Глава 13
Мантия валялась на полу, словно только что сброшенная кожа какой-то рептилии. Он собирался набросить её сверху, но передумал — останется в том, в чём есть… Он стоял в ванной перед зеркалом, изредка поднося бритву к голове, делая это медленно и осторожно, будто проводя расчёской по волосам. Бритва скребла сквозь пену по коже, вылавливая последние щетинки. Затем взял полотенце и вытер ставший гладкий и блестящий череп. Длинные чёрные волосы валялись на полу, словно сброшенное оперенье. Из окна ему были видны сторожевые башни окружающей город крепостной стены, он никогда не останавливался на ней взглядом, но сегодня его поразили благородство и чёткость её линий — возможно потому, что она была обречена. Он отвернулся, мысленно ругая себя за сентиментальность и пошёл надевать ботинки. Голове было непривычно холодно, к тому же он не чувствовал стянутых на затылке волос, это его раздражало. Он сел на постель, застегнул пряжки ботинок, некоторое время смотрел на телефон, стоявший на тумбочке рядом с кроватью, затем поднял трубку.
Память подводила его: он не был уверен, что звонил вчера вечером в космопорт. К сегодняшнему утру следовало подготовить эту развалину «Победоносную», дабы она нанесла врагу «обезглавливающий удар». Так вот, может, все это просто приснилось? Голос в трубке настойчиво интересовался, с каким номером его соединить. Он назвал космопорт. Главный бортмеханик был заметно напряжён и взволнован. Корабль готов к старту: горючее залито, координаты введены… «Победоносную» запустить через несколько секунд после того, как он даст команду. Он кивнул своим мыслям и посмотрел в окно — по сравнению с освещённой комнатой небо казалось тёмным. Трубка молчала, но он чувствовал, как там, на другом конце линии, нарастает беспокойство и тревога.
— Господин, — нарушил молчание главный бортмеханик. — Господин Закалве, каков будет ваш приказ?
Он явственно видел перед собой зеленоватый шарик, кнопку, слышал шипение воздуха, пальцы искали на шее зажимы скафандра, тело вздрогнуло. Да, содрогнулось не только тело, но и само здание, постель под ним. Задребезжали стекла, грохот взрыва, низкий и тревожный, прокатился за крепостными стенами.
— Господин Закалве? — напомнил о себе главный механик.
«Корабль перехватят. „Ксенофоб" применит против него эффекторы, и „обезглавливающего удара" не произойдёт…»
— Что нам делать?
«Можно повернуть обратно, обойти… масса вариантов! Если враг не у твоего порога, всегда есть выбор, и даже если к тебе вторглись — значит, ты что-то упустил, не сделал нужный выбор, благодаря которому вообще можно было избежать драки. Всегда, повторяю, есть выход, и нет ничего неизбежного, чего нельзя было бы предусмотреть».
— Господин Закалве?
Следующий близкий взрыв заставил его принять решение.
— Отбой, — тихо произнёс он. — «Обезглавливающий удар» нам теперь не понадобится.
Цитадель сотрясли новые взрывы. Покидая апартаменты и спускаясь по чёрной лестнице, он слышал, как нарастает на этажах особняка смятение.
Он покинул цитадель через потерну и оказался на площади, заполненной палатками беженцев. Вдали, над куртиной медленно плыли тучи пыли и дыма. Из-за стены, зияющей брешами, доносился треск оружейной пальбы, затем выстрелило более тяжёлое оружие, землю сотряс взрыв. Он был абсолютно уверен, что таких ещё вчера в имперской армии не было.
Он шёл дальше через палаточный город; из цитадели велась рассеянная стрельба. Ещё один взрыв обрушил часть её стены. Перед палатками испуганные люди жались друг к другу. Он шёл мимо них, никем не узнанный, а может быть — просто не замечаемый ими. Над головами пронёсся самолёт, выпуская длинные чёрные сосуды, которые лопались, извергая пламя и чёрный дым. Вспыхнуло несколько палаток, до него донеслись ужасные крики, и в воздухе поплыл запах жареного мяса. Самолёт вернулся, поливая огнём, люди упали на землю, и он, единственный, кто остался стоять, видел, как дёргается и опадает одежда на лежащих вокруг него людях, когда пули попадали в цель.
Вокруг него мельтешила круговерть лиц; иногда ему казалось, что среди них есть знакомые. Несколько раз он был на грани того, чтобы протянуть руку и остановить кого-нибудь… Люди толкали его, задевали, наконец, сшибли с ног. Он с трудом поднялся, отряхивая пыль, — настолько сильным оказался толчок… Когда на улицах города появились солдаты, совсем рассвело. Он скрылся за палаткой, прячась от выстрела, и неожиданно наткнулся на юношу в имперской форме, который замахнулся на него карабином. Ему удалось выбить оружие ударом ноги. Людская толпа слегка поредела; раздавались гортанные крики имперских солдат. Он увидел, как один из них прицелился в него, и поднял руку, собираясь сказать, объяснить, что в этом нет особенной надобности, но тот все равно выстрелил.
«Не очень хороший выстрел, учитывая расстояние», подумал он, когда его отбросило и закрутило от удара пули. «В верхнюю часть груди, около плеча, лёгкие и ребра целы», — решил он и упал. Он лежал в пыли, рядом с уставившимся в пустоту мёртвым полицейским. В пронзительно-голубом небе над разрушенной крышей особняка, где находились его апартаменты, бесполезно парил модуль. Кто-то пнул его, переворачивая на живот. Он немного напрягся в ожидании завершающего удара, но такового не последовало. Фигура-тень над ним, тёмная на фоне света, пошла дальше. Он полежал некоторое время, затем поднялся и пошёл, направляясь к бреши в стене. В нос и горло набилась пыль, уши закладывало от рёва двигателей самолётов и танков, человеческих голосов.
Взрыв сшиб его с ног, бросив на рухнувшую палатку. Он поднялся почти сразу, ощущая сильный шум в голове. Оглядываясь кругом, поднял взгляд на цитадель. Верх стены ярко освещали солнечные лучи, модуля нигде не было видно. Сделав шаг, он ощутил сильную боль в ноге. Бормоча себе под нос, он поднял с земли палку и опёрся на неё. Его многочисленные раны говорили с ним на языке боли, но он не слушал их. Его встряхивало, он падал на колени — вероятно, в него попали ещё какие-то пули, но большой уверенности в этом не было. Около бреши он упал, не в силах дальше идти.
— Господа, — прошептал он, обращаясь к неистово-голубому спокойному небу, — уважаемая Дизиэт Сма как-то сказала мне следующее: «Закалве, во всех обществах, которые мы изучали, во всех государствах во все века никогда не было недостатка в нетерпеливых молодых самцах, готовых убивать и умирать, чтобы более мудрые особи смогли чувствовать себя в безопасности и комфорте, — это и есть героизм». Идиотов всегда хватает — суть такова, по-моему… — Он вздохнул. — Ну, разумеется, она не говорила «во все века» и «во всех государствах», потому что Культура просто обожает, чтобы для всего имелись исключения, но суть сказанного была именно такой… по-моему. — Он перекатился, поворачиваясь спиной к болезненно-голубому небу.
В конце концов, неохотно оттолкнувшись от земли, он снова поднялся, сначала на колени, пополз; затем, опираясь на палку, встал, игнорируя так докучавшую ему боль, и двинулся, шатаясь, к обломкам стены. Каким-то образом ему удалось вскарабкаться наверх, на небольшую ровную площадку, где лежали окровавленные тела нескольких солдат. Парапет вокруг них был выщерблен пулями и покрыт серым налётом пыли. Он некоторое время стоял над ними, раскачиваясь из стороны в сторону, затем обвёл взглядом небо в поисках модуля.
Прошло около двух часов, когда на модуле наконец заметили букву «Z», выложенную из мёртвых тел на парапете.
Глава I
На «Стабериндо» огни были погашены, тусклый приземистый силуэт корабля образовывал конус, который лишь намекал на концентрические кольца его пушек и линии палуб. Благодаря вязкому туману судно напоминало грозную тёмную тучу, обещающую пролиться смертоносным дождём. Он смотрел вперёд, не мигая, чувствуя свинцовую усталость в ногах. Пахло морем; ноздри щекотал запах извести, едкий и горький. Иногда, когда эта война начинала казаться ему особенно бессмысленной и жестокой, он пытался вспомнить сад из такого далёкого теперь детства и аромат цветов в том саду, но сейчас ему никак не удавалось вообразить их сладко-соблазнительное благоухание или припомнить что-нибудь хорошее, происходившее в те времена. Вместо этого память жестоко подсовывала ему следующее: загорелые руки на бледных бёдрах сестры, нелепый стульчик, который они выбрали для своих «упражнений». А в тот последний раз, когда он был в усадьбе с танковым корпусом… во что превратил Элетиомел место, где он родился! Хаос и разрушения, от дома остались одни стены, каменный корабль уничтожен, парк сожжён. Тогда он провёл свою собственную акцию против тирании памяти. Танк трясся под ним, поляну озарял яркий свет зажигательной бомбы, а беседка оставалась невредимой. Ему хотелось заорать благим матом и разнести её в щепы собственными руками. Он приказал стрелку прицелиться в верхнюю ступеньку и увидел, как беседка наконец взлетела в воздух, рассыпаясь на множество обломков, осыпая танк землёй и щепками.
Ночь за стенами дота была жаркой и гнетущей, полуденный зной оказался пойманным в ловушку и прижатым к земле тяжестью висевших в небе туч. Наверное, ветер внезапно переменился, потому что он ощутил в воздухе принесённый откуда-то из глубины материка щемяще знакомый запах луговых цветов и сена. Он прижался лбом к холодному шершавому бетону стены над смотровой щелью.
Иногда ему хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а как именно — уже не имело значения. Самый простой, лёгкий и соблазнительный способ решить ситуацию. Но… Даркенза, удерживаемая на этом корабле как пленница Элетиомела? Он знал, что сестра больше не любит компаньона по детским играм, да и вряд ли любила когда-нибудь. То увлечение было недолгим — скорее, смешной местью семье за воображаемое пренебрежение, предпочтение ей Ливуэты. Он также верил, что Даркенза оказалась там невольной заложницей: стремительность наступления Элетиомела застала их врасплох, поймала в капкан треть населения города.
И потому ради неё он продолжал сражаться, испепелённый ненавистью к бывшему младшему приятелю, ненависть удерживала его на полях сражений этой долгой войны, но теперь она иссякала и, как пепел, сыпалась между пальцев.
Как мог Элетиомел так поступить? Даже если он уже не любил её (хотя этот выродок утверждал обратное), как он мог использовать её словно снаряд, находившийся в одной из пушек линкора?
А как должен был поступить он, Закалве? Ведь Ливуэта уже обвиняла его во всём случившемся! Сдаться? Обменять сестру на сестру? Предпринять отчаянную, заранее обречённую на неудачу попытку спасти Даркензу? Просто атаковать? Он столько раз объяснял, что успех гарантирует только длительная осада, так долго вёл бесконечные споры по этому поводу — и теперь сомневался, прав ли он на самом деле.
— Сэр? — обратился к нему один из стоявших позади него командиров. Он обернулся.
— Что, Свейс?
— Полагаю, нам лучше отбыть в штаб. Облачность рассеивается, скоро рассвет. Полагаю, не следует находиться в пределах досягаемости орудий корабля.
— Знаю.
Он снова бросил взгляд на тёмный силуэт корабля и едва сдержал себя, чтобы не отшатнуться: казалось, пушки нацелились на него и вот-вот извергнут пламя… Резким движением он задвинул смотровую щель металлическим ставнем. На секунду в доте стало очень темно, затем кто-то включил свет, и они некоторое время молча стояли, щурясь от слепяще-яркого пламени лампы.
Штабной бронированный автомобиль ждал его. Адъютанты и младшие офицеры, вытянувшись по стойке «смирно», отсалютовали ему. Двое из них поспешили распахнуть перед ним дверцы. Он расположился на покрытом мехом заднем сиденье, напротив него сели трое командиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44