– Ну, что делать… Комиссия сейчас решит.
– Да что она решит, эта комиссия! – в сердцах сказал губернатор. – Только и знают, что деньги клянчить: то на наводнение, то на засуху.
Он говорил о комиссии по чрезвычайным ситуациям.
Ильин сказал:
– Я думаю так: опасных собак отстреливать. Остальных отлавливать в плановом порядке.
– В плановом! – опять передразнил Феофилактыч. – Да ты видел, что они с мужиком сделали?
– Это в третьем микрорайоне? Видел.
– Там же весь гараж кровью забрызган! Даже кости разгрызли! Это же не собаки уже, а какие-то звери!
Ильин помолчал.
– Знаешь, ко мне вчера на приём один мужичок пришёл. Еле-еле пробился сквозь мою Людочку, – а ты же знаешь, она и танка не пропустит, под гусеницы ляжет, – так вот, мужичок этот оказался краеведом. По профессии этнограф, но давно уже на пенсии. Его страсть – мифология о собаках.
– Чего? – сделал круглые глаза губернатор.
– Ну, сказания, сказки, исторические свидетельства. Короче, все, что связано с собаками. Город-то у нас старый…
– Я в курсе, – не без яда заметил Феофилактыч.
– …И на протяжении всей его истории накопилось множество фактического материала о собаках. Еще начиная с тех, что жили с местными самоедами.
Ильин сделал паузу, на которые был большим мастером, и продолжал:
– И ты знаешь, много интересного рассказал.
– Ну-ну, – поощрительно сказал Максим Феофилактыч, придвинул бумагу, взял «паркер». – Ты только скажи, как фамилия.
– Фамилия у мужичка простая – Коростылев. Он в пединституте преподавал когда-то, но это было сто лет назад. Ему сейчас под восемьдесят.
– И что же он рассказал?
– Оказывается, – подался вперед Ильин, – в нашем городе уже случалось подобное. Обычно – во время неурожаев, голода, эпидемий. Первый раз – лет триста назад, при Петре. Тогда в окрестностях объявились собаки-людоеды. Из города люди боялись выезжать, а обозы с продовольствием, – мукой, рыбой, мясом, – посылались из деревень под усиленной охраной. Мужики, кстати, отказались ездить, – обозы вначале сопровождали бабы, а у города их встречали служилые казаки.
– Ну?
– Ну, и обозы пропадали. В городе мор начался. Народ тоже озверел. Друг друга есть начинали, вроде собак…
Губернатор отложил ручку, так и не сделав ни одной записи. Вздохнул.
– А причем тут бабы?
– Баб волки почему-то не трогали.
– Не трогали? Волки?
– Ну, или собаки, только одичавшие, – поправился Ильин.
Губернатор поискал глазами что-то на столе, не нашел, и уныло спросил:
– И что?
– Ничего, – пожал плечами Ильин. – Я на всякий случай дал задание своим летописцам в мэрии в архивах покопаться.
Помолчали.
– Ты что же, считаешь, что сейчас тоже – голод, неурожай? – спросил вдруг губернатор. Щеки слегка заалели.
Ильин дипломатично промолчал.
– Люди с голоду пухнут? – повысил голос Феофилактыч. Пристукнул по привычке ладонью по столу. – Я знаю, кто и почему пухнет! С жиру они пухнут!..
Снова помолчали: оба знали, кто пухнет, и почему.
Ильин сказал:
– Коростылев говорит, что и у местных племен – остяков, самоедов, – я, если честно, в них не разбираюсь, – тоже с собаками были проблемы. Чуть ли не до войн доходило.
– Может, это были волки? – неохотно спросил губернатор.
– Может быть. Но Коростылев говорил о собаках.
Губернатор поворошил белый чуб.
– А может быть, это и не волки, – сказал Ильин.
– Да какие волки… – Феофилактыч махнул рукой. – Волки к городу за километр не подойдут, а вокруг Черемошек и вовсе на два километра промзона, железная дорога, пригороды, дачи…
– И не волки, и не собаки, – продолжая свою мысль, с нажимом сказал Ильин.
Губернатор вскинул на него почти прозрачные глаза, опушенные белесыми ресницами.
– Ты что? Ты на что тут намекаешь? А? Оборотни, что ли, у нас завелись? Ты думай, что говоришь. Хотя, конечно, зачем тебе думать! Не с тебя, а с меня голову будут снимать.
Ильин пожал плечами.
– Остяки с оборотнями дел не имели. Они считали, что это тени околевших собак…
Губернатор развел руками:
– Ну-у, договорились! – хмыкнул и снова ожесточенно поворошил изрядно поредевший за годы губернаторства чуб.
– Конечно, тебе можно говорить, – повторил Феофилактыч одну из своих излюбленных мыслей. – Москва с меня спросит. Я, я здесь за всё отвечаю!
И он снова стукнул ладонью по столу.
В дверь заглянул Колесников, один из членов комиссии по ЧС.
Губернатор строго взглянул на него, сказал:
– Подожди.
– Понял, – кивнул Колесников. – Только все уже собрались.
– Вот пусть все и подождут!
Дверь закрылась.
– Ну, – повернулся губернатор к мэру. – И чем тогда дело кончилось?
– Да ничем. К весне собаки пропали. Часть собак изловили, поубивали, голодом в ямах заморили. Остальные разбежались. Там вот что интересно: тогдашний воевода шамана приглашал. Шаман, вроде бы, ему и подсказал, как надо сделать, чтоб от напасти избавиться.
Ильин замолчал. Губернатор вздохнул:
– Сейчас мы тоже шаманить будем. Да, ты своего спецавтохозяйственника уволил?
– Пока нет.
– Почему?
– Ну, так известно, почему.
– На больничный сел? – хмыкнул губернатор.
– А то… – Ильин сделал паузу. – Между прочим, у них, у мусорщиков, тоже есть жертвы. Заместитель по безопасности пропал. Последний раз его видели на городской свалке. То ли бомжи изловили и съели, то ли…
Губернатор давно привык к шуточкам мэра, смеяться не собирался.
– Это который заместитель? Тот самый Лавров, что ли?
– Лавров.
– Зря мы его тогда, после налоговой полиции, не посадили, – задумчиво заметил губернатор. – Глядишь, сейчас живёхонек был бы… Ну, вот Гречин нам на комиссии доложит, кто пропал и куда. И почему, кстати, Лаврова не посадили вовремя.
Ильин невесело рассмеялся.
А губернатора внезапно осенила новая мысль:
– Что ты про бомжей сказал?
– Да пошутил я. Может, говорю, Лаврова бомжи поймали и съели. Их там, на свалке, целая колония обитает.
– Да я не про то! – отмахнулся Максим Феофилактыч. – Ты лучше вспомни: кто первый труп обнаружил? Ну, тот, что за переездом?
– Бомж, – сказал Ильин, и даже привстал. Идея, действительно, многое могла объяснить.
– Вот! – радостно сказал губернатор. – И тут – опять бомжи. Соображаешь?
И, не дождавшись ответа, нажал кнопку вызова:
– Комиссия вся собралась? Так чего она ждет? Пусть заходит! – рявкнул в микрофон.
Черемошники
На этот раз Алёнка уже спала, когда Он бесшумно вошел прямо в её сон. Он опустился на колени (если у него были колени) перед постелью и, сгорбясь, замер. Большая темная фигура с лунным контурным ореолом.
Алёнка, не просыпаясь, протянула руку, нащупала мягкую, шелковистую шерсть. Стала гладить её. Шерсть искрилась. Он сидел, не шевелясь, и было непонятно, нравятся ему поглаживания Алёнки, или нет.
– Тебя долго не было, – шепнула она. – А у нас убивали собак.
– Я знаю.
– Ты не мог помешать им?
– Я пытался.
Алёнке стало грустно. Она отвернулась. Мохнатая тень лежала на стене. Зыбкая, непонятная, как призрак.
Алёнка сказала:
– Я хочу найти Тарзана.
Он молчал.
Алёнка украдкой взглянула на Него: Он не исчез, он всё ещё был здесь.
– Ты не знаешь, где Тарзан? – спросила она.
– Знаю, – помедлив, прошептал Он. – Тарзан далеко.
– Но он живой? Его не убили, как Джульку?
– Не знаю.
Алёнка вздохнула и повторила:
– Я хочу найти Тарзана. Ты ведь поможешь мне?
Мягкая невесомая рука коснулась Аленкиного лба, щёк, пощекотала ухо.
– Нет.
– Почему? – удивилась Алёнка, и даже привстала.
– Потому, что тебе не нужна моя помощь.
Алёнка ничего не поняла. Она села на постели, потёрла глаз кулаком. Зыбкая фигура откачнулась, отступила в дальний темный угол. Теперь луна не освещала её, и Алёнка, как ни старалась, не смогла ничего разглядеть: просто сгусток темноты затаился там, в углу, – и всё.
– Я думала, ты поможешь мне. Я думала, ты мой друг.
– Я больше, чем друг, – голос возник сам по себе, как будто Алёнка разговаривала сама с собой, и её собеседник был внутри неё.
– Тебе не нужна моя помощь, – повторил Он. – Ты сможешь сделать сама всё, что нужно.
– Но ведь Тарзан, ты сказал, далеко?
– Неважно.
– И, может быть, он уже умер?
– Неважно и это. Ты ведь оживила Джульку.
– Нет! Я не смогла! Они застрелили его!
– Ты оживила Джульку, когда он умирал. А потом, живого, его убили. А воскресить убитого трудно. Почти невозможно.
Алёнка, наконец, стала что-то понимать.
– Ты передал мне часть своей силы, – сказала она.
– Нет, – мягко возразил он. – Я не могу передавать силу. Просто ты такая же сильная, как я. А может быть, даже сильнее.
Тень поднялась из угла, выросла до потолка, но и так ей было тесно, – она согнулась, сгорбилась. Совсем-совсем близко Алёнка на один только миг увидела глаза. Обыкновенные человеческие глаза, в которые попал лунный свет.
Глаза погасли, и фигура стала таять.
– Иди туда, куда считаешь нужным, – прошелестел удаляющийся голос. – И делай то, что нужно. И помни: у тебя много врагов. И еще помни: у тебя есть друзья.
Тень растворилась в полумраке комнаты, и луна скрылась за облаками.
Алёнка улыбнулась во сне. Баба ворочалась за перегородкой, бормотала что-то своё, непонятное, и вздыхала.
Алёнка вдруг оказалась в заснеженном поле. Мглистое небо низко нависало над землей, и словно пригибало к земле редкие, корявые стволы деревьев. И в этом небе, почти над самой землей, с хриплым карканьем метались несколько ворон.
Аленка стояла на вершине пологой гряды. Из-под снега тянулись и трепетали на морозном ветру сухие стебли. Вдали темнела кромка леса. И на всем пространстве, куда ни взгляни – ни одной живой души, ни зверя, ни человека. Только темно-сизое небо, бело-серый снег и черные кривые деревья.
Аленке было холодно, и с каждой минутой холод становился все нестерпимей. Она была в футболке и трусиках, – так, как спала. И почему-то любимый игрушечный пушистый енот, с которым она обычно засыпала в обнимку, тоже был здесь, – у неё на руках. Он был толстый, тёплый. И лупил на снег всё тот же непонимающий взгляд. Алёнка чмокнула его в нос и крепко прижала к груди. Стало немного теплее.
Где-то здесь, – Аленка знала это совершенно точно, – нужно было копать. Она положила енота на снег, встала на колени, попробовала отгребать снег руками. Доскреблась до смерзшейся, как камень, черной земли.
Попробовала в другом месте.
Енот, подняв черные брови, глядел на нее, высовываясь из-за небольшого сугроба, с выражением крайнего удивления, и еще – укора.
Аленка, трясясь от холода, сообразила: сугроб! Вот где надо копать.
Она отодвинула енота и принялась копать ямку в сугробе. Когда пальцы переставали чувствовать боль, она совала их в рот. Хватала пушистого енота, прижимала к груди. Потом сообразила: засунула его под футболку. Казалось, от этого стало чуть-чуть теплее.
Она копала и копала, пока не выкопала небольшую пещерку. Она знала: осталось совсем немного. И еще, несмотря на страх, холод и боль, она была почему-то уверена, что все это – только сон. Что она проснется, и снова окажется дома, в своей теплой, такой уютной постельке.
Но сейчас она должна была сделать то, чего никто не сможет сделать, кроме неё.
Она не почувствовала – руки уже ничего не чувствовали, – а увидела, наконец, то, что искала.
– Тарзан! – вскрикнула она.
Смёрзшаяся шерсть; твердая, как полено, лапа.
Осталось немного, еще чуть-чуть.
И она, слизывая со щеки ледяные слезинки, старательно откопала бок и морду Тарзана. Она уже ничего не видела: в ледяной пещерке стало совсем темно. Она легла рядом с ледяным Тарзаном, обняла его, прижалась к нему, и стала дышать в каменную шерсть. Шерсть стала мокрой и мягкой.
Аленка с облегчением разревелась и затихла. В голове у нее все спуталось, поплыло, и она провалилась во тьму.
Утром, сквозь сон, Алёнка услышала какой-то стук. Еще не проснувшись толком, она уже догадалась, что это такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56