Я же должна была привести себя в порядок.
– А-а.
У неё были рыжие волосы, и эти волосы казались единственным, что привлекало к ней взгляд. Но он подозревал, что и те были крашеные. Ресницы она носила приклеенные, брови – подрисованные, а губы казались большей величины, чем на самом деле, благодаря тому, что помада выходила за пределы их естественных границ. На ней была белая шелковая блузка и черная юбка, груди казались высокими и так торчали, что производили то же впечатление искусственнности, как и ресницы, брови и губы. Волосы имели ярко-рыжий цвет, почти оранжевый. Только что покрасилась, подумал он тогда. И вообще она представляла собой не вполне удачное произведение природы. Даже ноги выглядели не слишком привлекательными. Он подумал тогда, что ноги уж никак не подправишь.
– Вы меня извините, – сказал он. – Я только выпью пива и пересяду на другое место.
– Благодарю вас, – отреагировала она. – Весьма признательна.
Она продолжала стоять над столиком, держа руки на боку и ожидая, когда он уберет свою бутылку и полстакана пива и пересядет за другой столик. Беда была в том, что, дабы поскорее согреть ноги, он снял под столом ботинки и прислонил ноги к батарее, и теперь, чтобы сдвинуться с места, ему надо было изловчиться и обуться. Он вытянул ноги и стал шарить ими под столом. Вот он нашел правый ботинок и надел его, а она всё продолжала стоять, уперев руки в бока, и наблюдать за ним. Он стал шарить в поисках второго ботинка и никак не мог наткнуться на него. Пришлось залезть под стол, опустившись на четвереньки. Она же по-прежнему стояла над ним, уперев руки в бедра, и наконец произнесла:
– О Господи, ладно! Я сама пересяду! Будьте любезны, подайте мою сумку.
– Извините, но я...
– Можете не извиняться, ради Бога, только подайте мою сумку!
– Я снял ботинки потому...
– Вы что, фермер или что-то в этом роде? Вы что, вообразили, будто сидите у себя дома? Надо же – ботинки снять в общественном месте! Да ещё в каком. Ну, вы действительно нахал, мистер, да ещё какой!
– Да всё потому, что ноги...
– Прекратите!
– Вот ваша сумочка.
– Благодарю вас. Спасибо за всю эту чертовщину, которую вы мне тут устроили, – сердито произнесла она и стремительно перешла к столику на противоположном конце зала.
Он оглядел её со спины, пока она шла через зал, и подумал, что у некоторых женщин вообще ничего симпатичного нет – ни мордашки, ни ног, ни груди, и даже сзади похожи на шофера грузовика.
И ещё он подумал о том, что ему вечно попадаются некрасивые, сколько он себя помнит.
Он вспомнил, что, когда учился во втором классе – ещё жив был его отец, – ему уже начали попадаться некрасивые девочки. Во втором классе это была Юнис Макгрегор – самый, возможно, некрасивый ребенок, когда-либо рождавшийся в Соединенных Штатах. К слову сказать, и мать у неё была далеко не первая красавица, это он как сейчас помнил. И надо же, Юнис влюбилась в него и всем разболтала об этом, а его предупредила, что расквасит ему нос – девочка была крупная и сильная, – если Роджер откажется поцеловать её, когда бы это ей ни понадобилось. Господи, до чего ж она была страшная! Значит, это случилось во втором классе. Потом у Роджера умер отец. Ему показалось, что затем страхолюдины стали попадаться ему все чаще и чаще, и он не мог понять, что так привлекало их в нем. Его мать в молодые годы была красивая как картинка. Она и сейчас выглядела очень приятно. А всё дело – в строении лица, оно остается у интересной женщины на всю жизнь, никакой возраст не в силах изменить его. Расположение лицевых костей остается таким же и в пятьдесят лет, и в шестьдесят, и даже в семьдесят. Его же матери теперь сорок шесть, и эти неизменные основы строения лица у неё сохранились. Иногда мать сама посмеивалась над девушками, которые липли к нему. Как-то она ему сказала, что он нарочно собирает всех гадких утят, где он их только ищет. Он никак не мог понять, что она хотела этим сказать. Ей он ничего не сказал, он не любил прекословить матери, знал, что она по-прежнему относится к нему, как к сосунку. Но думать о её словах он продолжал, хотя так и не смог разобраться в их смысле.
Он понаблюдал, как рыжеволосая устраивается за столиком в противоположном конце зала, нахохлившаяся и раздраженная, как выглядят обычно люди, готовые выйти из себя. Смотрел он на неё с тем же радостным чувством, которое испытывал, выходя из дома миссис Дауэрти. Он наблюдал за этой женщиной со странным, всё усиливающимся чувством нежности к ней и получал удовольствие от того, как это маленькое рассерженное существо суетится над своей внешностью – одергивает юбку на коленях, расправляет спереди блузку, приглаживает назад выбившуюся прядь волос, потом ищет глазами официанта и, по-прежнему раздраженная, несколько жеманная, с чисто женским достоинством делает официанту знак подойти. Глядя на весь этот ритуал, он чуть не рассмеялся. Он получал определенное удовольствие, наблюдая за этой женщиной. Поскольку ноги у него отогрелись (мать говорила ему, чтобы он никогда не снимал обуви, если ноги замерзли, а грел их в обуви, и тогда они не будут мерзнуть весь день, но он не прислушивался к её советам, которые касались его ног, потому что это были его собственные ноги и он, слава Богу, сам знал, как их отогреть) и поскольку он успел выпить хороший бокал пива, да сидел к тому же в теплом месте, а в другом конце зала музыкальный автомат играл спокойную, умиротворяющую песню, он начал думать о том, как много денег он выручил за товар, который привез в город, и снова ему от этого стало хорошо, и он подумал о том, что женщина с рыжими волосами, пусть и крашеными, имеет какое-то отношение к его приподнятому настроению.
Он смотрел, как она сделала заказ, потом встала и подошла к музыкальному автомату, выбрала пластинку, пустила её и вернулась на место. Никто в баре не обращал ни малейшего внимания на эту женщину. В баре было около дюжины мужчин и только четыре особы женского пола, помимо рыжеволосой, но, несмотря на такой дисбаланс, никто из мужчин не сделал попытки приблизиться к её столику. А он сидел и смотрел на нее. Она знала, что он на неё смотрит, но ни разу не взглянула в его сторону и всем своим видом демонстрировала, что и не собирается этого делать и по-прежнему сердита на него за то, что он занял её место.
Он подумал, что не отказался бы очутиться с ней в постели.
Эта мысль отнюдь не взволновала его, потому что женщина не была симпатичной или привлекательной. Он просто подумал, что не прочь оказаться с ней в постели, вот и всё. Он даже был уверен, что этой ночью окажется с ней в постели.
Теперь, сидя на лавочке через дорогу от здания полиции, он задавался вопросом, как он объяснит полиции, что был не прочь той же ночью оказаться с ней в постели. И как он объяснит им, что знал, что окажется с ней той же ночью в постели, но мысль об этом совершенно не волновала его – ну как это объяснишь им?!
Как он пойдет туда и скажет им все это? А что подумает его мать, когда она ... Впрочем, это не имеет значения, эта часть дела действительно не имеет значения. Вот сидеть напротив какого-то незнакомого человека и рассказывать ему о том, как ты с молодой женщиной... Нет, это было бы очень трудно. Он ни с кем в мире не говорил о подобных вещах, даже с собственной матерью – с матерью наверняка нет, – даже с братишкой. Как же он мог бы рассказать о Молли какому-то незнакомому детективу?
И вдруг его озарило, словно вспышкой молнии, вот так, вдруг, как гром с ясного неба: он возьмет и позвонит!
Он войдет в телефонную будку... Нет, стоп, там же нет телефонов полицейских участков, так что как же он?..
Так, зовут его Паркер – того детектива в забегаловке. Паркер, восемьдесят седьмой участок, а на шарах у входа написаны как раз цифры восемь и семь, а это значит, что здесь и служит этот Паркер. О'кей, он позвонит в главную полицейскую штаб-квартиру и скажет, что собирался позвонить детективу по фамилии Паркер из восемьдесят седьмого участка, но потерял номер телефона, который дал ему Паркер, и попросит их дать ему телефон Паркера. Может быть, они напрямую свяжут его с Паркером – возможно, у них есть такой большой коммутатор, через который они могут связать человека с любым полицейским участком города. Или, возможно, они дадут ему номер телефона восемьдесят седьмого участка, и тогда он сам позвонит туда и попросит связать его с детективом – но не Паркером, точно не Паркером. Вот и всё, проще некуда.
Довольный, он встал со скамейки.
Он бросил последний взгляд на здание полицейского участка, улыбнулся и направился к выходу из парка. Он держал путь на аптеку, в которой уже побывал сегодня утром.
Глава 5
Сержант, который снял трубку в главном управлении полиции города, терпеливо слушал, пока Роджер излагал ему выдуманный эпизод про Паркера, потом сказал Роджеру:
– Подождите, пожалуйста, у телефона.
Роджер стал ждать. Он предположил, что сержант сейчас проверяет, действительно ли есть такой детектив по имени Паркер в штате 87-го участка. А может быть, ничего такого сержант и не делает, очень ему это нужно, когда у него таких звонков, возможно, сто или тысяча в сутки. Может быть, ему до смерти надоело слушать лепет Роджера, осточертело искать по спискам телефонные номера.
– Алло? – снова раздался в трубке голос сержанта.
– Да?
– Его номер – Фредерик 7-8024.
– Фредерик 7-8024? Спасибо, – поблагодарил Роджер.
– Пожалуйста, – ответил сержант и повесил трубку.
Роджер пошарил в кармане в поисках ещё одной десятицентовой монетки, нашел и опустил её в прорезь, потом дождался гудка и стал набирать номер.
FR 7...
И вдруг быстрым движением повесил трубку на рычаг.
Что он скажет, когда ему ответят? Здравствуйте, меня зовут Роджер Брум, я хочу рассказать о женщине по имени Молли, мы познакомились с ней в баре и?..
Что? – спросят они.
Кто? – спросят они.
О чем вы говорите, мистер?
Роджер сел и три минуты неподвижно смотрел на телефон. Потом получил обратно свою монету, нерешительно поднял руку и снова опустил монету в прорезь. Раздался гудок, Роджер снова начал набирать номер – медленно, аккуратно.
FR 7...
8, 0...
2, 4.
И стал ждать. На том конце провода раздавались звонки. Роджер терпеливо ждал. Несмотря на то, что 87-й участок находился всего в нескольких кварталах о него, гудки слышались слабо. Может, у них там сейчас запарка, в этом полицейском участке? Он стал считать гудки. ...Семь, восемь, девять.
– Восемьдесят седьмой участок, сержант Мёрчисон.
– Э-э... это полиция? – выдавил из себя Роджер.
– Да, сэр.
– Я хотел бы поговорить с детективом, если можно.
– По какому вопросу, сэр?
– Да-а... я хотел бы... сообщить...
– Вы хотите сообщить о преступлении, сэр?
Роджер заколебался, потом отнял трубку от уха и посмотрел на неё так, словно она должна была помочь ему принять решение, и повесил её обратно на рычаг. В пластмассовом корпусе как раз вновь зазвучал угасающий, удаляющийся голос сержанта с тем же вопросом:
– Вы хотите сообщить... – но тут раз – и всё замерло.
Нет, подумал он, ничего я не хочу сообщать. Я уезжаю из этого города и ото всех этих телефонов, потому что не желаю разговаривать с полицейскими. Ну и что делать? Я не хочу обсуждать этот вопрос ни с кем, а тем более с полицией, и что теперь? И правильно, подумал он, открыл дверь телефонной кабины, вышел из неё и пересек помещение аптеки. Смуглая Амелия по-прежнему сидела за кассой. Когда он приблизился к ней, она улыбнулась ему и спросила:
– Вы снова здесь? А я и не заметила, как вы вошли.
– Да. Сделал круг и вернулся, как фальшивая монета.
– Отправили ваши поздравления?
– Да.
– Нашли своего друга из полиции?
– Нет.
– Как же так?
– Я подумал: ну откуда у меня могут быть друзья в полиции?
– Ну и ну! – воскликнула Амелия и весело засмеялась.
– Вы когда кончаете работу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21