Тил временно выведен из игры, но только временно. Оставалось выбирать между двумя вещами – тюремным сроком и бегством из страны, но ни то ни другое Святому очень не нравилось. Был, правда, и третий путь, на обдумывание которого Святой потратил гораздо больше времени. Его размышления снова прервал Попрыгунчик.
Вообще-то он не очень утруждал мозги, потому что промежуток между завтраком и сном редко был достаточным даже для того, чтобы вспомнить, о чем же он думал предыдущим вечером. И тем не менее шестеренки в его мозгу продолжали замедленно, но упорно крутиться.
– Босс, – невнятно сказал Попрыгунчик, с трудам прожевывая огромный намазанный маслом кусок хлеба и сразу половину своей порции яичницы, – а ведь фараоны-то знают про эту хату.
Мысли Саймона вернулись немного назад и нашли место, до которого сумел добраться Попрыгунчик.
– А ведь верно, – восхищенно заметил он. – Теперь прекрати думать, дай мозгам остыть и внимательно послушай меня.
Святой позвонил, и на звонок явился Гораций. Попрыгунчик, довольный тем, что думать больше не надо, проглотил со стола все, до чего мог дотянуться, и теперь с вожделением поглядывал на стоящую на шкафу бутылку виски.
– Гораций, – сказал Святой, – боюсь, что Клод Юстас опять сел нам на хвост.
– Да, сэр, – коротко отозвался Гораций.
– Мог бы и посочувствовать, – притворно обиделся Святой. – Одно из обвинений – умышленное убийство.
– Ну так вы же в этом сами виноваты, правда? – невозмутимо возразил Гораций.
– Вообще-то ты прав, – вздохнув, признал Святой, – но вот Попрыгунчик считает, что нам пора садиться на мула и скакать до Истамбула.
– Взять, значит, ноги в руки, – пояснил Попрыгунчик.
Выцветшие глаза Горация выражения не изменили, но усы чуть дрогнули.
– Если изволите подождать полминуты, я поеду с вами.
Святой негромко рассмеялся, встал и хлопнул его по плечу.
– Большое спасибо, старина, но в этом нет необходимости. Видишь ли, Попрыгунчик ошибается. Да ты и сам это должен понимать, прожив у меня столько лет. Попрыгунчик напомнил мне, что Тилу известно об этом доме, но он забыл упомянуть, что об этом знаю и я. Попрыгунчик считает, что нам пора складывать вещички и уносить отсюда ноги, но он забыл, что Тил именно этого от нас и ожидает. В конце концов, Клод Юстас уже частенько видел меня висящим на одной руке... Попрыгунчик, ты меня слушаешь?
– Ага, босс, – ответил тот, оглядываясь и пытаясь сообразить, где же в этой комнате можно повиснуть на одной руке.
– Весьма возможно, что сюда скоро заявится целая орда полицейских, но я не думаю, что Клод Юстас будет с ними. Это будет простая формальность. Они тут порыщут в поисках улик, но ни меня, ни, кстати, Попрыгунчика серьезно искать не будут. Именно поэтому никто из них не станет великим сыщиком, ибо Попрыгунчик останется здесь, уютно устроившись в тайнике за кабинетом, о котором полиция и не подозревает.
– Разрази меня гром, босс! – с вполне понятным благоговением выпалил Попрыгунчик. – И вы все это прямо за завтраком обмозговали?
– Все это и кое-что еще, но для начала с тебя хватит. – Святой глянул на часы. – Пора уже тебе убираться в свою новую квартиру; Гораций будет носить тебе еду и питье, а я буду знать, где в случае чего тебя найти.
Он провел Попрыгунчика в кабинет, открыл тайник и затолкал его туда. На пороге узкого прохода Попрыгунчик умоляюще оглянулся.
– Босс, да я же тут от жажды сдохну!
– Послушай, – ответил Святой, – если бы я думал, что тебе придется ждать долго, я велел бы Горацию протянуть в тайник трубопровод прямо с винзавода. Тогда ты просто мог бы лежать под краником с открытым ртом. И все равно это обошлось бы дешевле, чем таскать тебе виски в бутылках.
Задвинув на место книжный шкаф, Саймон повернулся к вошедшему Горацию:
– А вот тебе придется отвлекать огонь на себя. Не думаю, что это будет очень опасно, потому что никаких улик против тебя нет. Но ты обязательно должен связаться с мисс Холм, рассказать ей последние новости и попросить ее быть постоянно на связи. Развлечений хватит всем, пока не закончится вся эта петрушка.
– А может, вам самому лучше там спрятаться, сэр? А уж я тут обо всем позабочусь.
– Ты, пожалуй, не сможешь сделать того, что собираюсь сделать я, – покачал головой Саймон. – Но я тебе еще кое-что скажу. Тебе это может показаться не особенно важным, но ты должен передать все мисс Холм, да и сам на всякий случай хорошенько запомни.
Святой взял Горация за плечи и повернул лицом к себе. Его глаза опять бесшабашно сверкали, а улыбка была такой спокойной, как будто он собирался на пикник – что, по его разумению, он и намеревался сделать.
– Около Фолкстона, рядом с деревушкой Бетфилд, расположено поместье Марч-хаус, где живет человек, которого зовут сэр Хьюго Ренвей. Позавчера вечером на Брайтон-роуд этот человек убил испанского летчика по имени Мануэль Энрике и оставил на его теле мою метку. Вчера ночью этот же человек угнал с завода «Хаужер» самолет и тоже подбросил мою метку в карман оглушенного сторожа. Сегодня ночью на территории поместья Марч-хаус приземлился, возможно, именно этот угнанный самолет. Я там был и все видел собственными глазами. А несколько часов назад Клод Юстас попытался арестовать меня за оба этих дела. Я в них не замешан, но Тил этому не верит. Вообще говоря, его в этом обвинять нельзя. Но мне известно то, что неизвестно ему, и меня разбирает вполне естественное любопытство, почему Ренвей пытается навесить все это на меня. Так что же, Гораций, по твоему мнению, объединяет все эти волнующие события?
– Еропланы, – тут же ответил Гораций, и Саймон хлопнул его по спине:
– Ты попал в точку, старина. Именно «еропланы». И, как однажды сказал епископ актрисе, тут надо докопаться до сути. Сдается мне, придется выкатывать свою старую развалину и немножко полетать самому, а потом приземлиться в Марч-хаусе и прикинуться пилотом, который только и ждет, чтобы его одурачили...
Тут его слова были прерваны резким звонком у входной двери. Глаза Святого затвердели, но он снова улыбнулся:
– А вот и депутация. Передай ям привет и угости нашими взрывающимися сигаретами. Пока!
Саймон ловко выбрался наружу через окно и исчез в кустах, а Гораций похромал отпирать дверь.
Глава 6
Существует, говорят, беззаботная толпа недоумков, которые глубоко убеждены, что жизнь правительственного чиновника, этого супермена, которому доверены судьбы нации, – это бесконечный жертвенный труд от восхода до заката. Они представляют себе этого преданного своему делу гения неустанно, в поте лица своего, корпящим, забывая о пище и воде, над докладами и цифрами. Они представляют его себе возвращающимся домой после долгого трудового дня, согбенным под тяжестью государственных забот и размышляющим бессонными ночами о проблемах человеческих. Но мыв начале главы уже объяснили, что так считает именно беззаботная толпа недоумков.
Жизнь государственного чиновника совершенно не похожа на представления о ней, особенно если этот чиновник относится к категории, перед названием которой стоит слово «постоянный». Это означает, что такой чиновник свободен даже от утомительных обязательств перед избирателями, которые время от времени все же беспокоят других официальных лиц. Его положение непоколебимо. Только смерть, великий жнец, может освободить его от должности; но даже в случае смерти имя такого чиновника будет долго-долго оставаться неизвестным широкой публике. Но до этого момента его распорядок дня примерно таков:
10.30 утра – Прибытие в офис на Уайтхолле. Чтение газет. Обсуждение прошлого вечера с коллегами. Разговор с секретаршей. Поднимание с места подноса с корреспонденцией. Опускание на место подноса с корреспонденцией
11.30 утра – Отбытие из офиса слегка перекусить
12.30 дня – Возвращение в офис. Практика во владении клюшкой для гольфа на ковре кабинета
13.00 – Отбытие на ленч
45.00 – Прибытие с ленча. Поднимание с места подноса с корреспонденцией. Отсылка корреспонденции в другой отдел или департамент
45.30 – Сон в кресле
16.00 – Чай
16.30 – Отбытие в клуб. Отбытие домой.
Но в половине десятого утра того для сэр Хьюго Ренвей вовсе не думал о своем офисе. Он обсуждал со своим садовником нанесенный неистребимыми тлями ущерб, хотя и об этом он всерьез не задумывался.
Сэр Хьюго был крупным тонкогубым человеком с напомаженными седыми волосами и слегка косящими глазами. Из-за последнего обстоятельства он выглядел чопорным. Он физически не мог смотреть кому-либо прямо в лицо, но при этом умел создавать такое впечатление, будто он не то чтобы не может смотреть прямо, а считает это ниже своего достоинства. Во время разговора сэр Хьюго глядел на садовника именно так, но его вид сытого самодовольства был обманчив. Он был сыт, но он был и обеспокоен. Нервы сэра Хьюго были натянуты, и приближающийся со стороны Ла-Манша рокот авиационного мотора любопытным образом гармонировал с его скачущими мыслями.
– Я так думаю, сэр, что от всех этих новомодных опрыскиваний нет никакого толку, – проворчал садовник.
Ренвей кивнул и вдруг отметил, что равномерный рокот мотора сменился беспорядочным кашляньем.
Садовник продолжал ворчать, а Ренвей притворялся, что слушает. Про себя он проклинал глупость погибшего летчика, чья смерть нарушила ритмичный ход дел и заставила дергаться нервы.
Неожиданно над домом пролетел самолет. Летел он низко, неуверенно покачиваясь с крыла на крыло. Ренвей с профессиональным интересом уперся взглядом в самолет. Кашляющий звук двигателя заглох. Тут летчик, вероятно, увидел безопасное для посадки место, потому что машина вдруг выровнялась. Ее нос накопился книзу, и самолет стал планировать, сопровождаемый только шелестом вращающегося вхолостую пропеллера. Ренвей инстинктивно пригнулся, но самолет скользнул в тридцати футах над его головой и мягко приземлился на три точки на ровной открытой площадке сразу за розарием.
Ренвей повернулся и посмотрел на приземлившийся самолет. Он сразу понял, что его пилотировал настоящий мастер. По опыту сэр Хьюго знал, как трудно приземлиться на эту площадку, но неизвестный летчик так точно посадил машину, как будто перед ним находилась безбрежная равнина. Энрике тоже был не пилот, а настоящий дьявол, который мог посадить самолет даже на игральную карту или заставить его выделывать в воздухе головокружительные трюки. От зависти Ренвей сходил с ума, но, несмотря на нечеловеческие усилия, так и не смог на учиться пилотировать с таким блеском, уверенностью и самообладанием. Руки Ренвея на мгновение непроизвольно напряглись, но он отвернулся и продолжал внимательно рассматривать ярко-алые бутоны роз сорта «Папа Гонтье». Приземлившийся пилот подошел к нему.
– Я ужасно сожалею, – сказал летчик, – но мне пришлось совершить вынужденную посадку у вас в поместье.
Ренвей мельком взглянул на пилота: бесшабашный вид, белоснежные зубы и улыбка как у Энрике.
– Это я понял, – коротко бросил Ренвей и вернулся к созерцанию цветов. Его голос был воплощением той отрывисто-резкой грубости, к которой долго приучали и так успешно приучили низшие слои британского общества и которую те привыкли воспринимать как знак превосходства над собой. У Святого возникло желание хорошенько треснуть Ренвея гаечным ключом, но он сдержался.
– Весьма сожалею, – повторил он, – но у меня стало резко падать давление масла, и я был вынужден сесть, где придется. Если вы покажете мне дорогу к деревне, я постараюсь убрать свой самолет как можно быстрее.
– Один из слуг покажет вам дорогу.
Ренвей поднял глаза и взглянул на садовника, который тут же отложил нож и отряхнул руки от земли.
– Вы очень добры, – ответил Святой. Как только он произнес эти слова, случилось небольшое происшествие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Вообще-то он не очень утруждал мозги, потому что промежуток между завтраком и сном редко был достаточным даже для того, чтобы вспомнить, о чем же он думал предыдущим вечером. И тем не менее шестеренки в его мозгу продолжали замедленно, но упорно крутиться.
– Босс, – невнятно сказал Попрыгунчик, с трудам прожевывая огромный намазанный маслом кусок хлеба и сразу половину своей порции яичницы, – а ведь фараоны-то знают про эту хату.
Мысли Саймона вернулись немного назад и нашли место, до которого сумел добраться Попрыгунчик.
– А ведь верно, – восхищенно заметил он. – Теперь прекрати думать, дай мозгам остыть и внимательно послушай меня.
Святой позвонил, и на звонок явился Гораций. Попрыгунчик, довольный тем, что думать больше не надо, проглотил со стола все, до чего мог дотянуться, и теперь с вожделением поглядывал на стоящую на шкафу бутылку виски.
– Гораций, – сказал Святой, – боюсь, что Клод Юстас опять сел нам на хвост.
– Да, сэр, – коротко отозвался Гораций.
– Мог бы и посочувствовать, – притворно обиделся Святой. – Одно из обвинений – умышленное убийство.
– Ну так вы же в этом сами виноваты, правда? – невозмутимо возразил Гораций.
– Вообще-то ты прав, – вздохнув, признал Святой, – но вот Попрыгунчик считает, что нам пора садиться на мула и скакать до Истамбула.
– Взять, значит, ноги в руки, – пояснил Попрыгунчик.
Выцветшие глаза Горация выражения не изменили, но усы чуть дрогнули.
– Если изволите подождать полминуты, я поеду с вами.
Святой негромко рассмеялся, встал и хлопнул его по плечу.
– Большое спасибо, старина, но в этом нет необходимости. Видишь ли, Попрыгунчик ошибается. Да ты и сам это должен понимать, прожив у меня столько лет. Попрыгунчик напомнил мне, что Тилу известно об этом доме, но он забыл упомянуть, что об этом знаю и я. Попрыгунчик считает, что нам пора складывать вещички и уносить отсюда ноги, но он забыл, что Тил именно этого от нас и ожидает. В конце концов, Клод Юстас уже частенько видел меня висящим на одной руке... Попрыгунчик, ты меня слушаешь?
– Ага, босс, – ответил тот, оглядываясь и пытаясь сообразить, где же в этой комнате можно повиснуть на одной руке.
– Весьма возможно, что сюда скоро заявится целая орда полицейских, но я не думаю, что Клод Юстас будет с ними. Это будет простая формальность. Они тут порыщут в поисках улик, но ни меня, ни, кстати, Попрыгунчика серьезно искать не будут. Именно поэтому никто из них не станет великим сыщиком, ибо Попрыгунчик останется здесь, уютно устроившись в тайнике за кабинетом, о котором полиция и не подозревает.
– Разрази меня гром, босс! – с вполне понятным благоговением выпалил Попрыгунчик. – И вы все это прямо за завтраком обмозговали?
– Все это и кое-что еще, но для начала с тебя хватит. – Святой глянул на часы. – Пора уже тебе убираться в свою новую квартиру; Гораций будет носить тебе еду и питье, а я буду знать, где в случае чего тебя найти.
Он провел Попрыгунчика в кабинет, открыл тайник и затолкал его туда. На пороге узкого прохода Попрыгунчик умоляюще оглянулся.
– Босс, да я же тут от жажды сдохну!
– Послушай, – ответил Святой, – если бы я думал, что тебе придется ждать долго, я велел бы Горацию протянуть в тайник трубопровод прямо с винзавода. Тогда ты просто мог бы лежать под краником с открытым ртом. И все равно это обошлось бы дешевле, чем таскать тебе виски в бутылках.
Задвинув на место книжный шкаф, Саймон повернулся к вошедшему Горацию:
– А вот тебе придется отвлекать огонь на себя. Не думаю, что это будет очень опасно, потому что никаких улик против тебя нет. Но ты обязательно должен связаться с мисс Холм, рассказать ей последние новости и попросить ее быть постоянно на связи. Развлечений хватит всем, пока не закончится вся эта петрушка.
– А может, вам самому лучше там спрятаться, сэр? А уж я тут обо всем позабочусь.
– Ты, пожалуй, не сможешь сделать того, что собираюсь сделать я, – покачал головой Саймон. – Но я тебе еще кое-что скажу. Тебе это может показаться не особенно важным, но ты должен передать все мисс Холм, да и сам на всякий случай хорошенько запомни.
Святой взял Горация за плечи и повернул лицом к себе. Его глаза опять бесшабашно сверкали, а улыбка была такой спокойной, как будто он собирался на пикник – что, по его разумению, он и намеревался сделать.
– Около Фолкстона, рядом с деревушкой Бетфилд, расположено поместье Марч-хаус, где живет человек, которого зовут сэр Хьюго Ренвей. Позавчера вечером на Брайтон-роуд этот человек убил испанского летчика по имени Мануэль Энрике и оставил на его теле мою метку. Вчера ночью этот же человек угнал с завода «Хаужер» самолет и тоже подбросил мою метку в карман оглушенного сторожа. Сегодня ночью на территории поместья Марч-хаус приземлился, возможно, именно этот угнанный самолет. Я там был и все видел собственными глазами. А несколько часов назад Клод Юстас попытался арестовать меня за оба этих дела. Я в них не замешан, но Тил этому не верит. Вообще говоря, его в этом обвинять нельзя. Но мне известно то, что неизвестно ему, и меня разбирает вполне естественное любопытство, почему Ренвей пытается навесить все это на меня. Так что же, Гораций, по твоему мнению, объединяет все эти волнующие события?
– Еропланы, – тут же ответил Гораций, и Саймон хлопнул его по спине:
– Ты попал в точку, старина. Именно «еропланы». И, как однажды сказал епископ актрисе, тут надо докопаться до сути. Сдается мне, придется выкатывать свою старую развалину и немножко полетать самому, а потом приземлиться в Марч-хаусе и прикинуться пилотом, который только и ждет, чтобы его одурачили...
Тут его слова были прерваны резким звонком у входной двери. Глаза Святого затвердели, но он снова улыбнулся:
– А вот и депутация. Передай ям привет и угости нашими взрывающимися сигаретами. Пока!
Саймон ловко выбрался наружу через окно и исчез в кустах, а Гораций похромал отпирать дверь.
Глава 6
Существует, говорят, беззаботная толпа недоумков, которые глубоко убеждены, что жизнь правительственного чиновника, этого супермена, которому доверены судьбы нации, – это бесконечный жертвенный труд от восхода до заката. Они представляют себе этого преданного своему делу гения неустанно, в поте лица своего, корпящим, забывая о пище и воде, над докладами и цифрами. Они представляют его себе возвращающимся домой после долгого трудового дня, согбенным под тяжестью государственных забот и размышляющим бессонными ночами о проблемах человеческих. Но мыв начале главы уже объяснили, что так считает именно беззаботная толпа недоумков.
Жизнь государственного чиновника совершенно не похожа на представления о ней, особенно если этот чиновник относится к категории, перед названием которой стоит слово «постоянный». Это означает, что такой чиновник свободен даже от утомительных обязательств перед избирателями, которые время от времени все же беспокоят других официальных лиц. Его положение непоколебимо. Только смерть, великий жнец, может освободить его от должности; но даже в случае смерти имя такого чиновника будет долго-долго оставаться неизвестным широкой публике. Но до этого момента его распорядок дня примерно таков:
10.30 утра – Прибытие в офис на Уайтхолле. Чтение газет. Обсуждение прошлого вечера с коллегами. Разговор с секретаршей. Поднимание с места подноса с корреспонденцией. Опускание на место подноса с корреспонденцией
11.30 утра – Отбытие из офиса слегка перекусить
12.30 дня – Возвращение в офис. Практика во владении клюшкой для гольфа на ковре кабинета
13.00 – Отбытие на ленч
45.00 – Прибытие с ленча. Поднимание с места подноса с корреспонденцией. Отсылка корреспонденции в другой отдел или департамент
45.30 – Сон в кресле
16.00 – Чай
16.30 – Отбытие в клуб. Отбытие домой.
Но в половине десятого утра того для сэр Хьюго Ренвей вовсе не думал о своем офисе. Он обсуждал со своим садовником нанесенный неистребимыми тлями ущерб, хотя и об этом он всерьез не задумывался.
Сэр Хьюго был крупным тонкогубым человеком с напомаженными седыми волосами и слегка косящими глазами. Из-за последнего обстоятельства он выглядел чопорным. Он физически не мог смотреть кому-либо прямо в лицо, но при этом умел создавать такое впечатление, будто он не то чтобы не может смотреть прямо, а считает это ниже своего достоинства. Во время разговора сэр Хьюго глядел на садовника именно так, но его вид сытого самодовольства был обманчив. Он был сыт, но он был и обеспокоен. Нервы сэра Хьюго были натянуты, и приближающийся со стороны Ла-Манша рокот авиационного мотора любопытным образом гармонировал с его скачущими мыслями.
– Я так думаю, сэр, что от всех этих новомодных опрыскиваний нет никакого толку, – проворчал садовник.
Ренвей кивнул и вдруг отметил, что равномерный рокот мотора сменился беспорядочным кашляньем.
Садовник продолжал ворчать, а Ренвей притворялся, что слушает. Про себя он проклинал глупость погибшего летчика, чья смерть нарушила ритмичный ход дел и заставила дергаться нервы.
Неожиданно над домом пролетел самолет. Летел он низко, неуверенно покачиваясь с крыла на крыло. Ренвей с профессиональным интересом уперся взглядом в самолет. Кашляющий звук двигателя заглох. Тут летчик, вероятно, увидел безопасное для посадки место, потому что машина вдруг выровнялась. Ее нос накопился книзу, и самолет стал планировать, сопровождаемый только шелестом вращающегося вхолостую пропеллера. Ренвей инстинктивно пригнулся, но самолет скользнул в тридцати футах над его головой и мягко приземлился на три точки на ровной открытой площадке сразу за розарием.
Ренвей повернулся и посмотрел на приземлившийся самолет. Он сразу понял, что его пилотировал настоящий мастер. По опыту сэр Хьюго знал, как трудно приземлиться на эту площадку, но неизвестный летчик так точно посадил машину, как будто перед ним находилась безбрежная равнина. Энрике тоже был не пилот, а настоящий дьявол, который мог посадить самолет даже на игральную карту или заставить его выделывать в воздухе головокружительные трюки. От зависти Ренвей сходил с ума, но, несмотря на нечеловеческие усилия, так и не смог на учиться пилотировать с таким блеском, уверенностью и самообладанием. Руки Ренвея на мгновение непроизвольно напряглись, но он отвернулся и продолжал внимательно рассматривать ярко-алые бутоны роз сорта «Папа Гонтье». Приземлившийся пилот подошел к нему.
– Я ужасно сожалею, – сказал летчик, – но мне пришлось совершить вынужденную посадку у вас в поместье.
Ренвей мельком взглянул на пилота: бесшабашный вид, белоснежные зубы и улыбка как у Энрике.
– Это я понял, – коротко бросил Ренвей и вернулся к созерцанию цветов. Его голос был воплощением той отрывисто-резкой грубости, к которой долго приучали и так успешно приучили низшие слои британского общества и которую те привыкли воспринимать как знак превосходства над собой. У Святого возникло желание хорошенько треснуть Ренвея гаечным ключом, но он сдержался.
– Весьма сожалею, – повторил он, – но у меня стало резко падать давление масла, и я был вынужден сесть, где придется. Если вы покажете мне дорогу к деревне, я постараюсь убрать свой самолет как можно быстрее.
– Один из слуг покажет вам дорогу.
Ренвей поднял глаза и взглянул на садовника, который тут же отложил нож и отряхнул руки от земли.
– Вы очень добры, – ответил Святой. Как только он произнес эти слова, случилось небольшое происшествие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32