Какое доброе оно, солнце. Но думать о солнце и его доброте было некогда. Степка спешил.
Он вспомнил Катьку, испытав легкое беспокойство. «Как бы не подохла, однако», – подумал он.
И снова прибавил шагу, хотя прибавлять было уже некуда. Скоро кончится лес, откроется заболоченная равнина, за ней – еще лес, уже родной, исхоженный вдоль и поперек, в котором каждое дерево было ему знакомо, и в каждом жила родная, зовущая его, Степку, душа.
Он добежал до равнины. И по инерции сделал еще несколько скользящих шагов. И встал прямо, даже слегка откинувшись назад. Кажется, упал бы, – да лыжи мешали.
Прямо у него на пути, на белом-белом снегу лежал – еще белее, – громадный зверь.
Он смотрел мимо Стёпки, куда-то в лес, а может быть, на облака над лесом. Стёпка тоже невольно оглянулся. Не заметил ничего странного, и снова повернулся к зверю.
Но зверя уже не было.
Стёпка набрал в рукавицы жесткого снега, потер глаза-щёлки. Сморгнул, стряхнул лишний снег.
Никого не было вокруг. На много дней пути – ни единого человека, да и зверь попрятался, притаился, или ушел к верховьям, в сторону Страны Великого Энка.
Стёпка снова пошел вперёд, но замедлил шаг, зорко всматриваясь в каждую впадину, ямку в снегу.
Волчица не оставила следов.
И что бы это значило? – ломал голову Стёпка до самой окраины своего, обжитого леса. Душа чья-то приходила, однако. Для чего-то вышла на свет, легла поперёк пути. Хотела что-то передать Стёпке, однако.
Стёпка вспомнил Тарзана, его внезапное появление в этих Богом забытых местах. И ему стало нехорошо. «Плохо псу, однако. Или подох, или помощи просит. Чем помогу?»
Радость его сразу улетучилась, и Стёпка продолжил путь в угрюмом раздумье.
Черемошники
Уже второе побоище в цыганском доме привело к тому, что цыган попросили пожить у родни, а в доме расположилась засада спецназа.
Остатки изрешеченных шкур, пожравших трупы, увезли криминалисты, и, по слухам, отправили в Москву.
А может и не отправили: Москва до сих пор пребывала в полной уверенности, что в Томске произошла локальная вспышка бешенства, и предпринятые меры – карантин, массовые обязательные прививки антирабической вакцины, отлов бродячих животных, – дали положительные результаты.
Так что, невесело думал Бракин, скорее всего все вещдоки сейчас где-нибудь под надёжной охраной, и родственники ничего не знают о погибших, тщетно обивая пороги прокуратуры и прочих органов, и посылая слезные послания президенту Борису Николаевичу.
Борис Николаевич, должно быть, плакал, читая их, но мужественно утирал слезу. Он знал: великие реформы всегда требуют великих жертв.
В доме Коростылева тоже прятались вооруженные люди. И Бракин, встречая на улице незнакомого человека, невольно думал, что это не просто прохожий.
Рупь-Пятнадцать пропал. Дня три его не было видно, а потом, в лютый мороз, ночью, – появился. Пробрался во двор Ежихи, поднялся по лестнице и поскрёбся в дверь, как собака.
Бракин уже собирался спать, ворошил уголья в печи, – ждал, когда прогорят, чтобы закрыть заслонку.
Рыжая залаяла, а Бракин громко сказал:
– Входите!
Дверь, тяжко присев, приоткрылась, из темноты выглянуло знакомое закопченное лицо в драной шапке.
– Ух ты! Рыжик, да к нам гости! – сказал Бракин. – Входи, а то холод идет!
Рупь-Пятнадцать прошел в комнату, аккуратно прикрыв дверь, сел боком на краешек табуретки.
– Ты где пропадал? – спросил Бракин.
– Дык… – невесело проговорил Рупь-Пятнадцать. – Облаву, вроде, не только на собак и волков объявили, – на людей тоже. Когда труп этого, начальника, утащили, устроили мне допрос. И – в бомжатник сунули. Насилу ушел: а то мыться заставили хлоркой, всё вшей искали. А у меня вшей отродясь не бывало. Дохнут они на мне.
Он вздохнул.
– И где же ты сейчас? – спросил Бракин.
Рупь-Пятнадцать сделал хитрое лицо.
– У цыган.
– Ну да? Там же в каждом сарае спецназовцы сидят!
– А ходы на что? – Рупь-Пятнадцать даже приосанился, сказал хвастливо. – Я эти подземелья хорошо изучил. Там и продукты есть, и вода. Только холодно очень, а костёр разводить боязно: дым пойдет из щелей, догадаются.
– Молодец! – одобрил Бракин. – Ну, сиди, грейся.
Подумал, сообразил:
– Тебе, наверно, для сугреву водка нужна?
Рупь-Пятнадцать покачал головой.
– Там, в подземелье, спирта – залейся.
– Чего ж ты им не греешься?
– Спиртом долго греться нельзя. Уснёшь – и не проснешься, – наставительно сказал Рупь-Пятнадцать.
Бракин развел руками.
– Ну, тогда не знаю, как тебе помочь. Тебя же увидят на улице – и если сразу не пристрелят, как оборотня, так точно в кутузку заметут.
Рупь-Пятнадцать помолчал, напряжённо морща лоб. Наконец признался:
– Скучно мне там.
Бракин внимательно посмотрел на него, что-то решая про себя. Потом неожиданно спросил:
– А как ты вылез?
– Дак через гараж! Они только про один ход знают, где горело. В другие спускались через подполье или через люк в сарае. А я в это время в гараже сидел. Ну, не в этом, который на переулке стоит, а в дальнем, заброшенном. Я давно тот выход знаю: вместе с Алёшкой его устраивали. Там стена не бетонная – доски. Так я эти доски отодрал и ход прокопал, метра три. Давно, летом еще. И прямо в гараж. Мотоцикл там старый с коляской. Ну, и рухлядь всякая. А запор – так себе, на честном слове. Алёшка замок поставил сквозной, с двух сторон открывается. Он тем ходом, бывало, к бабам бегал, чтоб отец не узнал. У них же нравы были строгие. А ключ я сам сделал.
– Ладно, понятно, – сказал Бракин. – Я этот гараж знаю. Он как раз на углу, а за ним – заколоченный дом. Кстати, чего ты в этом доме не живешь?
– А боюсь. Он же на продажу, соседи за ним приглядывают. Заметят, гадство, донесут, – и опять повяжут.
Он посидел, криво усмехнулся. Бракин понял, что Рупь-Пятнадцать чего-то не договаривает. То ли боится кого?
Бракин налил свежезаваренного чаю в треснувшую «гостевую» кружку, щедро насыпал сахару.
– На, грейся.
Бомж с благодарностью принял чашку. Видно, чайком он был неизбалован. От первых же глотков его прошиб пот, он снял шапку с вымытых светлых волос.
Допил. Покосился на Бракина и сказал:
– Я тебе верю. Поэтому тебе – расскажу.
Он сделал паузу, смешно морща лоб.
– Страшно мне там, в подземелье. Гости там начали появляться.
– Кто? – спросил Бракин и пригладил усики.
– Ты не поверишь – Коростылёв.
Бракин подался вперед:
– А ты его откуда знаешь?
– Ну… Я ж тут давно живу, на переулке многих знаю, а уж этого трудно не узнать.
Бракин вспомнил белое бритое лицо с глубокими складками морщин от ноздрей до подбородка, разбитое стекло в очках…
– Это точно, – проговорил он. – Такого трудно не узнать.
– Ну вот, – Рупь-Пятнадцать подвинулся ближе. – Только он не один. Ещё появляется – не поверишь, – белый волк.
– Волчица, – машинально поправил Бракин и добавил: – Почему не поверю? Поверю.
Рупь-Пятнадцать уставился на него и молчал несколько секунд.
– Дак ты знаешь?
– Пришел волк – весь народ умолк… – сказал Бракин. – Про волчицу больше всех Рыжик знает. Если бы она говорить умела, – многое бы про неё рассказала, – Бракин кивнул на дремавшую собачку, которая, не открывая глаз, только повела острым лисьим ухом.
Рупь-пятнадцать не понял, поглядел на собаку.
– Ну, так что дальше? – спросил Бракин. – Появляются они там, и что делают?
– А не знаю! – в сердцах ответил Рупь-Пятнадцать. – Прячусь я. Мельком только и видел. Проходят по подземелью, и исчезают. Я думаю, – он вовсе перешел на шёпот, – что они мой запах уже знают. Знают, что я там. Но я им не нужен. Я, чуть тень замечу, – а у меня там кильдымчик такой оборудован, коптилка горит, – так бегом в гараж. И сижу, пока не околею. Потом загляну внутрь – тихо. Никого. Я уж в гараж одёжи натаскал. Но тут морозы вдарили, – ничего не спасает. А костерок не разложишь, – дым повалит.
Рупь-Пятнадцать уныло вздохнул и повесил нос.
Бракин спросил серьёзным голосом:
– Знаешь дом, где жил Коростылёв?
– Как не знать! Проклятое место.
– Вот именно. Оттуда вся зараза и пошла.
Бракин налил еще чаю, закрыл печную трубу, походил по своей каморке.
– А больше в подземелье никто не появляется?
Рупь-Пятнадцать поперхнулся чаем, закашлялся. Вытаращил глаза на Бракина и тихо спросил:
– Откуда знаешь?
– Догадался.
– Ой, – сказал Рупь-Пятнадцать и поднялся. – Засиделся я у тебя. Отогрелся уже, и то ладно, спасибо.
Бракин положил ему руку на плечо:
– Я даже догадываюсь, кто.
Рупь-Пятнадцать съёжился и спросил жалобным голосом:
– Кто?.. – так, как будто боялся ответа.
– Наташка.
Рупь-Пятнадцать упал на табурет, вытаращив глаза.
– Как узнал-то?
– Сначала Лавров, потом Густых, потом – она. Они все мёртвые, и все ходили, как живые. Это потерянная душа, египтяне называли её Ка. И еще было предсказано, что Египет будет сражаться и победит в некрополе. В царстве мёртвых, значит.
– Ка, – тупо повторил бомж и слегка встрепенулся. – А Лавров – это кто?
– Тот, что собаку застрелил.
– Андрейкину-то? Джульку? Зна-аю!..
Бракин тоже выпил чаю, и начал быстро собираться.
– Вот что, Уморин-Рупь-Пятнадцать. Я с тобой пойду.
– В подземелье? – ахнул бомж.
– Ну.
Рупь-Пятнадцать поднялся и спросил тихо:
– А не забоишься?
– Забоюсь. Ты мне, главное, покажи, где прятаться и куда бежать. А сам можешь в своем кильдыме закрыться. К тебе они не полезут, не нужен ты им. Ты, кстати, рисовать умеешь?
– Ась?
– План своего подземелья нарисовать сможешь?
– Ну… примерно только…
– Ну-ка, нарисуй.
Он вырвал из общей тетради листок, положил авторучку. Рупь-Пятнадцать снова сел и старательно, высовывая язык, нарисовал что-то вроде лабиринта.
Бракин повертел план так и этак, проворчал:
– Ты случайно в детских журналах не печатался?.. Ладно, пошли.
Рупь-Пятнадцать ничего не понял, но с готовностью напялил шапку на самые глаза.
– А откуда ты мою фамилию знаешь? – спросил он, выходя.
– Добрые люди сказали…
Бракин зажег фонарь, но и без фонаря было видно, что в заброшенном гараже кто-то успел побывать. Металлическая дверца была сорвана с верхней петли и углом утопала в снегу.
Бракин вошел, посветил. Выход из подземелья был разворочен, словно в проход пролезала какая-то необъятная туша. Мотоцикл лежал у стены на боку, а гнилой дощатый пол вздыбился.
Рупь-Пятнадцать тихо ойкнул.
Бракин посветил внутрь лаза, увидел покрытые изморозью неровные земляные стены. Потом вышел. Деловито спросил:
– Ты снег возле гаража чистил?
– Не-а. Сюда же давно никто не ходит.
Бракин наклонился, посвечивая фонарем, стал разбираться в следах.
– Кто-то вышел погулять, – заметил он. – Ну, ты вот что: посторожи здесь. Если что заметишь опасное – сигай в сугроб, или вон, за забор. Держи фонарь. Собаку, если что, ослепить сможешь.
– А ты? – испуганно спросил Рупь-Пятнадцать.
– А я влезу, погляжу…
Он свободно опустился в лаз, оказался в довольно узком и кривом туннеле, пополз вперёд, пока не упёрся в доски. Сдвинул их, как научил Рупь-Пятнадцать, и спрыгнул вниз. Под ногами был твёрдый, зацементированный пол.
Бракин прислушался. Кругом царила тьма, было душно и очень холодно.
Вспоминая план, нарисованный Умориным, сориентировался, встав спиной к доскам, и двинулся налево. Коридор был длинным, и, судя по ощущениям, достаточно высоким и просторным.
Он дошел до поворота и приостановился. Налево вёл ход в один из нежилых домов. Направо – в главный туннель. Бракин осторожно пошел направо.
И замер. В полной, непроницаемой тьме чувствовалось движение, шорох. Бракин опустился на корточки, принюхиваясь. Но запах был только один – запах гари. Причем гарь была едкая, – должно быть, от пластиковых ящиков и упаковок, в которых хранились цыганские припасы. Надо надеяться, что эта гарь перешибает собачье чутье, и обнаружить присутствие Бракина даже белой волчице будет трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56