Они успели повернуть еще дважды, прежде чем позади в просвете очередной арки мелькнул забрызганный уличной грязью красный борт. Небритый водитель снова лихо крутанул баранку, и машина преследователей снова исчезла из виду, скрытая углом здания.
– Притормози, – скомандовал Абзац, распахивая дверцу.
Тормоза коротко взвизгнули, скорость немного снизилась. Шкабров выпрямился на подножке и прыгнул вперед по ходу движения автомобиля, на всякий случай вытянув перед собой руки. Подошвы его модельных туфель с плеском угодили в лужу. Кое-как сохранив равновесие, он пробежал несколько шагов, догоняя собственное тело, которое по инерции неслось вперед, как пушечное ядро, и остановился, толкнувшись ладонями в шершавую сырую штукатурку стены.
Водитель джипа газанул, одновременно захлопнув дверцу. Когда Абзац оттолкнулся от сырой стены и оглянулся, машины уже не было во дворе, а из-за угла доносился приближающийся рокот мотора и плеск скопившейся в выбоинах асфальта дождевой воды, которая разлеталась в стороны под колесами красного «ниссана».
Пригнувшись, Абзац бросился к облупленной и покоробившейся двери, до которой было около двух метров. Он рванул на себя перекошенную, разбухшую от дождя дверь и оказался на крутой узкой лестнице, которая вела в подвал. Спускаться в подземелье он не стал: в этом не было нужды. Глядя наружу через предусмотрительно оставленную между полотном двери и гнилой рамой щель, он увидел, как огромный красный джип со свежей вмятиной на дверце, бешено газуя, пересек двор и скрылся в темном туннеле очередной арки.
Когда рев автомобильного двигателя окончательно стих, смешавшись с городским шумом, Шкабров вышел из своего укрытия, сделал глоток из бутылки, закурил и не спеша двинулся своей дорогой. Свернув в один из многочисленных переулков между Остоженкой и Пречистенкой, он поднялся на второй этаж старого трехэтажного дома и отпер собственным ключом дверь квартиры. Таблички с номером на двери не было – от нее остался лишь ромбический отпечаток, который, в отличие от неровно выкрашенной в грязно-серый цвет двери, остался темно-коричневым. Замок здесь стоял архаичный – такой, что его можно было при желании отпереть гвоздем. Впрочем, ни один уважающий себя домушник не стал бы тратить время на взлом этой провонявшей кислыми щами и нафталином берлоги с четырехметровыми потолками и шатким щелястым полом.
В длинной и узкой, как труба крематория, прихожей царил полумрак. За отставшими обоями, наверняка помнившими исторический двадцатый съезд партии, на котором был развенчан культ личности Сталина, деликатно возились тараканы, доедая остатки мучного клейстера. Справа от входа на вешалке беспорядочной грудой висело какое-то неразличимое в потемках тряпье, от которого воняло псиной. Высоченная, с частым переплетом застекленная дверь в гостиную была приоткрыта. Замазанные густым слоем краски стекла не пропускали свет, но сквозь щель между тяжелыми створками пробивалось голубоватое мерцание работающего телевизора и доносились бубнящие голоса, время от времени прерываемые хлесткими звуками выстрелов. Потом там заиграла какая-то мрачная, заунывная музыка, а стрелять принялись длинными очередями: хозяин смотрел боевик.
Абзац не стал зажигать свет. Скрипя половицами, он прошел мимо двери гостиной, миновал пустой проем, который вел в грязную, захламленную кухню, споткнулся о какой-то чемодан, который, судя по весу, был до отказа набит железом, и остановился перед неказистой, но на поверку очень крепкой деревянной дверью. Здесь он снова вынул из кармана ключ – на сей раз вполне современный, плоский, без единого зубчика, но зато покрытый беспорядочно разбросанными по его поверхности круглыми углублениями разной глубины и диаметра. Ключ беззвучно вошел в щель замка, трижды щелкнула пружина, и Абзац проник в длинную и узкую комнату с окном в торце, скудно обставленную давно отслужившей свое мебелью. Обоев здесь не было вообще, а на потрескавшейся штукатурке еще угадывался полустертый рисунок, когда-то нанесенный прямо на побелку по трафарету, – какие-то крупные бледные цветы и веточки с набухшими почками. Из-за опущенных жалюзи, которые диковато смотрелись на этом убогом фоне, в комнате было сумрачно. На стене тускло поблескивал захватанным стеклом фотопортрет незнакомой Абзацу женщины с широким скуластым лицом, жидкой прической и маленькими, как следы булавочных уколов, глазами.
Абзац окончательно закрыл жалюзи, поставив пыльные планки почти вертикально, и включил верхний свет. Одинокая сорокаваттная лампочка под заросшим мохнатой пылью матерчатым абажуром вспыхнула в недосягаемой высоте, тускло высветив убогую обстановку этого логова и пыльную паутину по углам. Шкабров закурил, уселся на скрипучую железную кровать с продавленной почти до пола панцирной сеткой и, низко наклонившись, выволок из-под нее обшарпанный фибровый чемодан с железными уголками.
Через четверть часа на Пречистенку вышел высокий человек, как две капли воды похожий на стареющего хиппи. На нем были обтрепанные камуфляжные брюки, небрежно заправленные в высокие армейские ботинки, и исполосованная стальными змейками кожанка-"косуха", из-под которой торчал мятый подол клетчатой рубашки. И куртка, и рубашка были расстегнуты до самого низа, открывая взглядам прохожих застиранную серую майку, поверх которой на массивной стальной цепочке висела какая-то эмблема. Потертое кожаное кепи с длинным козырьком было низко надвинуто, и из-под него на плечи и спину куртки ниспадали спутанные пряди неимоверно длинных светло-русых волос. Чудовищные бакенбарды, усы подковой и круглые очки с зелеными стеклами довершали картину. На правом плече у этого колоритного персонажа висел драный, застиранный, латаный-перелатаный рюкзак из джинсовой ткани, судя по виду, абсолютно пустой, из наколенного кармана брюк неприкрыто выглядывало закрытое желтым алюминиевым колпачком стеклянное горлышко. Вызывая недоумевающие, а порой и откровенно насмешливые взгляды прохожих, этот странный тип двинулся в сторону Зубовской площади ленивой шаркающей походкой человека, которому в обозримом будущем абсолютно нечем заняться.
Сделав большой крюк и с помощью пары нехитрых приемов убедившись, что за ним никто не следит, он вышел к Крымскому мосту и спустился в метро. Через несколько минут он уже входил в тесно заставленное ячейками автоматических камер хранения помещение на Киевском вокзале. При виде этой неряшливой фигуры постовой милиционер, отиравшийся возле стеклянной будки дежурного, недовольно пожевал губами, кашлянул в кулак и, переглянувшись с сидевшей в будке симпатичной служащей, спросил у подозрительного пассажира документы. Недовольно ворча, патлатый тип принялся рыться в многочисленных карманах своей мотоциклетной куртки, потом, спохватившись, скинул с плеча рюкзак, по локоть запустил в него руку и наконец предъявил сержанту паспорт, который выглядел еще более потрепанным и грязным, чем его владелец.
Паспорт оказался в полном порядке, прописка в нем стояла московская, и сержант вынужден был взять под козырек, остро жалея о тех временах, когда таких вот волосатиков без разговоров грузили в «воронок» и в двадцать четыре часа высылали на сто первый километр без суда и следствия. Волосатик, которого, если верить документам, звали Борисом Варнаковым, небрежно засунул паспорт в первый подвернувшийся под руку карман и, больше не обращая внимания на сержанта, двинулся в глубь помещения, задержавшись лишь для того, чтобы купить у симпатичной дежурной пару жетонов.
– Варнаков его фамилия, – неодобрительно сказал сержант дежурной, когда патлатый гражданин скрылся в одном из узких проходов. – Варнак и есть. Вылитый.
Дежурная – чистенькая, хорошо ухоженная и умело накрашенная брюнеточка с бриллиантами в розовых ушках и с длинными, отливающими перламутром ноготками – в ответ лишь брезгливо надула густо подмалеванные пухлые губки: стареющие неформалы интересовали ее примерно так же, как живущие в канализации крысы.
Вызвавший недовольство работников вокзала своей чрезмерной волосатостью гражданин Варнаков остановился перед ячейкой номер пятьсот восемьдесят три, по памяти набрал несложный код и, дождавшись щелчка сработавшего механизма, открыл дверцу. В глубине ячейки стояла полупустая спортивная сумка, в которой под спутанной в клубок грудой несвежего белья хранилась плоская стальная коробочка, перехваченная черной аптечной резинкой. Убедившись в том, что коробка на месте, гражданин Варнаков задернул «молнию» сумки, повесил сумку на плечо и тщательно запер пустую ячейку, опустив в приемную щель еще один жетон.
Проходя мимо громоздкого, как старинный шкаф, сержанта, Абзац сделал испуганное лицо и вынул из кармана паспорт, демонстрируя полную готовность вторично подвергнуться проверке документов. Сержант поморщился, словно ему дали понюхать какой-то тухлятины, и демонстративно отвернулся к дежурной. Девочка за стеклянной перегородкой выглядела довольно привлекательной, но Абзацу не понравился ее взгляд – пустой и бессмысленный, как у фарфоровой куклы или у самки паука.
Придерживая висевшие на одном плече рюкзак и сумку, Шкабров, временно ставший Варнаковым, поднялся на пригородный перрон. Голова под кепи и лохматым париком вдруг начала ужасно чесаться. В черной кожанке было жарко, несмотря на пасмурную погоду, голова раскалывалась, и чертовски хотелось выпить. Он погрузился в полупустую электричку и, как только состав тронулся, сразу же вышел в тамбур. Здесь он вынул из наколенного кармана заветную бутылочку и сделал приличный глоток. После этого, немного успокоившись, он спрятал бутылку, закурил и стал смотреть в окно.
Ехать пришлось долго – почти два с половиной часа, но до вечера оставалось очень много времени, и Абзац не нервничал. Кондратов не появится у себя на даче раньше восемнадцати тридцати, а то и девятнадцати часов. Времени хватит на все, волноваться не о чем. За оставшиеся три или четыре часа можно успеть проникнуть на дачу, затаиться там, выбрав удобное для нападения место. Летом Папа ночует в основном на даче, поближе к природе. Там, среди берез и елок, за крепкими железными воротами и двухметровым забором под охраной своих мордатых «помощников» господин депутат чувствует себя увереннее, чем в городе. Каждый посторонний там на виду, и никто не сможет подойти к дому незамеченным – так, по крайней мере, считает господин Кондрашов. Пусть потешится иллюзиями, пока есть время. Пусть попарится в баньке, выпьет коньячку, повозится в кровати с молодой длинноногой девкой и спокойно уснет, чтобы больше никогда не проснуться. В его возрасте и при его комплекции сочетание баньки, коньяка и девочек крайне опасно для здоровья. Не успеешь оглянуться, как к тебе подкрадется обширный инфаркт – то, что в народе называется «кондратий хватил». Ну, не забавно ли: «Кондрашова хватила кондрашка!». Многие найдут этот плоский каламбур заслуживающим грустной улыбки.
Обернутая ватой запаянная ампула лежала в металлической коробке на дне спортивной сумки. Заключенная в ней жидкость имела длинное название, которое Абзац даже не пытался запомнить, и очень сложный химический состав. Вдыхание паров этой бесцветной жидкости мгновенно вызывало обширный инфаркт миокарда, за что сама жидкость вкупе с аналогичными по воздействию на организм препаратами получила неофициальное название «инфарктный газ».
Абзац мечтательно улыбнулся, затягиваясь сигаретой. Как это, в сущности, просто – отправить человека в мир иной так, чтобы никто ничего не заподозрил. Всего-то и надо, что проникнуть в дом, дождаться, пока все угомонятся, подойти к постели и надломить под носом у спящего тоненькую стеклянную трубочку, внутри которой заперта смерть, не имеющая ни цвета, ни запаха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51