. Посоветуйте, как это сделать.
Его руки — загорелые, покрытые шрамами, мускулистые — притянули ее. Его интимные места поднялись ей навстречу. Их бедра сплелись, языки встретились. Долгое время они раскачивались вместе, то и дело содрогаясь, как тронувшийся весной лед. Ночной воздух, благоухающий аммоном, смягчал их ласки. Тихие вздохи и восклицания наполнили палатку; ускорение предвещало, что конец близок. Далма кончила, но Киннний Морка сдержался, давая ее наслаждению нарасти снова, и пролился, пока она не стала подобна пружине, то натянутой быстрым напряжением, то освобожденной, снова и снова, пока наконец ее влажный тяжелый вздох не столкнул его за край.
Выбившиеся из сил, они помогли друг другу заползти в постель, и над любовниками сомкнулась ночь. Стрекот насекомых врывался в открытый клапан. Блестящее от масел и пота тело лооорм напоминало Морке призраки тайных и вероломных операций прошлого. Ни одна из них, однако, не могла сравниться вероломством с нынешней.
— По-моему, я велел тебе не приходить сюда, — сказал он наконец.
— У меня не было выбора, милый. Приказ регента. Он шевельнулся.
— Ты шутишь.
— Нет, правда. — Она захихикала, прикрыв рот рукой. — Он хочет, чтобы я собирала все твои мелкие гнусные секреты и доставляла ему.
Звезд-адмирал сел. Потом вдруг откинул голову и расхохотался. Он хохотал, пока не заболела грудь, до слез на глазах. Он хохотал, и Далма присоединилась к нему.
— Вот забавно, — выдавил он наконец.
— Кундалианская колдунья работает быстро. Она уже держит Стогггула за интимные места и день за днем делает его все слабее и предсказуемее. — Далма посмотрела на Кин-нния Морку; ее темные глаза сияли. — Пожалуйста, милый, напомни мне, на кого из вас я шпионю.
Звезд-адмирал навис над ней, снова придя в неистовство.
— Это тебе напомнит?
— О да, — застонала она, прижимаясь к нему. — Да!
Малистра начала лить горячий воск. Веннн Стогггул под ней вздрогнул, но не издал ни звука.
Она очень быстро поняла, что ему нужно испытывать и терпеть боль. Это было похоже на привычку к лааге: знаешь, что вредно, а обойтись не можешь. Вытерпеть боль означало быть достойным, лучше отца, лучше всех остальных. Без тайного знания о победе над болью он не мог бы встретиться с дневным миром лицом к лицу и победить.
Все это — и многое другое — Малистра выяснила, в первый же раз проведя пальцами по безволосой коже, просто коснувшись трех срединных точек: Места Грез над сердцами, Места Истины на макушке, Места Глубочайшего Знания в центре лба.
Малистра получала бесконечное удовольствие. Такой близости не достичь слиянием плоти, такого уровня жестокости не найти в обычной жизни. Овладевать чужими секретами она научилась много лет назад, и это искалечило ей душу, как рана уродует лицо воина, превращая его во что-то другoe, порой неизвестное и непостижимое, Какой унылый вид ныне представляли глубины ее души, мог бы сказать только один человек (если это вообще был человек) — а он никогда не открывал секретов, только собирал их, как скупец накапливает богатство.
Мать Малистры никогда не была замужем. Она любила рассказывать о мужчине, который приходил к ней по ночам, возникая будто из воздуха. Разумеется, он скорее всего был вором: он легко открывал замок двери или же входил через запертое окно. Боялась ли мать Малистры внешнего мира или просто обожала замки, к делу не относится; так или иначе, дом был буквально замурован круглые сутки напролет, как могила или арсенал.
В сущности, дом походил и на то, и на другое. Темный, тихий дом, где гостей не бывало даже по праздникам, скрывал строго охраняемое оружие нескольких видов, которое мать Малистры беспрестанно точила, смазывала, настраивала — но никогда не использовала.
Через девять лет после рождения у малышки еще не было имени. Мать говорила ей просто “ты” или иногда “девочка”. В девять лет все изменилось. В двенадцатом часу бессонной, безлунной, беззвездной ночи он пришел снова, этот безымянный вор или убийца, однако прокрался не в комнату матери, а к ней.
Сначала она увидела тень — одну среди многих, дрожащих, когда ветер поднимал голые ветви деревьев, когда холод наступающей зимы выгонял снежных рысей из теплых подземных нор, и они перекликались заунывными, печальными голосами. Потом, так медленно, что сначала девочка не была уверена, бодрствует она или грезит, его тень отделилась от прочих, двигаясь наоборот, против прихотливых порывов ночного ветра. Однажды, когда ей было лет шесть, сжавшись голышом над раздувшимся от дождя потоком, она наблюдала, как покрытая золотистой чешуей рыбка пробивается против течения, а тени и свет бегут по спинке, вызывая рябь наподобие сильного ветра. Тогда у нее закружилась голова, и она свалилась в воду. Наблюдая, как движется по комнате тень, девочка снова почувствовала то же самое: она в воде, смотрит, как кружится вокруг нее рыбка, как гипнотически танцует свет на светящихся чешуйках.
— Малистра, — прошептал он, присаживаясь возле кровати.
Она смотрела на него, замерев, слишком зачарованная, чтобы бояться.
— Так я зову тебя, — прошептал он. — Под этим именем тебя будут знать.
Она разлепила губы.
— Ты кто? Он встал.
— Я — твой отец, Малистра. Девочка широко открыла глаза.
— Где ты был?
— Далеко. — Он склонился над ней, уперев острое колено в край кровати. У него не было запаха. Совсем. — Я вернулся, чтобы дать тебе образование. — Потом он прижал центр темной ладони к сердцу, к макушке и к центру лба, забрав у нее все, чем она была. За это насилие он заплатил знаниями. Он принес ей дары Кэофу, колдовства Черной Грезы, и его главное украшение — Глаз Айбала. Всю ночь он лежал с ней, касаясь ее разумом, а также руками, ногами, губами, веками, половым органом. Она была как чаша кипятка, настоянного на смеси экзотических пряностей, травяных тоников, психотропных кореньев. Она росла и становилась сильнее. Припадая к призрачному источнику знаний, девочка смутно сознавала, что комната ожила. Нет, не сама комната, а окно, распахнутое вопреки строжайшим запретам матери. Ее глаза были закрыты, разум дремал. Однако ей мерещилось, будто она “видит”, как в открытом окне появляются любопытные морды, светящиеся глаза странных ночных животных; они сопели, рычали, показывали блестящие зубы, мирно помахивали длинными хвостами, а на спинах у них были звезды.
Призрак, ее отец, провел с ней одну ночь. Перед рассветом он исчез, как и странные зрители. Окно оказалось закрыто и заперто, как обычно. Девочка смотрела за зеленова-тое оконное стекло, выглядывая из могилы. Над землей неслись многоцветные листья.
Она ждала целых три года — еще три года смерти. Потом, в самый холодный день, разбила окно кулаком, обвязанным черным муслином, и, завернувшись в толстый дорожный плащ, вылезла в зиму. Снег быстро замел следы беглянки. Она ни разу не оглянулась: кто будет оглядываться, убегая из места захоронения?
В колеблющемся свете лампы воск казался чистым и горячим. Малистра лила его с высоты — тонкой, как ниточка паутины, струйкой. Застывая на безволосой коже Бенина Стогггула, воск становился ослепительно белым. Белым, как снег того давнего, студеного зимнего утра. Она лила на грудь, потом перешла к интимным местам. Остывая, воск, наверное, причинял ему страшную боль. Она надеялась на это — ради него. Для Малистры эта разновидность боли ничего не значила. Меньше смутно припоминаемых детских снов.
— Я не вскрикнул, — прошептал Бенин Стогггул. — Не издал ни звука.
— Да, владыка. — Она наклонилась так, чтобы потереться голыми грудями о его безволосое тело. — Вы воистину мужественны, владыка. Мужественнее всех. — Она лизнула впадинку на его горле, почувствовав горьковатый вкус застывшего воска.
“Таковы наши завоеватели. — В ее мыслях не было ни горечи, ни злобы. Просто любопытство. — Что можно сказать о нас?”
В ту первую зиму Малистре должно было прийтись туго, однако все складывалось хорошо. По дороге на юг, к Аксис Тэру, она неизменно находила кров, пищу, жаркий огонь и общество — если хотела того. Ей не приходилось искать еду по ночам в потерявших листву лесах или невспаханных, укрытых снегом полях. Самое интересное, ни один из ее благодетелей даже не спрашивал, что двенадцатилетняя девочка делает одна глухой зимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— В такой час? Вели ей зайти утром.
— Пожалуй, это не самое мудрое решение, господин.
За прошедшие годы Киннний Морка научился прислушиваться к офицерам протокола. Они никогда не открывали рта, если им нечего было сказать.
— Продолжай.
— По моему опыту, господин, лооормы бывают разносчиками.
— Чего именно, кроме венерических болезней?
К чести Йуллла, его трудно было вывести из себя.
— Поскольку они незаметны, сэр, они часто оказываются обладателями информации, недоступной в других местах.
Звезд-адмирал хмыкнул.
— Как видишь, перв-капитан, я не готов к приему посетителей.
— Это же лооорм, господин. Никакого протокола не требуется.
Киннний Морка со вздохом кивнул. Йуллл исчез и через мгновение появился снова — с Далмой. Она стояла, скромно сложив руки на складках темно-красного платья. Цвет регента. Киннний Морка тут же вспомнил о кундалианской лооорм бывшего регента, которую он так страстно ненавидел. В отличие от Бенина Стогггула звезд-адмирал когда-то восхищался Элевсином Ашерой и считал его хорошим регентом, который позволил себе попасть под влияние кундалианской колдуньи. По совести, Морка не мог оставаться безучастным, позволяя регенту компрометировать себя.
— Спасибо, что приняли меня, звезд-адмирал.
— Уже очень поздно, — сказал он раздраженно. — Что у тебя за дело?
Она заколебалась, и Киннний Морка сделал знак Йулллу, который быстро вышел из комнаты.
Их окутала тишина. Далма надула губы самым сексуальным образом.
— Вы даже не предложите мне выпить? Киннний Морка хмыкнул:
— Ты — лооорм регента. Как я могу тебе в чем-то отказать?
Она улыбнулась.
— Должны ли вы выглядеть таким сердитым?
Он подошел к складному походному столу и налил два стакана огнесортного нумааадиса. Один подал ей, второй поднял сам.
— За регента!
Она прикоснулась ободом своего стакана к его, раздался тихий звон.
— Из-за регента я и пришла. — Наступило короткое молчание, пока они потягивали напиток. — Не возражаете, если я сяду?
— Как пожелаешь, — сказал Киннний Морка, присаживаясь на край постели.
— Наш небольшой разговор за обедом сегодня вечером доставил мне удовольствие. — Когда Далма села в простое складное кресло, края платья слегка разошлись. Кинннию Морке стало видно, что под платьем ничего нет. Смазанная маслом кожа сияла при свете атомной лампы.
— Неужели разум кхагггуна тебе интересен? Она резко встала, одним глотком осушив стакан.
— Я скажу вам, что мне неинтересно. Этот похожий на кора в'орнн!
Киннний Морка смотрел на нее загадочным взглядом.
Далма нежно улыбнулась и подошла налить себе еще нумааадиса. Когда она наклонилась, он получил нежданный подарок: вид ее грудей крупным планом.
— Знаете, как плохо он обращается со мной? Я фактически пленница во дворце регента. Он наказывает меня, даже если я выхожу из личных покоев. Обращается со мной, как с грязью. У него... странные привычки в спальне. — Она глотнула нумааадиса. — Я пришла назло ему.
Звезд-адмирал, внимательно наблюдавший за ней, пожал плечами.
— При чем тут я, дорогая? Тебе надо поговорить с регентом.
Далма залпом выпила второй стакан. Затем подошла и села ему на колени. Когда она раздвинула ноги, платье распахнулось, открыв кремовые бедра.
— Он причиняет мне боль. — Ее руки легли на его голую грудь. — Я хочу отомстить. — Руки начали двигаться медленными, рассчитанными кругами. — Я хочу, чтобы он испытал ту же боль, что и я. — Она наклонилась, провела языком по нижней губе звезд-адмирала. — Вот почему я пришла. Посоветуйте, как это сделать.
Его руки — загорелые, покрытые шрамами, мускулистые — притянули ее. Его интимные места поднялись ей навстречу. Их бедра сплелись, языки встретились. Долгое время они раскачивались вместе, то и дело содрогаясь, как тронувшийся весной лед. Ночной воздух, благоухающий аммоном, смягчал их ласки. Тихие вздохи и восклицания наполнили палатку; ускорение предвещало, что конец близок. Далма кончила, но Киннний Морка сдержался, давая ее наслаждению нарасти снова, и пролился, пока она не стала подобна пружине, то натянутой быстрым напряжением, то освобожденной, снова и снова, пока наконец ее влажный тяжелый вздох не столкнул его за край.
Выбившиеся из сил, они помогли друг другу заползти в постель, и над любовниками сомкнулась ночь. Стрекот насекомых врывался в открытый клапан. Блестящее от масел и пота тело лооорм напоминало Морке призраки тайных и вероломных операций прошлого. Ни одна из них, однако, не могла сравниться вероломством с нынешней.
— По-моему, я велел тебе не приходить сюда, — сказал он наконец.
— У меня не было выбора, милый. Приказ регента. Он шевельнулся.
— Ты шутишь.
— Нет, правда. — Она захихикала, прикрыв рот рукой. — Он хочет, чтобы я собирала все твои мелкие гнусные секреты и доставляла ему.
Звезд-адмирал сел. Потом вдруг откинул голову и расхохотался. Он хохотал, пока не заболела грудь, до слез на глазах. Он хохотал, и Далма присоединилась к нему.
— Вот забавно, — выдавил он наконец.
— Кундалианская колдунья работает быстро. Она уже держит Стогггула за интимные места и день за днем делает его все слабее и предсказуемее. — Далма посмотрела на Кин-нния Морку; ее темные глаза сияли. — Пожалуйста, милый, напомни мне, на кого из вас я шпионю.
Звезд-адмирал навис над ней, снова придя в неистовство.
— Это тебе напомнит?
— О да, — застонала она, прижимаясь к нему. — Да!
Малистра начала лить горячий воск. Веннн Стогггул под ней вздрогнул, но не издал ни звука.
Она очень быстро поняла, что ему нужно испытывать и терпеть боль. Это было похоже на привычку к лааге: знаешь, что вредно, а обойтись не можешь. Вытерпеть боль означало быть достойным, лучше отца, лучше всех остальных. Без тайного знания о победе над болью он не мог бы встретиться с дневным миром лицом к лицу и победить.
Все это — и многое другое — Малистра выяснила, в первый же раз проведя пальцами по безволосой коже, просто коснувшись трех срединных точек: Места Грез над сердцами, Места Истины на макушке, Места Глубочайшего Знания в центре лба.
Малистра получала бесконечное удовольствие. Такой близости не достичь слиянием плоти, такого уровня жестокости не найти в обычной жизни. Овладевать чужими секретами она научилась много лет назад, и это искалечило ей душу, как рана уродует лицо воина, превращая его во что-то другoe, порой неизвестное и непостижимое, Какой унылый вид ныне представляли глубины ее души, мог бы сказать только один человек (если это вообще был человек) — а он никогда не открывал секретов, только собирал их, как скупец накапливает богатство.
Мать Малистры никогда не была замужем. Она любила рассказывать о мужчине, который приходил к ней по ночам, возникая будто из воздуха. Разумеется, он скорее всего был вором: он легко открывал замок двери или же входил через запертое окно. Боялась ли мать Малистры внешнего мира или просто обожала замки, к делу не относится; так или иначе, дом был буквально замурован круглые сутки напролет, как могила или арсенал.
В сущности, дом походил и на то, и на другое. Темный, тихий дом, где гостей не бывало даже по праздникам, скрывал строго охраняемое оружие нескольких видов, которое мать Малистры беспрестанно точила, смазывала, настраивала — но никогда не использовала.
Через девять лет после рождения у малышки еще не было имени. Мать говорила ей просто “ты” или иногда “девочка”. В девять лет все изменилось. В двенадцатом часу бессонной, безлунной, беззвездной ночи он пришел снова, этот безымянный вор или убийца, однако прокрался не в комнату матери, а к ней.
Сначала она увидела тень — одну среди многих, дрожащих, когда ветер поднимал голые ветви деревьев, когда холод наступающей зимы выгонял снежных рысей из теплых подземных нор, и они перекликались заунывными, печальными голосами. Потом, так медленно, что сначала девочка не была уверена, бодрствует она или грезит, его тень отделилась от прочих, двигаясь наоборот, против прихотливых порывов ночного ветра. Однажды, когда ей было лет шесть, сжавшись голышом над раздувшимся от дождя потоком, она наблюдала, как покрытая золотистой чешуей рыбка пробивается против течения, а тени и свет бегут по спинке, вызывая рябь наподобие сильного ветра. Тогда у нее закружилась голова, и она свалилась в воду. Наблюдая, как движется по комнате тень, девочка снова почувствовала то же самое: она в воде, смотрит, как кружится вокруг нее рыбка, как гипнотически танцует свет на светящихся чешуйках.
— Малистра, — прошептал он, присаживаясь возле кровати.
Она смотрела на него, замерев, слишком зачарованная, чтобы бояться.
— Так я зову тебя, — прошептал он. — Под этим именем тебя будут знать.
Она разлепила губы.
— Ты кто? Он встал.
— Я — твой отец, Малистра. Девочка широко открыла глаза.
— Где ты был?
— Далеко. — Он склонился над ней, уперев острое колено в край кровати. У него не было запаха. Совсем. — Я вернулся, чтобы дать тебе образование. — Потом он прижал центр темной ладони к сердцу, к макушке и к центру лба, забрав у нее все, чем она была. За это насилие он заплатил знаниями. Он принес ей дары Кэофу, колдовства Черной Грезы, и его главное украшение — Глаз Айбала. Всю ночь он лежал с ней, касаясь ее разумом, а также руками, ногами, губами, веками, половым органом. Она была как чаша кипятка, настоянного на смеси экзотических пряностей, травяных тоников, психотропных кореньев. Она росла и становилась сильнее. Припадая к призрачному источнику знаний, девочка смутно сознавала, что комната ожила. Нет, не сама комната, а окно, распахнутое вопреки строжайшим запретам матери. Ее глаза были закрыты, разум дремал. Однако ей мерещилось, будто она “видит”, как в открытом окне появляются любопытные морды, светящиеся глаза странных ночных животных; они сопели, рычали, показывали блестящие зубы, мирно помахивали длинными хвостами, а на спинах у них были звезды.
Призрак, ее отец, провел с ней одну ночь. Перед рассветом он исчез, как и странные зрители. Окно оказалось закрыто и заперто, как обычно. Девочка смотрела за зеленова-тое оконное стекло, выглядывая из могилы. Над землей неслись многоцветные листья.
Она ждала целых три года — еще три года смерти. Потом, в самый холодный день, разбила окно кулаком, обвязанным черным муслином, и, завернувшись в толстый дорожный плащ, вылезла в зиму. Снег быстро замел следы беглянки. Она ни разу не оглянулась: кто будет оглядываться, убегая из места захоронения?
В колеблющемся свете лампы воск казался чистым и горячим. Малистра лила его с высоты — тонкой, как ниточка паутины, струйкой. Застывая на безволосой коже Бенина Стогггула, воск становился ослепительно белым. Белым, как снег того давнего, студеного зимнего утра. Она лила на грудь, потом перешла к интимным местам. Остывая, воск, наверное, причинял ему страшную боль. Она надеялась на это — ради него. Для Малистры эта разновидность боли ничего не значила. Меньше смутно припоминаемых детских снов.
— Я не вскрикнул, — прошептал Бенин Стогггул. — Не издал ни звука.
— Да, владыка. — Она наклонилась так, чтобы потереться голыми грудями о его безволосое тело. — Вы воистину мужественны, владыка. Мужественнее всех. — Она лизнула впадинку на его горле, почувствовав горьковатый вкус застывшего воска.
“Таковы наши завоеватели. — В ее мыслях не было ни горечи, ни злобы. Просто любопытство. — Что можно сказать о нас?”
В ту первую зиму Малистре должно было прийтись туго, однако все складывалось хорошо. По дороге на юг, к Аксис Тэру, она неизменно находила кров, пищу, жаркий огонь и общество — если хотела того. Ей не приходилось искать еду по ночам в потерявших листву лесах или невспаханных, укрытых снегом полях. Самое интересное, ни один из ее благодетелей даже не спрашивал, что двенадцатилетняя девочка делает одна глухой зимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97