Ты давно должна была бы это сделать!
— Ты мне не хозяин, запомни это хорошенько! Если б я хотела быть твоей собственностью, я бы с удовольствием сообщала тебе о каждом своем шаге. Но такого желания у меня нет.
— Значит, тебя устраивает, чтобы я натыкался на тебя вот так, нечаянно… — вскричал я.
— Я не намерена извещать тебя всякий раз, как еду в город, — сказала Шейла. — Я дам тебе знать, когда пожелаю видеть тебя.
— Давай зайдем в кафе, — предложил я.
— Нет, — ответила она. — Я еду домой.
И мы разошлись в разные стороны. Я оглянулся, а она нет.
«Вот и все, — подумал я. — Это конец».
В тот вечер, горя злобой и ненавистью, я принял решение. Я мог терпеть муки ревности, мог терпеть жестокость и дикие выходки Шейлы, но такого отношения я не мог вынести. Хватит а меня! Я укреплял себя в этом решении, вызывая в памяти холодное лицо Шейлы, не осветившееся при виде меня даже мимолетной улыбкой. Были часы, когда я надеялся, что любовь во мне умерла.
Надо вырвать Шейлу из сердца, думал я. Джек прав. Джек абсолютно прав! Надо вырвать ее из сердца. Инстинкт подсказывал мне, что для этого я должен никогда больше не видеть ее, не разговаривать с ней, не переписываться, не интересоваться ничем, что связано с ней. Так я и решил; на этот раз чувства мои были совсем не похожи на то, что я испытывал в сочельник, и я с мрачным удовлетворением подумал, что смогу выполнить свое решение.
Я с удвоенным усердием принялся за работу, не выходил из своей мансарды в те дни, когда Шейла могла быть в городе, и наведывался в читальню лишь в те часы, когда никак не мог столкнуться с нею. Я принимал все меры к тому, чтобы уклониться от встреч с Шейлой, проявляя при этом не меньше изобретательности, чем в свое время, когда пытался выяснить, как она проводит без меня дни. А потом мне захотелось развлечься, Джек был прав. Шейла причинила мне огромный вред, оторвав меня от друзей и лишив уверенности в себе. И я подумал (а я часто думал об этом после беседы с Джеком в буфете кино и особенно после свиданий с Шейлой, когда она ни на йоту не уступала моим домогательствам и лишь унижала меня) о приманке, которой пытался прельстить меня Джек. Я подумал о Мэрион. Но захочет ли она знаться со мной, если я приду к ней?
Я не раз задавался вопросом, прав ли Джек в отношении Мэрион. Действительно ли она меня любит? Мне хотелось, чтобы это было так. Очень я истосковался по женской любви и ласке.
Я знал, что Мэрион неравнодушна ко мне. Я знал, что если бы я начал ухаживать за ней, то сумел бы внушить ей любовь. В этом я был согласен с Джеком, но только в этом. Я потерял былую уверенность в себе, и все же мне хотелось вновь встретиться с Мэрион. Мы не виделись уже несколько месяцев, если не считать случайных встреч на улице. Среди членов кружка она выделялась своей энергией, и не в ее характере было сидеть сложа руки и предаваться унынию. Она вышла из кружка и вступила в лучшую в нашем городе любительскую труппу. Там она нашла новый круг друзей и, к моему удивлению, завоевала себе репутацию талантливой комической актрисы. Мне хотелось встретиться с ней, но подстраивать эту встречу я не собирался. В глубине души у меня мелькала робкая надежда, что, может быть, Джек вовсе не преувеличивает и Мэрион сама упадет в мои объятия.
По странной случайности, я увидел ее на театральных подмостках благодаря Мартино. Произошло это в ноябре. Тогда мы еще не подозревали, что через несколько дней он выйдет из компаньонов фирмы и нам уже не придется встречаться у него по пятницам. В предпоследнюю из его пятниц Мартино, как всегда веселый и любезный, мимоходом заметил, что на следующей неделе пойдет водевиль «Так уж повелось в этом мире», и пригласил меня с собой.
Я впоследствии подумал, что для человека, готовившегося идти по стопам святого Франциска, выбор пьесы был более чем странный; но Мартино наслаждался водевилем от начала до конца. В театр он явился в крахмальном воротничке, фраке и брюках в полоску, так как до самого ухода из фирмы не допускал ни малейшей небрежности в одежде. Сидели мы недалеко от сцены, и при каждой непристойной шутке Мартино принимался хохотать во все горло. Особенно понравилась ему Мэрион. Она играла роль Милламанты — самую крупную роль за время своего пребывания в труппе — и пленила всех зрителей. Ее ясные глаза то метали молнии, то весело поблескивали, то лукаво прищуривались; прежней угловатости как не бывало: она держалась очень прямо, изящно, с достоинством; певучий голос ее так и звенел. Хоть я и много о ней слышал, но такого никак не ожидал. Я гордился ею.
А Мартино был покорен бесповоротно.
— Она сногсшибательна! — в восторге восклицал он, пользуясь по своему обыкновению порядком устаревшим жаргонным словцом. — Она просто сногсшибательна!
Я сказал, что хорошо знаком с Мэрион.
— Счастливчик! — позавидовал он мне. — Ну и счастливчик же вы, Льюис.
Спектакль кончился, но Мартино не спешил уйти из театра.
— Послушайте, Льюис, как вы смотрите на то, чтобы принести поздравления вашей юной приятельнице? — спросил он. — Заглянем-ка за кулисы, как говаривали в прежнее время.
Нам пришлось долго ждать вместе с другими поклонниками, так как труппа снимала зал и все актрисы одевались в одной большой комнате. Наконец нас впустили. Мэрион, еще не успевшую до конца стереть грим, тотчас окружили, принялись осыпать похвалами. Она охотно принимала их и от мужчин и от женщин, искренне радуясь любому слову одобрения. Увидев меня, Мэрион удивилась, заулыбалась, воскликнула: «Льюис, дорогой мой!» — и тотчас с жадным вниманием обернулась к человеку, расхваливавшему ее игру. В воздухе стоял гул от комплиментов и поздравлений. Я представил Мэрион моего спутника, и он тоже выразил ей свое восхищение, но ей, видимо, не надоедало слушать похвалы.
Мартино долго не отходил от нее, хотя двое молодых людей давно старались привлечь ее внимание. Она была слишком возбуждена своим триумфом и лишь улыбнулась мне и спросила, как мне понравился спектакль. Ей приятно было, что я пришел за кулисы, но ей приятно было и то, что пришел Мартино и все остальные: она всех нас готова была расцеловать.
Участники труппы торопились на вечеринку, которую они устраивали, чтобы отпраздновать успех спектакля, и мы вынуждены были покинуть театр. Мэрион любезно распрощалась с Мартино, со мной и со всеми, кто пришел поздравить ее.
Мы с Мартино вышли на свежий ночной воздух.
— Поразительная девушка! — воскликнул он. — Да, Льюис, ваша приятельница просто чудо!
Я согласился с ним, но на душе у меня было горько и тоскливо. Я пожалел, что пошел в театр.
27. «Я ВЕРЮ В СЧАСТЬЕ!"
Зимними вечерами, когда работать становилось уже невмоготу, я смотрел в окно своей мансарды. В голову воровато проскальзывала мысль, что в прошлом году в это время я, вероятно, пил где-нибудь чай с Шейлой. А сейчас вечер у меня свободен — увы, совершенно свободен! Я держался принятого решения. Стремясь изгнать Шейлу из своего сердца, я не нарушал поставленных себе запретов. «Но почему, — мысленно восклицал я, — почему именно она владеет моим сердцем?»
В ту зиму здоровье мое пошатнулось: по ночам я плохо спал, а просыпаясь, ощущал какое-то загадочное недомогание. Оно не выражалось ни в каких определенных симптомах — просто, мечась в бессоннице и прислушиваясь к глухим ударам своего сердца, я без конца раздумывал о выпускных экзаменах и о будущем вообще. Я понимал, что до поры до времени надо выбросить это из головы. У меня и без того хватало забот: необходимо было что-то придумать, чтобы Джордж не слишком пострадал после ухода Мартино из фирмы. Частенько, когда меня тянуло прилечь и отдохнуть, я вынужден был сидеть за работой, а потом, еле передвигая ноги, я еще шел спорить с Джорджем или Иденом. Что поделаешь, человек живет в окружении других людей, но когда ты молод, не очень здоров и страдаешь от неразделенной любви, эту истину трудно усвоить.
Порой эти споры приносили мне облегчение уже одним тем, что скрадывали мое одиночество. У меня так и не хватило духу встретиться с Мэрион за пределами театральных кулис. В тот вечер в театре я потерпел неудачу и больше рисковать не хотел. Одиночество снова привело меня в наш кружок, где я без всяких усилий с моей стороны мог общаться с молодыми женщинами. Все обрадовались моему возвращению. А Джордж заметил:
— Насколько я понимаю, ты решил несколько сузить круг своих интересов.
— С той историей все кончено, — сказал я, не желая вдаваться в подробности.
— Ну и слава богу, — сказал Джордж. — Я рад, что ты взялся за ум.
С этой минуты Джордж перестал говорить о Шейле иносказательно. Целый год он лишь туманно намекал на ее существование, а теперь иначе, как «эта проклятая сельская шлюха», не называл ее.
Джек, хитро сощурив глаз, внимательно прислушивался к нашему разговору.
— Прекрасно, — произнес он, но видно было, что его что-то беспокоит.
Интересно, подумал я, заметил ли он, что во время наших выездов на ферму я не выхожу из дому, опасаясь столкнуться с Шейлой. Кроме того, меня интересовало, не замолвил ли он обо мне словечко Мэрион.
Идены, с некоторого времени относившиеся ко мне с трогательным вниманием, пригласили меня к себе на вечер в сочельник, предложив, если я хочу, привести с собой и даму. Иден даже постарался намекнуть мне, что они «каким-то образом потеряли связь с Шейлой Найт». Я пошел к ним один. Как и год назад, гостиная благоухала ромом, запахами специй и апельсинов; гости были почти те же, что и тогда. Все прошло вполне гладко: огонь в камине весело пылал, Иден по обыкновению разглагольствовал, а миссис Иден ни разу не упомянула о Шейле. Когда я поздней ночью вышел из их особняка, на улице было гораздо холоднее, чем в прошлогодний сочельник, и у подъезда не стояло никакой машины.
В январе, вернувшись однажды утром из читальни (я изменил часы занятий, чтобы не появляться на центральных улицах, где сосредоточены основные магазины, во второй половине дня), я нашел у себя телеграмму. Еще не вскрыв ее, я уже догадался, от кого она. В телеграмме говорилось: «Обещанную книгу принесу наше кафе завтра в четыре по-моему это не интересно». Под текстом стояла подпись: «Шейла». Тщательно изучи бланк, я обнаружил, что телеграмма была отправлена из поселка, где жила Шейла, утром, в пять минут десятого. Я почувствовал удовольствие — глупое, но такое сладостное от сознания, что Шейла ходила на почту сразу после завтрака.
Я не стал сопротивляться, хотя в моем распоряжении было оружие, с помощью которого я мог избегнуть опасности: пережитая боль и оскорбленная гордость. Но я отбросил воспоминание о боли, — я думал сейчас лишь о пустоте своей жизни. Что до гордости, то она была умиротворена: ведь Шейла сама просит о свидании. И такие радужные надежды завладели мной, что я почувствовал, как по всему моему телу, до кончиков ногтей, разлилось тепло. Я смотрел на пылинки, плясавшие в лучах зимнего солнца. И снова, как в первые дни влюбленности, все казалось мне невиданным, необычным.
Ровно в четыре я был в кафе и, пройдя через зал мимо столика, где уже расположились на весь вечер двое шахматистов, направился к последней кабинке. Шейла была уже там; она читала вечернюю газету, отставив ее по обыкновению подальше от себя. Услышав мои шаги, она подняла голову и, дождавшись, пока я сяду, сказала:
— Мне недоставало тебя! — Помолчала немного и добавила: — Я принесла книгу. Но вряд ли она тебе понравится.
И она принялась болтать, словно и не было перерыва в наших встречах. Меня охватило бешенство, какое нападало на меня и раньше. «Неужели из-за того, что этой женщины не было со мной, существование казалось мне бессмысленным? — думал я. — Конечно, она хороша собой, но так ли уж по душе мне ее холодная красота? Конечно, она не лишена ума, но все ее поступки, все ее высказывания взбалмошны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67