Он явно не знал мук нескончаемых сражений с весом, от которых у людей портится характер. Ему, наверное, лет тридцать или около того, а он уже начал округляться и, если так пойдет дальше, станет таким же шариком, как его отец. В отличие от отца, у него начали появляться признаки раннего облысения, и это, как я со временем обнаружил, безумно беспокоило его.
– Я слышал о вас, – сказал Дарт, – но вас всегда представляли злодеем. На злодея вы никак не похожи.
– Кто же представлял меня злодеем?
– Главным образом Ханна, да, скорее всего она. Она так и не сумела забыть, что от нее отказалась мать. Я хочу сказать, что, как правило, принято считать, что матери не бросают младенцев, вы согласны со мной? Отцы совершают это регулярно, это прерогатива мужчин. Ребекка убила бы меня за такие слова. Так или иначе, ваша мать бросила Ханну, а не вас. На вашем месте я бы опасался ножа в спину.
Все это он произнес легко и весело, но у меня осталось впечатление, что я получил серьезное предупреждение.
– Чем вы занимаетесь? – спросил я как бы между прочим. – Чем занимаетесь все вы?
– Занимаюсь? Фермерством. То есть я присматриваю за семейным поместьем, – возможно, прочитав вежливое удивление на моем лице, он состроил виноватую мину и сказал: – В принципе у нас есть управляющий, который занимается сельским хозяйством, и агент, который имеет дело с арендаторами, ну а я принимаю решения. Другими словами, я выслушиваю, что хочет сделать управляющий и что хочет сделать агент, и тогда решаю, что именно это я и хочу поручить им. Если только ничего другого не придет в голову отцу. Если только дед в свое время не думал по-другому. И, конечно, если все это уже обговорено с тетушкой Марджори, чье слово окончательное и обсуждению не подлежит. – Он добродушно улыбнулся и помолчал. – Все это такая тоска зеленая и совсем не то, что мне хотелось бы делать.
– А что вам хотелось бы делать? – спросил я. Этот человек меня забавлял.
– Изобразить что-нибудь из рук вон необычное, фантастическое, но свое, – сказал он. – Частная собственность. Чужим нос не совать. – Он совсем не хотел меня обидеть. Те же самые слова в устах Кита прозвучали бы грубостью, а у него нет. – Ну а вы чем занимаетесь?
– Я строитель, – сказал я.
– Ну, неужели? И что вы строите?
– По большей части дома.
Это ему было не слишком интересно. Он кратко описал, кто из Стрэттонов чем занимается – во всяком случае те из них, с кем я встречался.
– Ребекка – жокей, вы, наверное, и сами догадались? Всю жизнь она с ума сходит от лошадей. Она на два года моложе меня. У нашего папочки одна или две скаковые лошади, и он обожает охоту. Раньше, пока он не решил, что хватит мне ничего не делать, он занимался тем, что делаю я сейчас, так что теперь ему почти нечем заняться. Но нужно отдать ему должное, он никому не причиняет вреда, что по нашим временам ставит его в разряд святых. Дядя Кит… Бог его знает. Считается, что он занимается финансами, что это значит, ума не приложу. Дядя Айвэн – у него торговый дом «Все для огорода», всякие отвратительные брошюрки и разная прочая мура. Он иногда путается там под ногами и полностью полагается на управляющего.
Он замолчал, отпил глоток, изучающе посмотрев на меня над краем кружки.
– Продолжайте, – сказал я.
– Ханна, – кивнул он, – в жизни никогда не работала. Дед осыпал ее деньгами, чтобы восполнить отсутствие матери, – вашей матери, – чтобы она забыла, что ее бросила мать, но любить ее не любил, по-моему… Наверное, мне не следовало бы так говорить. Во всяком случае, Ханна замуж не вышла, но у нее есть сын, которого зовут Джек, парень, не дай Бог, одна головная боль. Ну, кто еще? Тетушка Марджори. Помимо стрэттоновских денег она еще умудрилась выйти за плутократа, который поступил очень порядочно и умер давно. Детей нет… – Он задумался. – Вот и все.
– А Форсайт? – спросил я.
Здесь как будто закрылся шлюз, и болтливости как не бывало.
– Дед разделил семьдесят пять процентов акций Стрэттон-Парка между всеми нами, – рассказал он. – По двадцати одному проценту каждому из сыновей и по три четырем внукам. Форсайт получает три, как и все другие, – он остановился, явно не желая давать какие-нибудь характеристики. – Что там делает Форсайт, чем занимается, меня не касается.
Он ясно дал понять, что меня это также не должно касаться.
– Ну, и что вы все будете делать с ипподромом? – поинтересовался я.
– Помимо ссоры? В двух словах, ничего, потому что так решила тетушка. Потом у нас будут построены новые трибуны, что влетит нам в такую копеечку, что ой-ей-ей, затем придется продать эту землю, чтобы расплатиться за трибуны. Можете сразу порвать свои акции в клочки.
– Но вас это, мне кажется, не очень-то огорчает.
Широкая улыбка на миг озарила его лицо и тут же исчезла.
– Честно говоря, мне на это совершенно наплевать. Даже если из-за какого-нибудь страшного преступления, вроде выступления за запрещение охоты, меня лишат наследства, я буду только богатеть и богатеть. Дед дал мне миллионы девять лет назад, чтобы было, с чем начинать. И у отца есть свои светлые стороны, он уже отрезал мне кусок своего состояния, и, если он проживет еще три года, я не заплачу ни шиллинга налогов. – Ухмыляясь, он глянул на меня. – Зачем я вам все это рассказываю?
– Хотите произвести на меня впечатление?
– Нет, не хочу. Мне до лампочки, что вы думаете. – Он задумался. – Пожалуй, это неправда. – Он выдержал паузу. – В жизни у меня есть вещи, которые раздражают меня, не дают покоя.
– Например?
– Слишком много денег. Никаких побуждений. И еще – я лысею.
– Женитесь, – посоветовал я.
– От этого волосы не отрастут.
– Это может помешать думать об этом.
– Ничто не может помешать думать. И это чертовски несправедливо. Я хожу к докторам, и они втолковывают мне, что ни хрена с этим не поделаешь, все это заложено в генах, но как все это могло попасть в них? Отец о'кей, у деда была целая копна на голове, когда ему исполнилось восемьдесят восемь лет, это в тот день, когда мы в последний раз праздновали его день рождения. А взгляните на Кита, он только и делает, что разгребает шевелюру лапой, словно красная девица. Терпеть не могу такого манерничанья. Даже у Айвэна ни одной залысины, он становится худым, как палка, но на волосах это никак не сказывается. – Он с завистью воззрился на мою шевелюру. – Вы моих лет, а какие густые у вас волосы.
– Попробуйте змеиное масло, – предложил я.
– Очень типично. Люди вроде вас понятия не имеют, что значит находить волосы по всему дому. В умывальнике. На подушке. Волосы, которые должны продолжать расти на моей голове, черт побери. Кстати, как вы догадались, что я не женат? И, пожалуйста, не говорите мне банальности, будто совсем не похоже, чтобы я был чем-то озабочен. Да, я озабочен, черт побери. Озабочен моими волосами.
– Можно попробовать вживление.
– Да, можно. Не смейтесь, я это и собираюсь сделать.
– А я и не смеюсь.
– Ну да, так я и поверил, наверняка смеетесь про себя. Всем кажется ужасно смешным, когда кто-нибудь лысеет. Но когда это случается с тобой, это настоящая трагедия.
По его тону можно было заключить, что если и есть непоправимые беды, которые могут только разрастаться, то это облысение, причем не просто облысение, а его облысение. Дарт пил большими глотками, словно пиво могло питать волосяные мешочки и останавливать выпадение волос. Он спросил меня, женат ли я.
– Что, я выгляжу женатым?
– Вы выглядите основательным. Я с удивлением сказал:
– Да, я женат.
– Дети?
– Шесть сыновей.
– Шесть! – На лице у него застыл неописуемый ужас. – Вы же еще совсем молодой.
– Мы поженились в девятнадцать лет, и моей жене нравится рожать детей.
– Господи Боже мой, – только и смог он произнести, и мне вспомнилось, как это часто случалось со мной, беззаботное студенческое времечко, когда мы с Амандой были в восторге друг от друга. Друзья вокруг нас соединялись в пары и жили вместе, так было принято.
«Давай поженимся», – по какому-то наитию предложил я.
«Но ведь никто не женится», – сказала Аманда.
«Тогда давай будем не как все», – сказал я.
Так мы с веселым смешочком и поженились, и я не стал прислушиваться к матери, которая пыталась объяснить мне, что я женюсь на Аманде глазами, женюсь на еще не сложившейся женщине, которой не знаю по-настоящему. «Я вышла замуж за Кита из-за его красоты, – сказала она мне, – и совершила непоправимую ошибку, ужасную ошибку».
«Но Аманда такая привлекательная».
«Она привлекательная, когда ты смотришь на нее, она добрая и определенно влюблена в тебя, но вы оба такие молодые, вы немного подрастете и так изменитесь, и ты, и она».
«Ма, а ты придешь на свадьбу?»
«А как же».
Я женился на Аманде за ее длинные ноги, белокурые волосы и ее имя, Аманда, которое мне безумно нравилось. У меня ушло целых десять лет, чтобы заметить, как я ни сопротивлялся этому, моя мать оказалась права относительно изменений.
Ни я, ни Аманда в девятнадцать лет не знали, что у нее вдруг разовьется жадность на детей. Ни одному из нас не могло тогда и в голову прийти, что ей будет доставлять эстетическое наслаждение сам процесс рождения ребенка или что она будет планировать очередную беременность сразу же после рождения следующего ребенка.
И Кристофер, и Тоби появились на свет к тому времени, когда я сдавал выпускные экзамены в колледже и кусок хлеба, и крыша над головой для нашей четверки казались мне едва ли не несбыточной мечтой. Тогда-то, через неделю после окончания колледжа, я отправился утопить свои печали в жалкий старый паб, где увидел, как его хозяин роняет в теплое пиво слезы банкрота, оплакивая свои собственные несбывшиеся мечты и надежды. Здание признали непригодным для жилья, он повсюду задолжал, жена ушла, на следующий день истекал срок лицензии на торговлю спиртным.
Мы договорились о самой низкой цене. Я пошел в Совет за отменой решения о сносе. Я упрашивал, умолял, уговаривал, занимал и заложил свою душу, и Аманда с двумя мальчиками и я перебрались в нашу первую развалину.
Я принялся приводить ее в божеский вид и одновременно искал работу. Я нашел себе место в большой архитектурной фирме, место было, можно сказать, никудышное, но я держался за него из-за конвертов с зарплатой, как мне ни было тошно.
В отличие от Дарта, я прекрасно знал, что такое терзаться всю ночь напролет, решая, по какому счету расплачиваться в первую очередь и не рискнуть ли не расплачиваться вовсе ни по одному, что мне в данный момент важнее всего, электричество или телефон, плачу ли сантехнику (ведь я почти овладел его профессией) или я сначала оплачу черепицу для крыши или новые кирпичи.
Я тачками вывозил битый камень, таскал в ведрах раствор и возвращал былую красоту старым камням, построил печь, которая никогда не дымила. Развалина получила вторую жизнь, тогда я ушел из архитектурной фирмы, почувствовав внезапно, что я изменился и вырос.
В девятнадцать лет я не знал, что не сгожусь для работы в команде или что мое настоящее призвание – собственноручное строительство, а не просто чертежная работа. Аманда не знала, что жизнь с архитектором будет связана с пылью, беспорядком в доме и месяцами безденежья, но, поскольку мы так или иначе обоюдно согласились примириться с тем, что ни один из нас не ожидал, она привыкала к развалинам, а я к появлению младенцев. У каждого из нас было то, в чем мы нуждались для проявления своих способностей, даже несмотря на то, что мы неостановимо удалялись друг от друга, до той поры, пока наш взаимный интерес в сексе утратил свежесть непосредственности и стал проявляться чисто спорадически, став скорее усилием, нежели источником радости.
После рождения Нила, в тот отрезок времени, когда, казалось, все шло шиворот-навыворот, мы чуть окончательно не разбежались, но экономические соображения, необходимость кормить выводок взяли верх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47