– Мне вот так! – провел он по горлу. – Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глуби­ну закутка к освещенному окошку Валюхи.
Багров откупорил поллитровку и опрокинул в жаж­давшую гортань. Но ни на мгновение не поддался жела­нию опорожнить посуду до дна. Он напьется вдосталь, до полного забытья. Но после. После. Оторвался от горлышка, сунул Зубатому солидный остаток. Тот поднес другу заветный огурчик. Багров куснул, не ощутил никакого вкуса.
Водка с отвычки слегка оглушила. Он присел на ящик, ожидая, пока предметы вокруг обретут должную четкость. Зубатый, нервничая, стоял на стреме: вот-вот потянутся завсегдатаи на Валюхин огонек.
– Куда ты теперь, Миша?
– Не твое собачье дело.
– Тоже верно… – смиренно признал Зубатый. – Может, чего надо? Из жратвы там, одежонки?
Багров тряхнул просветлевшей головой, забрал непо­чатые бутылки.
– Мне от тебя надо одно – топай домой, и чтоб ни звука!
…Миновав спортплощадку и ледяную горку, Багров приблизился к зданию школы.
Проверил, на месте ли нож, и постучал в боковую дверь. Молчание и тишина. Он постучал еще раз. Застек­ленный верх двери слабо осветился, донесся кашель, потом женский басок:
– Кого надо?
– Семен Григорьевича позови, – прикрыл Багров будничной интонацией все то невыносимое, что привело его к двери Загорского.
– Уехал в командировку.
– Куда?!
Голос подвел его: слишком нежданно и несправедли­во было отнято вожделенное: «Сейчас… вот сейчас… На­конец-то!»
– А ктой-то? – обеспокоилась женщина.
– Свой, тетка Пелагея, свой.
Магическое слово. Как не ответить своему?
– В Новинске Семен Григорьевич. По учебному воп­росу. – Но свой вроде как перепуган, и голос не разбе­решь чей. – Да ктой-то там?
– Надолго он?
– Дня, сказался, на четыре.
Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, толь­ко холодом обдало грудь и шею.
– Стряслось чего? – спросила она в темноту.
Четыре дня! Для Багрова четыре дня были – что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на «до» и «после». «До» истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться.
Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множе­ству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня – как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения.
Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке…
Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет.
Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?..
Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца.
Сейчас бы дедова меду. И с водкой.
Дед Василий!.. Он же послан в город за Майей! Уви­деться с ней «после» – единственное, о чем думал Баг­ров, дальше он не заглядывал. И хотя «после» не наступи­ло, отодвинулось, заградилось массой возможных пре­пятствий, – мысль о встрече с женой затомила горькой и жгучей усладой. Даже сердце захолонуло, когда предста­вилось, что она, может быть, уже ждет. Сколько бы ни ярился он на изменницу, разлюбить ее не мог.
Багров скрылся в тени дома и стоял, раздираясь над­вое между необходимостью спешить в Новинск и желанием увидеть Майю. Вернуться к ней из Новинска надежды почти не было. Всякому везению есть предел…

* * *
Томину давно пора бы мчаться в Москву, а он все торчал в еловской дежурке, обговаривая с Гусевым – замначем по оперативной части – детали и тонкости предстоящей ловли Багрова. Мечту о чистой рубашке и душе пришлось похоронить. Побрился он, пока пытались дозвониться до Загорского. Не мешало предупредить че­ловека. Раз они знали, где директор школы, то и Багров легко мог узнать. Два часа на попутке – вот тебе и Новинск. Но Загорский еще не возвращался в гостиницу.
Томин начал прощаться.
– Ладно, думаю, сегодня событий не предвидится. Утром вернусь.
Было условлено, что его добросят до магистрального шоссе и там Гусев водворит его в ходкую машину, держа­щую курс на столицу. Томин уже разговаривал со Зна­менским – извинился, что опоздает.
– Ну, пожелаю вам… – протянул руку дежурный. – Шофер давно мотор греет.
– Да-да, гоните меня… – в воображении призывно возник праздничный стол; но неутихающая смутная тре­вога опять пересилила: – Только еще попробуйте Но­винск, а?
Дежурный не стал спорить, проще набрать номер. На сей раз Загорский оказался на месте.
– Пожалуй, лучше мне, – решил Томин. – С посто­ронним человеком легче о таких деликатных… Семен Григорьевич? Здравствуйте, с вами говорит старший ин­спектор Томин из Московского уголовного розыска.
Загорский удивился. Выслушав томинскую версию при­чин и целей побега Багрова, произнес с отвращением:
– Какая дикость!
Но дальнейшие рекомендации встретил в штыки:
– Простите, это для меня неприемлемо. Вероятно, вам рисуется робкий интеллигент, который побежит от­сиживаться в милиции… Никаких «но»! Завтра же я воз­вращаюсь в Еловск!
– Разъединился, – досадливо пожал плечами То­мин. – Ну почему люди так упрямы?
Они с Гусевым направились к выходу, столкнулись с Виктором.
– Новостей не принес? – спросил Томин.
– Нет. Майя Петровна минут пятнадцать как домой пошла… Матвей Зубатый шмыгнул, тихонький такой, даже трезвый вроде… Старый пасечник в город при­плелся.
– Дед Василий? – недоуменно сощурился Гусев. – По зимнему времени его никогда не видно.
– Что за дед? – перестраховки ради поинтересовался Томин.
– Савелия Багрова закадычный был друг. Зачем это он из берлоги вылез?.. А-а, у Алабиных нынче сорокови­ны справляют, должно, к ним… Да поедем мы, товарищ майор, или нет? – шутливо притопнул Гусев на Томина.
– Едем, едем.
Они вышли, дежурный зевнул, поболтал термосом – пустой.
– Витек, организуй кипяточку. Допек этот старший инспектор. Больно моторный.
Затрещал телефон.
– Дежурный Еловского горотдела милиции… – ска­зал он. – Телефонограмму? Давайте.
Принялся записывать, внезапно изменился в лице, продолжая писать, вывернул трубку микрофоном вверх и одышливо запричитал:
– Витя! Виктор! Вороти его! Вороти скорей!..
Тот чудом успел задержать машину в последний мо­мент.
– Вот, товарищ майор, – сокрушенно показал де­журный запись в книге.
Гусев наклонился через плечо Томина, и оба прочли:
«По вашему запросу № 132/п о розыске совершившего побег из мест лишения свободы Багрова Михаила Терентьевича сообщаем: фотография Багрова предъявлялась работникам междугородных рейсовых перевозок. Шофером автобазы № 4 Тульского стройкомбината Сердюком разыскиваемый опознан как попутный пассажир, который сошел с автомашины Сердюка, не доезжая до Еловска 12-ти километров, сегодня около 11-ти часов…»
Эх! Они напридумывали с три короба хитростей, но – в расчете на завтра-послезавтра. Багров же стал реальностью сегодня.
Требовался полный пересмотр планов. Какой вечер у Томина погорел! Какие пельмени! Какой тост пропал ни за грош!

* * *
Кто не едал пельменей Маргариты Николаевны Зна­менской, тому бесполезно расписывать достоинства оных. Достаточно сказать, что их никогда не бывало много, хотя, случалось, намораживала Маргарита Николаевна по целому ведру. И неизменно они перешибали любое другое угощение и делались гвоздем стола. Количество едоков значения не имело: пельмени съедались подчис­тую что впятером, что вдесятером – всегда.
Порой она даже в гости ходила с кульком пельменей, как другие несут в подарок собственной выпечки торт или бутыль домашней наливки.
От Маргариты Николаевны домогались рецепта, сек­рета. Она охотно делилась опытом. Хозяйки выполняли все в точности. Получалось вкусно – и только. А у Марга­риты Николаевны – потрясающе. Но она сама не знала, отчего ей так удавались эти маленькие полумесяцы с мясной начинкой…
В последние годы многолюдные сборища у Знаменс­ких бывали редки. Отошли в прошлое со смертью главы дома. К тому по выходным вечно набегали друзья и сослуживцы, в основном почему-то молодежь. Теперь отмечался лишь Новый год и семейные даты, да и то в узком кругу.
Но нынче день выдался особенный, и Знаменские задумали его широко. На кухне с утра хлопотали инсти­тутские подружки Маргариты Николаевны. Пал Палыча снаряжали то в булочную, то на рынок. Колька сдвигал столы и бегал занимать у дворовых приятелей стулья.
Кибрит тоже пришла загодя, с намерением помочь. Но ее Маргарита Николаевна на кухню не пустила; поса­дила прометывать петельки и пришивать пуговицы к новой кофточке, которую намеревалась надеть. Белая коф­точка, черная вразлет юбка и гранатовая брошь в форме бантика у горла – вот и весь наряд. Да свежевымытые, пышной волной уложенные волосы без намека на седину. Такая хорошенькая, моложавая юбилярша – хоть замуж выдавай!
Зиночка увлеклась, заставила ее накрасить ресницы, тронуть губы.
– Ну хоть чуточку! Слегка!
– Да у меня и помада-то засохла…
Но минимум косметики действительно придал лицу праздничность и яркость.
Потом они препирались о туфлях: Маргарита Никола­евна предпочитала более разношенные, Зиночка настаи­вала на изящных коричнево-красных.
– Один час вы стерпите, а там можно сменить, ник­то не заметит. И, пожалуйста, не выскакивайте в пере­днюю! Вы должны принимать торжественно, посреди комнаты… А теперь хотите не хотите, маникюр.
– Не до него мне было со стряпней. А сейчас уже поздно, буду вонять ацетоном.
– Не будете! Фен у вас есть? Высушим мгновенно! Где лак?
Маргарита Николаевна, смеясь, покорялась. Когда кто-то заглядывал, спрашивая инструкций, Кибрит заслоняла ее, оберегая предстоящий эффект.
– Поздравительная телеграмма! – возвещал из коридора Колька и щелчком отправлял листок под дверь.
– Коля, скажи Павлику, пусть…
– Он ненадолго отбыл.
– Неужели на работу вызвали?! – испугалась Маргарита Николаевна.
– Нет-нет, – успокоила Кибрит. – Это он за подарком. Я знаю.
Подарок добывался при ее участии, и было немножко неспокойно – как-то еще Маргарита Николаевна примет подобное подношение.
– Поздновато он что-то спохватился, скоро народ пойдет… Зиночка, почему я вас так редко вижу? Одно время, честно говоря, мне казалось… Я была почти уверена.
– Одно время мне тоже казалось, Маргарита Николаевна, – без обиняков созналась та.
– А теперь?
– Как-то… заглохло.
– У вас или у него?
– По-видимому, у обоих…
– Как жаль!
– Мама, тебя Шурик просит к телефону!
– Ты вернулся, Павлик! Очень хорошо, но подойти не могу, маникюр делаю… Нет, Зиночка, мало сказать, жаль! Боюсь, он без вас останется бобылем.
– Вот этого допускать нельзя, – подняла Кибрит серьезные глаза. – При его работе нужно очень много домашнего тепла. В противовес.
– Разве я не понимаю! Семейные заботы, семейные радости. Может, это временное охлаждение? Ведь вы так друг другу подходите, Зиночка!
Кибрит тронуло искреннее огорчение Маргариты Николаевны. Непростительно расстраивать человека в та­кой день.
– Все может быть! – бодро согласилась она и загудела феном.
Начали прибывать гости. Первый плотный косяк со­ставили старые друзья. Тех, что с отцовой стороны, легко было отличить по цветам в руках. Все они так или иначе занимались физиологией растений, биологией растений и массой иных «логий» (а попросту говоря, ботаникой), и букет в феврале не представлял для них проблемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16