Плохому не понравилось, – значит, хорошему подойдет, – решил он. Лучше Катьке дать.
Теперь надо ждать, когда утихнет пурга. А пока, решил Степка, надо сделать шаманский посох, тыевун. Посох нужен, чтобы узнать судьбу далекого человека.
Степка оделся налегке и вышел в ночь. Неподалеку от избушки стояла полусухая сосна. Ветки у нее гладкие, длинные. Как раз на посох сгодится.
Как только пурга немного стихла, Степка начал собираться в путь. Собирался основательно, взял шкурки соболя, взял инструменты, даже сшитую из лоскутьев шкуру увязал покрепче, подвесил к туго набитому рюкзаку. Он решил сначала зайти в поселок, сдать шкурки, купить муки и соли. От такого подарка Катька злиться перестанет, подобреет, однако.
Как самую большую драгоценность, Степка завернул в несколько слоев тряпицы и обернул куском вычищенной бересты склянки с чудодейственным лекарством.
В избе Катьки было сыро, холодно. Хозяйка лежала на низеньком самодельном топчане, под одеялом.
– Здорово, Катька! – сказал Степка, входя.
Поставил рюкзак на пол, огляделся. Покачал головой. В избе царил полный беспорядок, воняло какой-то гнилью. «У немужних баб завсегда так, потому, что бить некому, однако», – философски подумал он.
– Чего печку не топишь?
– Дрова берегу, – ответила Катька, глядя в потолок. – Раз в два дня топлю. Когда и реже. Ты же мне дров не наколешь.
– Могу и наколоть.
Катька промолчала. Видимо, и колоть было нечего.
Степка вышел из избушки, посмотрел под кривой навес: там лежала какая-то труха, ломаный сушняк, щепки.
Степка взял топор и веревку, пошел в лес. Нашел несколько подходящих сухостойных сосенок, свалил, обвязал веревкой и притащил к избе. Из-за навеса вышла худая облезлая собака, печально, мокрыми глазами, посомтрела на Степку.
«И сама, небось, голодная, и собаку заморила….».
Степка взял ржавую пилу, уложил одну сосну поперек другой и стал пилить. Через несколько минут разогрелся, скинул доху, потом – телогрейку, оставшись в одной старой клетчатой рубахе.
Через час под навесом высилась аккуратная поленница. Накидав на руку, сколько влезло, поленьев, Степка пошел к избе и заметил, как дернулась занавеска: Катька подглядывала.
Степка затопил печь, замесил тесто и принялся печь блины.
Катька еще полежала для порядку, потом с оханьем и причитанием слезла с топчана, начала помогать.
– Муки вот тебе привез, соли, чаю, – говорил Степка между делом. – А еще лекарства.
Катька помолчала.
– Твоим лекарством только собак лечить, – проворчала она.
– Твою собаку лечить не надо, – мирно ответил Степка. – Её кормить надо, однако. Рыбы сварить. Рыба всё лечит, и силу дает.
Катька подумала:
– Рыбы жалко, однако. Собака у меня сама кормится. Уж который месяц…
Степка плюнул про себя.
Катька наелась, напилась чаю. Громко отрыгнула и снова прилегла на топчан. Темное лицо у нее замаслилось, глаза превратились в щелки.
– Ну, говори, зачем пришел, – сказала она. – Так просто не пришел бы, однако.
– Шаманить хочу, Катька.
Катька приподнялась, и даже глаза-щелки раскрылись.
– Совсем на старости одурел?
– Хочу, однако, судьбу увидеть.
– Чью? Свою? – съязвила Катька.
– Пса, однако.
Катька окончательно проснулась, поставила искривленные толстые ноги на пол.
– Тунгусский шаман не помог – сам решил?
– Тимофей не шаман. Он и стойбища не помнит. Сторожем в поселковой школе работает.
– А пса ты куда дел?
– На винтолете в город отправил. С Коськой.
Катька смотрела на Степку во все глаза – дура дурой.
Наконец сказала:
– Ладно. Как шаманить будешь?
– В лесу, на поляне, костер сделаю. У костра и буду.
Катька вздохнула.
– Как плясать – не знаешь. Слов не знаешь. Как с духом собаки связаться – опять не знаешь. Как же в будущее смотреть станешь?
Степка не ответил. Вытащил из рюкзака самодельный бубен, колотушку, рогатую маску.
Катька следила за ним со всевозрастающим любопытством.
Вдруг сказала со вздохом:
– Ладно. Я бы сама пошаманила, – да ноги не удержат. Ты вот что. Ты будешь плясать, я в ломболон бить. Что увидишь – мне скажешь. Что я увижу – тебе скажу.
Она призадумалась, потом добавила:
– Эх, дурь-траву надо! Без нее трудно будет.
Степка вдруг хитро улыбнулся и достал из рюкзака чекушку водки. Показал Катьке: на дне бутылочки плавали выцветшие лохмотья мухомора.
– А вот еще – в костер кинем, – и из рюкзака появился туесок, наполненный сушеными грибами.
При виде водки Катька непроизвольно вздохнула. Проворчала:
– Зря только водку портил. Грибы можно и так пожевать.
Погода была пасмурной, безветренной. В лесу снег осел, пахло сыростью, хвоей и березовой корой.
Полянку выбрала Катька.
– Место хорошее, доброе. Я его давно знаю.
Она хотела добавить что-то еще, но промолчала.
Степка нарубил сучьев, надрал березовой коры, разжег костер. Когда пламя разгорелось, прибавил несколько сухостойных сосенок и толстых сучьев с высохшей старой березы. Открыл туесок и бросил сухие грибы в огонь.
Снег вокруг костра плавился, шипел, исчезая. Из-под снега проглянула прошлогодняя трава, бурые опавшие листья.
Катька бросила на вытаявшую землю кусок старой вытертой собачьей шкуры. С кряхтеньем, помогая себе руками, села, скрестила ноги.
Степка откупорил бутылку, отпил половину, передал Катьке. Катька приложилась с жадностью, выпила все, вместе с грибными лохмотьями и даже облизнулась.
– Начинать, что ль? – неуверенно спросил Степка.
Катька махнула колотушкой:
– Давай!
И тут же стала мерно постукивать, время от времени выкрикивая слова на незнакомом Степке языке. «Должно, на тунгусском», – решил Степка. Одновременно он начал приседать, подкидывать ноги, как в старинной русской пляске, подпрыгивать и вертеться, совершая постепенно круг вокруг костра и Катьки, мерно колотившей в бубен. Постепенно удары становились все чаще, и Степка взопрел в своей долгополой, специально приготовленной для этого случая, дохе, и в самодельной рогатой маске.
«А ни к чему она, эта маска!» – решил он, и снял ее, отбросил. Потом стащил и доху, и тоже бросил.
Катька ничего не замечала. Закрыв глаза, тянула что-то, перемешивая слова из всех языков, которые помнила.
Чаще сыпались удары, и чаще вертелся Степка. Огонь, окружающие поляну деревья, черная Катька, мешком сидевшая у костра, – все постепенно смешалось перед глазами, все замелькало и начало уплывать куда-то далеко-далеко.
– Степка, что видишь, однако? – донесся издалека голос Катьки.
Степка как будто стоял на вершине горы. Мимо горы, внизу, плыли облака, а в разрывах облаков виднелись странные коробки. Степка вгляделся – и коробки словно приблизились. Только тут он понял, что это не коробки, а большие дома, которые строят в городах.
– Город вижу, однако! – крикнул Степка.
– Гляди еще! – приказала Катька и застучала так шибко, что Степка уже и не успевал за бешеным ритмом.
Степка стал глядеть. Между домами были улицы, по которым в обе стороны неслось множество машин. А вдоль домов, суетясь, толкались люди. Места у них было немного, поэтому они шли, как машины, друг за дружкой: одна колонна в одну сторону, другая – в другую. Но то тут, то там порядок нарушался, и тогда колонны вытягивались, сжимались, разбивались на отдельные кучки.
Тощие деревья мешали смотреть, и тогда Степка присел на корточки, чтоб разглядеть всё получше.
– Что видишь, Степка?
– Людей вижу! По улице бегут, однако!
– Гляди еще! – крикнула Катька и закричала что-то несуразное, как будто передавала кому-то еще слова Степки.
Степка изнемог. Пот щипал ему глаза, мешая смотреть. Он надвинул на мокрый лоб шапку, утерся рукавом. И внезапно словно прозрел: по грязной дороге, мимо каких-то ржавых механизмов, кирпичных стен, рельсов, крашеных в полоску столбиков – бежал он, его пёс.
«Шибко бежит, однако, – обрадовано подумал Степка. – Значит, дорогу знает!»
Он бежал по обочине, а мимо, обдавая его снегом, смешанным с грязью, проносились грузовики. Весь левый бок пса был мокрым, залепленным грязью, но он бежал, не останавливаясь и не обращая внимания ни на что.
Впереди был семафор; шлагбаум опустился, грузовики выстроились в колонну.
Пес несся вперед.
Дежурный на переезде вышел на террасу, поднял флажок, – и открыл рот от удивления: грязный лохматый пес несся прямо наперерез поезду.
Заревел тепловоз, зазвенел в звонок дежурный, – пёс даже не стал утруждать себя, подныривая под шлагбаум: он с ходу, не останавливаясь, перемахнул через него и проскочил под носом у тепловоза.
Степка упал. Он дергался, что-то кричал, колотил руками и ногами по утоптанному снегу. Он так перепугался, что сердце почти остановилось, а дыхание прервалось.
Степка выгнулся дугой, тараща мутные, налитые кровью глаза. Бил рукой по снегу, другой – рвал с груди промокшую от пота рубаху.
Что-то (или кто-то) – казалось ему – внезапно схватил его за глотку железными руками, и давил, душил, выкручивал шею.
В глазах потемнело, Степка судорожно пытался вздохнуть, и не мог.
И тьма ворвалась внутрь него и взорвалась в голове.
– Степка! Ты что? Сдох совсем, однако?
Катька трепала Степку за воротник, приподнимала, била по щекам. Степка – белый-белый, белее снега, – по-прежнему лежал, закатив глаза. Катька выругалась, поднялась, и стала, кряхтя, поднимать Степку за ноги вверх. Согнула ноги в коленях и всей тяжестью навалилась на Степку.
Степка судорожно дернулся, и надрывно вздохнул. А потом задышал часто-часто, и лицо у него постепенно темнело, оживало, и вот уже глаза повернулись, как надо, и вполне осмысленно уставились на Катьку.
– Ну, и ладно, – тоже, за кампанию, часто дыша, сказала Катька. – Живой. Еще поживешь, однако.
Но Степка почему-то захрипел и забился.
Катька снова перепугалась, снова налегла было на щуплое, как у подростка, тело старика.
Степка высвободил рот и вдруг заорал:
– Да слезь ты с меня! Совсем придушила, дура окаянная!
Катька с жалостью посмотрела на него, плюнула, – и слезла.
Стоявшее за деревом мохнатое существо с облегчением перевело дух, и бесшумно, спиной вперед, стало отступать в глубину зимнего леса, оставляя в снегу большие, очень похожие на человеческие, следы.
Через полчаса они уже сидели в натопленной избе Катьки. Пили, отдуваясь, горячий сладкий чай, оба – в одних рубахах, мокрые от пота.
– Что видел, говори, – спрашивала Катька, очень довольная сеансом шаманства, а еще больше тем, что вдруг, в один день, у нее появились и дрова, и мука, и чай, и даже сахар. И мужик. Хоть и завалящий, дохлый совсем, однако, – зато почти родной.
– Пса нашего видел, – тоже очень довольный, отвечал Степка. – Город видел, дома, улицу. Потом – дорогу. По ней машины мчатся, а рядом с ними – пес. Подбежал к дороге, по которой паровозы ходят, – скок через железные колеи! Только его и видели.
– А дальше? – с жадным любопытством спрашивала Катька.
– А дальше кто-то мешать стал. Душить. Я думал – злой дух на моем пути попался. А это, оказывается, ты была.
– Тьфу! – Катька шумно плюнула на пол. – Когда я очухалась, да к тебе подползла, ты уже задушенный лежал. Насилу тебе ноги подняла, да на грудь надавила.
Степка задумался.
– Значит, злой дух. Хотел помешать мне, однако.
Катька тоже задумалась.
– Значит, пес все-таки силу имеет. Мешает он кому-то. Вот его и хотели в тайге похоронить. А он, вишь ты, как-то выполз к твоей избе.
– Наконец-то от тебя умное слово слышу, – сказал Степка. – Я еще когда понял, что пес необыкновенный!
Катька хотела обидеться, но раздумала.
– А я видела мертвого человека, – сказала она.
Степка округлил глаза.
– Убитого?
– А и нет! – торжествующе сказала Катька. – Большой черный человек. Лежит, как неживой, а потом встал и пошел.
– А может, это дух, который из мертвого тела вышел, одежду прогрыз…
– Нет, Степка. Это не дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56