Странный шум возник у Бракина в голове. Ему показалось, что он слышит чей-то разговор. Это был, конечно, не разговор, а неясное порыкивание и ворчание. Но, странное дело, стоило Бракину вслушаться, как он стал различать смысл разговора.
– Все люди – ничтожества, – произнес низкий завораживающий голос. – Ни на кого нельзя положиться.
– Подождём немного, – свистящим шепотом ответил собеседник. – Цыганка найдёт его.
– Мне надоело ждать. Я жду девять тысячелетий, и уже устала. Вас всех следовало истребить ещё во времена Сехмет, но владыка пощадил оставшихся в живых. А этот пёс – я знала, что он околеет в промёрзших болотах, и он околел. Но кто-то оживил его. Кто-то, посланный Киноцефалом.
– Цыганка найдет пса, – примиряюще просвистело в ответ. – И тогда мы устроим последнюю битву. Битву в некрополе.
– Замолчи. Замолчи. Ты мешаешь мне слушать.
Бракин взмок от страха и медленно-медленно начал подниматься на ноги.
– Я чую. Чую одного из тех, кто должен был умереть, но остался жив из-за твоей глупости. Молчи!
Раздался легкий шорох, подуло леденящим сквозняком. И, уже не пытаясь сохранять тишину, Бракин метнулся назад по тоннелю. Он пулей пролетел всё расстояние, едва не пробежав мимо входа в тайный лаз. Ему казалось, что сзади его догоняет голубое мертвящее сияние – бесшумное и смертоносное, в образе безжалостной седой волчицы.
Бракин вывернул доски, ужом скользнул внутрь и вылетел с той стороны лаза, будто у него появились крылья.
Не задерживаясь в гараже, он кинулся к выходу, огляделся, и спрятался за углом, прижавшись к проржавевшей стенке.
Над Черемошниками, в разрывах белесых облаков, плыл холодный колючий месяц. Всё было тихо и мёртво кругом.
Внезапно из тьмы выплыла фигура. Бракин быстро опустил руку в карман, но тут же с облегчением вздохнул: он узнал понурый силуэт бомжа.
– Ну, как сходил? – буднично спросил он.
– Отлично! – Бракин перевел дух. – Ты тут никого не видел? Тогда пошли.
И двинулся к ближайшему поперечному переулку.
– Куда? – опомнился Рупь-Пятнадцать.
– К Алёнке. Или к Андрею, – если дети сообразили перенести Тарзана к нему.
Наташка на секунду замирала возле тёмных домов и, глядя на окна, долго и сосредоточенно прислушивалась. Постояв и уяснив что-то важное для себя, она двигалась к следующему дому. И снова останавливалась, устремив пронзительный взгляд в тёмные окна, в глубину комнат.
Иногда, засомневавшись, она задерживалась возле дома дольше обычного. Ей мерещились запах Девы и смрад старого больного пса. Она ненавидела болезнь и старость. Теперь-то она точно знала, что умирать следует как можно раньше, – задолго до того, как начнутся болезни, и уж конечно до того, как мозг подаст сигнал и включится бомба с часовым механизмом, спрятанная в каждом живом существе. С этого момента отравленные смертью невидимые существа начнут свою работу, проникая с током крови повсюду, до кончиков ногтей, и повсюду заражая смертью бессмертные живые клетки.
Слава Сараме, с ней этого не случилось.
Наташка отошла от очередного дома, принюхалась. Она неслышно и мягко ступала по снегу, она скользила по нему, почти не оставляя следов. Её тело – это было лучшее, что знал за последние перевоплощения беспокойный и вечно неутолённый дух Ка.
Она скользила мимо домов, но некоторые вызывали у нее подозрения. Иногда она не только долго стояла, вглядываясь во тьму спален и сараев. Она перескакивала через штакетник, обходила дом вокруг, заглядывала в окна.
Она видела спящих женщин; среди них попадались и молодые, и даже почти такие же красивые, как она сама; но они не были Девами. От них разило потом, мочой и месячной кровью.
Попадались и старые больные псы. Но все они умирали от включившегося механизма смерти, а не от ран. К тому же они были напуганы, и либо жались в своих конурах, тоскливо и жалобно тявкая во сне, когда месяц заглядывал к ним; либо, если хозяева прятали их в домах, дрожали от ужаса у порогов.
Наташка качала головой, глаза её гасли, и она продолжала свой путь.
Бракин схватил Уморина за плечо и прошипел в самое ухо:
– Т-с-с! Видишь? Вон она!
Уморин встал на цыпочки и начал озираться. Потом рискнул шепотом спросить:
– Кто?
– Наташка. Вернее, то, что от неё осталось.
Уморин вгляделся в дальний конец Стрелочного переулка. И вдруг присвистнул:
– Ба! Да это же Наташка!..
Больше он не успел ничего сказать: Бракин крепко, двумя руками, зажал ему рот.
Ка почувствовал движение позади.
Остановился, подозрительно оглядел переулок.
К счастью, они стояли довольно далеко, в тени забора, к тому же Бракин немедленно поволок слабо упиравшегося Уморина за угол.
– Ты чо? – обидчиво спросил Уморин, едва получив возможность говорить. – Это ж наша цыганка, Наташка! Поди, ходит, спирт предлагает. Или золото там…
– Какое золото?? – прошипел Бракин. – Идем скорее, пока она ещё далеко. Если со Стрелочного начала, – нескоро до Аленкиного дома доберется…
– Дык… – начал было Уморин и умолк, заторопившись за Бракиным.
– Теперь я знаю, почему тебя Рупь-Пятнадцать прозвали, – сказал на ходу Бракин. – Раньше думал: наверное, ему раньше вечно «рупь-пятнадцать» на бормотуху не хватало. А теперь понял. И раньше, и теперь. И не на бормотуху. Так. Вообще не хватает.
– Ну, – согласился Уморин и больше ничего не добавил.
Кто-то мягко трогал Алёнку за плечо, щекотал висок.
– Отстань! – хотела сказать Аленка, и проснулась.
Над ней мелькнул смутный силуэт.
Она привстала, протерла глаза и шепнула радостно:
– А чего ты так долго не приходил?
– Тише. Тебе надо уходить.
– Мне? Куда?
Аленка глянула в кухню – темно, глянула за окно – темно.
– Ночь же ещё? – сказала она.
– Они уже близко. Они здесь, они ищут тебя, – прошелестело в воздухе.
Аленка не поняла, кто это такие – «они», но почему-то страшно испугалась.
– А куда идти? – спросила она задыхающимся от волнения голосом.
– Здесь недалеко. Только скорее.
Аленка, торопясь и путаясь в ворохе одежды, сваленной на стуле, начала одеваться. Потом спросила:
– А как же баба?
– Её они не тронут. Им нужна только ты. Выходи на улицу, только тихо, – не разбуди бабу. Я вынесу Тарзана и подожду тебя у ворот.
Силуэт растаял в полутьме.
Алёнка вышла быстро, тихо прикрыв за собой ворота, которые все равно на морозе звонко заскрежетали.
Тёмное существо, похожее на человека, держало в лапах Тарзана, завернутого в пальто. Увидев Аленку, существо быстро зашагало прочь.
Аленка, подскакивая, побежала следом. Спросила на бегу:
– А кто это – «они»?
– Те, что хотят убить меня, тебя, и Тарзана.
Еще один вопрос всё время вертелся у Аленки на языке. Но она не решалась его задать. Они торопливо шли в белом морозном тумане мимо скрюченных ив, клёнов, черемух и рябин, обсыпанных белыми искрами; мимо глухих заборов и затаившихся черных домов, над крышами которых плыл одинокий месяц.
– Ты хочешь спросить, кто я? – внезапно спросило существо.
Аленка кивнула, подумала, что кивка Он не увидит, и сказала:
– Да.
– Я – изгнанник. Много-много лет назад люди считали меня богом справедливости, который должен судить мёртвых. Но потом они решили, что я недостоин этой роли, и призвали другого бога – Осириса. Но это было так давно, что всё уже сотни раз переменилось, люди забыли об Осирисе, теперь о нём помнят только учёные люди. А я потерял свое имя, и стал немху, отверженным. Но люди меня не забыли, и под другими именами я существовал все эти годы. А кроме меня, не забыли Упуат, мать волков. Каждое время и каждый народ давал ей другое имя. Одно из этих имён – Сарама. Это имя ей нравится больше других. Она хочет вернуть мир к началу. И чтобы в этом мире поклонялись лишь ей одной.
Аленка ничего не поняла. Кроме одного: страшная бессмертная волчица хочет убить всех, кто ей дорог. И её, Аленку – тоже.
– Как же тебя зовут? – наивно спросила она.
Он понял, оглянулся.
– Люди, жившие раньше, называли меня по-разному. Например, Собачьим богом. Твои далёкие предки когда-то называли меня Волхом. А в древнем городе, который называется Рим – Луперкасом. А еще раньше, в стране пирамид и песков, у меня было еще одно имя – Саб.
– А почему тебе не позволили судить мёртвых? – снова спросила Аленка.
– Богам показалось, что я сужу слишком пристрастно. Я жалел грешные души, и всегда прощал то, что можно простить. А иногда и то, что боги не должны прощать.
Они прошли уже несколько переулков и свернули к заколоченному дому.
Дом до окон был заметен снегом, сугробы почти скрывали забор и калитку.
Аленка сразу же узнала этот дом. Но ничего не сказала.
Бракин и Уморин вышли в переулок с одной стороны, Наташка – с другой. Она разглядела их и узнала. Она все поняла.
И Бракин тоже понял всё.
– Запомни, – дрожащим голосом быстро сказал он Уморину. – Это – не Наташка. Это мертвец. Она мёртвая. Ею движет Ка.
На углу Корейского и Керепетского, возле колонки, он остановился, тяжело дыша. Впереди, в молочном тумане, бесшумно скользя над дорогой, стремительно летел Ка. Позади был дом Аленки, и немного дальше по переулку – Андрея.
Бракин лихорадочно придумывал, чем можно остановить Ка. Он вытащил пистолет, приказал Уморину встать в тень, за угол; присел, чтобы стать незаметнее. Но он знал, что пули Ка не страшны.
Уморин, увидев оружие, окончательно перепугался и без слов нырнул в тень за водоразборную колонку.
– Слышь! – шепнул он. – Так если она мёртвая, как тот, – её ж только топором можно.
– А у тебя есть топор? – быстро и злобно спросил Бракин.
Уморин замолчал, потом нагнулся над колонкой, что-то соображая.
Наташка вылетела прямо на линию огня, и Бракин аккуратно всадил в неё всю обойму – в живот, в голову, в ноги. Выстрелы гулко разнеслись над переулками.
Наташка словно наткнулась на невидимое препятствие. Её даже отбросило выстрелами, но она устояла на ногах.
– Хорошо стреляешь, касатик! – с цыганским акцентом крикнула она.
Бракин лихорадочно вставлял новую обойму. Если изрешетить ей ноги, перебив все кости, может быть…
Но он не успел. Она приблизилась бесшумно и почти мгновенно, глаза горели на тёмном красивом лице, а руки со скрюченными пальцами вытянулись вперёд, потянулись к Бракину.
– А ну, отползай! – не своим голосом вдруг крикнул Уморин.
Падая на спину, Бракин уже ничего не соображал. Но все же попытался отползти.
Потом позади него что-то звякнуло, фыркнуло, заплескалось, и зашумело.
Бракин ошалело обернулся и вытаращил глаза. Уморин поднял метровый резиновый шланг, присоединенный кем-то к водокачке, чтобы удобнее было наполнять бочки. И из этого шланга вовсю поливал Наташку. Брызги полетели во все стороны, замерзая на лету.
Сначала Наташка крутилась на месте, увёртываясь от бившей в нее сильной струи воды, которая схватывалась льдом почти на глазах. Потом её сшибло напором. Она даже не смогла откатиться: вода накрепко припаяла её к дороге. Она еще шевелилась, ломая наросты льда, но лед становился все толще, и через некоторое время на дороге остался лежать огромный комок оплывшего льда, внутри которого чернела изломанная фигура.
Уморин отпустил рычаг. Он чуть ли не с ног до головы тоже был покрыт ледяной коркой. И, отбивая лед, весело похрустывал, приплясывая на месте.
– Теперь, значит, не встанет, – удовлетворенно сказал он.
– Видимо, до весны, – мрачно буркнул Бракин, поднимаясь на трясущихся от слабости ногах.
Саб прошел вдоль забора подальше от ворот. Оглянулся на Аленку, присел.
– Садись мне на плечи. Держись крепко. И ничего не бойся.
Аленка не без труда взгромоздилась на мощные покатые плечи, покрытые густым серебристым волосом. Свесила ноги, шёпотом спросила:
– А держаться – за голову?
Саб не ответил. Аленка зажмурилась и обхватила рукой косматую голову, с ужасом ожидая, что сейчас нащупает страшную звериную морду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56