на преступников, на потерпевших и на свидетелей. И к каждому свой подход нужен. Иной свидетель на твой пальчик в другую сторону побежит. Да и преступника иногда добром можно взять...
Извечный спор: либо добро с кулаками, либо кулаки добрые.
Не так все просто, ребята.
Я вышел в дежурку. Все, кто там находились, мгновенно приняли сугубо деловой вид: молодой Петя, как норная собака, азартно роется в ящике стола, с ушами туда погрузился; пожилой Михалыч шагнул к висевшей на стене карте города и, постукивая карандашом по губам, что-то там такое изображает - прямо великий полководец наносит направление стратегических и тактических ударов по противнику. А дежурный офицер поступил еще наглее: снял телефонную трубку, покачал ее в руке (не прибавила ли в весе за ночь?), осмотрел, зачем-то дунул в нее и положил на место. Поработал, стало быть.
И все трое уставились на меня. Одинаковым взглядом: усталым, озабоченным и даже чуть агрессивным. Что, мол, начальник, от дела отвлекаешь? Ты вон там - всего-то, а мы вот тут - ого-го! (Настоящий мент, значит, еще и хорошим артистом должен быть.)
Я спорить не стал. Свою полезность в общем деле доказывать не взялся. Но мстительно подумал, что за такое лицемерие жизнь их накажет. Вот прямо сейчас.
И не ошибся.
Распахнулась и хлопнула входная дверь. Охваченный паникой старшина гаркнул на все здание:
- Держись, ребята! Фролякин ползет! - и только его и видели.
Клич был воспринят: спасайся, кто может! Заметались бравые орлы. Петя "крутой", что в ящике копался, попробовал совсем в него влезть - не очень получилось. Великий стратег Михалыч оторвался от карты и шагнул за шкаф но тоже полностью не укрылся. Оба поняли слабость своих позиций: сунулись туда-сюда и позорно покинули дежурную часть. Оставив офицера без поддержки. Тот привстал, глазами по углам побегал, но при мне не решился уйти с поста. Проявил, стало быть, героизм, настоящий мент.
Наружная дверь опять отворилась - я расстегнул на всякий случай кобуру - и вошел сильно пожилой гражданин, аккуратно, без стука прикрыл за собой дверь и для вежливости пошаркал ногами по резиновому коврику.
Человек был с сединой в редких волосах, в старом, но чистом и глаженом костюме; манжеты рубашки - по-настоящему белые, в стриженой бахроме, ботинки - латаные поверх давних трещин. В руке - тяжелый портфель (СВУ внутри, не иначе), во взгляде - застарелая тоска, одновременно робость, смущение и надежда. И шизофреническое упрямство.
Это и был грозный Иван Васильевич Фролякин.
Он вежливо, но настойчиво поздоровался со мной и с дежурным дрожащей рукой, с усилием поставил на барьер портфель, долго его расстегивал и достал... листок бумаги.
Офицер покорно принял его, пробежал одним глазом и протянул мне.
Вот тут я немного врубился. И принял решение:
- Вот что, Иван Васильевич, ваш вопрос может решить только начальник Горотдела с санкции некоторой организации.
Фролякин понимающе кивнул. Надежда во взгляде окрепла.
- Начальник сейчас на выезде. Вам не трудно будет зайти в четырнадцать часов? И захватите, пожалуйста, всю документацию, - я показал взглядом на портфель, больше похожий на наволочку от подушки. - Для сдачи в архив. Подумал, добавил: - И последующего уничтожения.
Фролякин благодарно улыбнулся, забрал портфель, снова деликатно пожал нам руки и ушел. Не забыв пошаркать по коврику на выходе.
Дежурный шумно, с облегчением выдохнул.
- Только вы, Алексей Дмитриевич, не надейтесь - он обязательно придет.
- Вот и ладно.
Из своего кабинета вышел настоящий мент Волгин - тоже прятался. Сбежавшие зайцами орлы постепенно воплотились в дежурке.
- Рассказывайте, - приказал я, - как вы над человеком изм ываетесь.
Рассказали.
Когда-то, давно уже, Фролякина осудили за попытку передать какие-то сведения какой-то западной разведке (он в ту пору работал в здешнем "почтовом ящике"). Взяли его вовремя, вреда государству разглашением его тайны он нанести не успел, и срок ему дали небольшой, учитывая молодость и искреннее раскаяние.
По отбытии наказания Фролякин начал новую жизнь. Но чувство вины, годы в заключении, некоторое недоверие к нему после освобождения даром не прошли. Он заболел душевной болезнью, вроде мании преследования. Ему казалось, что он все еще находится под постоянным наблюдением оперработников, что корреспонденция его просматривается, что комната его напичкана подслушивающими устройствами и записывающей аппаратурой.
Фролякина лечили. Но безуспешно. Получил инвалидность. Болезнь не оставляла его, особенно обостряясь по весне и осени. А в остальное время в полнолуние.
Он измучился, начал писать жалобы во все высокие инстанции: председателю КГБ и министру МВД, в Прокуратуру Союза и в Президиум Верховного Совета, на съезды партии и ее генеральным секретарям.
Тексты писем разнообразием не отличались: виноват, совершил в молодости проступок, за что был справедливо наказан. Вину свою осознал, искупил, чистосердечно раскаялся, хочу быть достойным и полноправным гражданином Родины. В связи с чем убедительно прошу оказать мне доверие и снять с меня наблюдение компетентных органов. К сему - Фролякин.
Вначале эти жалобы и просьбы, естественно, проверялись, ставились на контроль, приезжали в город комиссии. Позже письма просто возвращали разбирайтесь на месте.
Но как тут разберешься, что сделаешь, если болен человек? И сам страдает, и людям покоя не дает. Все письма и отписки аккуратно подшивает, нумерует, новые запросы и просьбы шлет, с жалобами в милицию как на работу ходит: снимите да снимите "жучка" с квартиры, очередное заявление несет и часа два на несправедливость жалуется. С самого начала рассказывает, всю многолетнюю переписку вслух читает.
- Во достал - дальше некуда, - подытожил "крутой" мент Петя. - Хоть сажай его, да не за что.
- А мне жалко мужика, - вздохнул Михалыч. - Без вины мается.
- Помочь бы надо, - добавил и Волгин. - Столько лет на пределе живет. Плохо может это кончиться. Или сам повесится, или к нам с бомбой придет.
- Поможешь ему, как же. Сколько раз в психушку клали - все без толку.
- Вот что, ребята, - решил я. - Надо все-таки "жучка" снять.
Они посмотрели на меня, как на Фролякина. Даже отодвинулись с опаской.
- Только сделать это натурально - тик в тик. И демонстративно.
Они снова придвинулись - поняли.
И мы распределили роли. Благотворительного спектакля. Весь сбор - в пользу Фролякина.
Фролякин пришел аккуратно - ровно в четырнадцать часов. С портфелем и увязанной стопкой бумаг - многолетняя бесплодная переписка с госучреждениями.
Его проводили в кабинет начальника.
Волгин встал, первым протянул Фролякину руку, жестом усадил за стол, взял его заявление. Внимательно прочитал, наложил в уголке резолюцию.
- Вы извините нас, Иван Васильевич, совсем про вас забыли, дел выше горла. Сейчас мы ваш вопрос решим. - Волгин снял трубку телефона.
Фролякин, склонив голову к плечу, внимательно ждал.
- Товарищ полковник, Волгин беспокоит. Тут у меня гражданин Фролякин с заявлением. Да, тот самый... Ну, конечно... Думаю, вполне можно... Давно осознал... С избытком... Но мне ваша санкция нужна. - Волгин говорил спокойно, деловито, постукивал торцом карандаша в стол. - И вашего сотрудника пришлите. Да, сейчас же и съездим, чего откладывать приятное дело? Спасибо, жду. - Положил трубку.
- Все в порядке, Иван Васильевич. Сейчас приедет специалист из службы контрразведки, и отправимся к вам на квартиру.
Фролякин смаргивает с ресниц легкую слезу.
Волгин вызывает дежурного, передает ему заявление Фролякина:
- Товарищ капитан, зарегистрируйте как положено - и в архив. Вместе с этим, - он кивает на переписку Фролякина. - Больше не понадобится.
До прибытия "специалиста из ФСК" (который ждет в соседней комнате своего выхода на сцену - это наш эксперт) Волгин и Фролякин дружелюбно беседуют о том и о сем. Причем Фролякин в этой беседе демонстрирует как здравый ум, так и твердую память.
Наконец входит "контрразведчик". Он в сером костюме, в очках и с цифровым "дипломатом" в руке. Здоровается, называется Игорем Петровичем.
- Поехали, товарищи?
На квартире Фролякина Игорь Петрович осмотрелся, раскрыл свой таинственный "дипломат", достал из него инструменты и какую-то тетрадь. Полистал ее, нашел нужное.
Переставил с письменного стола на обеденный настольную лампу, сосредоточенно разобрал ее, вынул какую-то гаечку, обдул, посмотрел на свет: "Фу, какое старье, давно уже не работает", уложил пинцетом в конвертик, а конвертик в "дипломат". Собрал лампу, убрал инструменты, сделал отметку в тетради:
- Вот и все, товарищ Фролякин. Живите дальше спокойно.- И пожал ему руку.
Фролякин, не скрываясь, заплакал с облегчением, стал предлагать за чаем посидеть. Да какой там чай у бедняги? У него и чашка-то всего одна...
Когда мы вернулись в отдел, там еще вяло, как синие искорки в прогоревшей печи, попыхивал утренний спор об имидже милиционера: злой или добрый, от какого больше пользы? И меньше вреда.
Волгин в двух словах рассказал о "проделанной работе" и заключил, подводя итог не столько инциденту, сколько бессмысленной дискуссии:
- Не знаю, как по-вашему, ребята, а на мое мнение, настоящий мент должен быть прежде всего умным.
Наверное, он это в мой адрес сказал. Только уточнить постеснялся. Чтоб его в подхалимстве и лести не заподозрили...
С той поры мы грозного Фролякина в отделе не видели и писем него не получали.
Забегая вперед (я пробыл в городе до середины ноября). В День милиции к нам пришел Фролякин с букетом поздних цветов, которые он вырастил специально для нашего праздника под окном своей квартиры...
- Следователь Платонова к вам, - услышал я противный Лялькин голос по селектору.
У нее всегда такой голос, когда ко мне в кабинет заходят женщины, особенно такие, как Платонова.
Она словно с плаката сошла, где румяные милиционеры показывают, как правильно и красиво надо носить форменную экипировку. Она и работает так же: чисто, опрятно и безупречно.
Идеально холодная. Ледяная.
Вошла строевым, по уставу приветствовала. Села (так же прямо, как стояла), положила на край стола папку с уголовным делом.
Только почему она ко мне пришла с докладом, а не к своему прямому начальству?
Ровным, даже мелодичным, стало быть, голосом Платонова доложила об окончании расследования дела по квартирным кражам. Которое она провела, не выходя из служебного кабинета.
Сообщила также о задержании преступника.
- Из шкафа вывалился? - усмехнулся я.
Платонова тоже позволила себе вежливую, чуть заметную улыбку. Потому что вспомнила нашу старую байку...
Когда-то, давно, выехали бравые менты по сигналу потерпевшего на квартирную кражу. Собственно говоря, кражи, как таковой, не было. Не состоялась. Ворюга проник в квартиру, грамотно обыскал ее и сложил все ценное, на его взгляд, в два чемодана и заплечный узел. Но вынести не успел. Что-то спугнуло. Скорее всего, неурочное возвращение хозяина.
Оперативная группа провела все необходимые действия: протоколы, допросы, опросы, эксперты поискали - и не нашли - отпечатки пальцев и другие следы злоумышленника; завершили работу к утру, усталые и с чувством глубокого неудовлетворения - никаких зацепок, никаких версий. Видимо профессионал-гастролер. Который сейчас, недовольный собой, дремлет на верхней полке дальнего пассажирского поезда.
Ребята покурили, собрались, направились к выходу. И тут распахнулись дверцы стенного шкафа, и с грохотом вывалился на пол заспанный посторонний мужчина...
Оказывается, услышав поворот ключа в замке, он спрятался в шкафу, чтобы в удобный момент уйти, не обостряя отношений с владельцем квартиры. Долго ждал этого момента. Не дождался, уснул в ожидании. Вывалился ментам прямо в руки.
С этого случая, если кому-то удавалось быстро и просто раскрыть преступление не умением и опытом, а благодаря досадной оплошности преступника, то так и резюмировали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61