Теряя сознание, она несколько раз упомянула о какой-то бутылке, которую они в неё засовывали. В связи с тяжёлым состоянием пострадавшей, нуждавшейся в срочной операции, и последовавшей за этим неразберихой пробу на так называемый «биоматериал», которую берут сразу после заявления об изнасиловании и которая впоследствии является очень важным, а иногда и единственным доказательством преступления конкретных лиц, не взяли.
Матери о случившемся сообщили только рано утром, и теперь она, застывшая, как восковая фигура, сидела у двери отделения, куда поместили её дочь. Получив ещё одну справку с диагнозом, оперы разделились. Один направился в РУВД, а другой присел на диванчик недалеко от матери и стал ждать, стараясь не смотреть в её сторону.
Прибывшей в 14-е отделение милиции группе повезло больше. Совместно с участковым и оперативниками из отделения они отправились прочёсывать злополучный парк. Через полтора часа пошёл мелкий дождь. Ещё через некоторое время, то и дело поскальзываясь на мокрой траве и хватаясь замёрзшими пальцами за ветви кустов, едва не уронив фуражку и выматерившись по этому поводу, один из участковых вышел на небольшую полянку метрах в пятистах от главного входа, оглянулся по сторонам и понял: нашли. Трава на поляне была примята, а кое-где и вытоптана, виднелись чёткие следы волочения. Пузырилась под дождём серая вода крошечного озера. На кустах болталась разорванная блузка, в стороне валялись смятые голубые брюки и разорванные колготки.
Вызвали эксперта. В ожидании его приезда перекурили, обсуждая ситуацию и положение Ковалёва, а потом, пока дождь ещё не успел уничтожить все следы, сами ещё раз прочесали поляну и её окрестности. В траве нашли около двух десятков окурков, достаточно новых на вид, размокшую пачку из-под сигарет «Мальборо» и пластмассовую пробку от бутылки шампанского. Около кустов, за которые зацепилась блузка, на земле остался чёткий след автомобильного протектора, а рядом с ним валялись пара окурков и газовая зажигалка в белом пластмассовом корпусе. Немного в стороне, под деревом, лежали шёлковые трусики с порванной резинкой.
Бутылка из-под итальянской «спуманты», о которой упоминала Катя, когда её увозила «скорая помощь», покоилась на дне озера. Там же лежала и её сумочка, в которую Саша, прежде чем выбросить, положил кирпич. Но дно озера никто не проверял.
Прибывший эксперт сфотографировал общую картину места происшествия и упаковал найденные вещи. Поковыряв кучу размокших окурков, он досадливо покачал головой и надолго присел над оттиском протектора. Осмотрев его, он заявил, что для идентификации след не пойдёт, слишком малы фрагменты, да и те, что есть, сильно размыты дождём.
Составив протокол осмотра места происшествия, все двинулись в 14-е отделение. Вечерней смене участковых и оперативников было дано задание произвести обход прилегающей к парку территории и побеседовать с жильцами домов. Существовал какой-то мизерный шанс, что это даст результат.
К восьми часам вечера Катя пришла в себя, и врачи разрешили недолго переговорить с ней.
Лёжа на спине, накрытая до подбородка одеялом, Катя тихим, неживым голосом сообщила, что подать заявление категорически отказывается, претензий ни к кому не имеет и привлекать к ответственности никого не собирается, а единственное её желание заключается в том, чтобы её оставили в покое. Просто оставили в покое. Чтоб никто её не трогал и не приставал с дурацкими вопросами. Она не хочет никого видеть. Нет, она не боится — у неё ведь дядя милиционер, и он сможет защитить её не хуже, чем вся милиция города этой ночью. Да, она понимает, что такое может случиться с любой другой девушкой, но ей-то что, с ней уже случилось. Пусть каждый решает за себя. Она уже решила. Так что не надо больше приходить. И её героический дядя пусть не приходят, его она хочет видеть в самую последнюю очередь.
Вздохнув, опер встал, собрал свои бумаги, посоветовал ещё раз все обдумать и отправился в РУВД писать рапорт о результатах беседы.
* * *
В половине девятого вечера, через десять минут после того, как гориллоподобный молодой человек завёл в квартиру бухгалтера Иванова потрёпанную жизнью большеротую блондинку в облегающем платье, получил от него две банкноты по пятьдесят долларов и ушёл, пообещав вскоре вернуться, в дверь позвонили. Запертый на кухне сенбернар залаял и стал царапать дверь. Сначала Иванов, занятый волнующей процедурой знакомства, вообще не хотел открывать, но звонки продолжались, и он, выругавшись, направился в коридор. Блондинка, ухмыльнувшись, села на диван, вытянула короткие пухлые ноги и стала изучать «стрелку» на колготках.
Посмотрев в «глазок», Иванов увидел мужчину в милицейской форме, немолодого, поседевшего, но с лейтенантскими погонами.
— Кто там?
— Милиция. Участковый инспектор Данилин.
— Зачем? — Иванов заволновался. — Я никакую милицию не вызывал!
— Я сам пришёл, — устало объяснил Данилин. — Мне надо с вами поговорить.
— Не о чём нам с вами разговаривать, я все равно ничего не знаю, — волнуясь ещё больше, выпалил Иванов. — Вы лучше в сороковую квартиру сходите, там Караваевы уже третий день пьют. А если я нужен, так присылайте повестку, тогда приду. А так вы не имеете права!
— Послушайте, вы можете дверь открыть? — Данилин смотрел прямо в «рыбий глаз», дающий полный обзор лестничной площадки, и бухгалтеру казалось, что милиционер каким-то образом видит и его, и сидящую в спальне проститутку из «Жаннет». —Я по всем квартирам хожу. Откройте просто дверь, я внутрь заходить не буду. Мне надо у вас кое-что спросить.
— Спрашивайте так, — предложил Иванов, уже сожалея о том, что вообще оказался в этот вечер дома.
— Понимаете, я не хочу орать на всю лестницу. Много времени наш разговор не займёт. Честное слово. — Данилин снял фуражку и провёл ладонью по лбу. — Не верите мне, так позвоните в 14-е отделение милиции, телефон есть в любом справочнике. Там сидит дежурный, капитан Парфёнов. Он вам подтвердит, что я — это я и действительно пришёл по делу.
Иванов задумался. Настырный мент явно не собирался уходить ни с чем.
— Подождите, я сейчас открою.
Бухгалтер добежал до спальни. Блондинка сидела на диване, курила длинную сигарету и встретила его скучающим взглядом.
— Не выходи никуда и не шуми. Я сейчас приду.
Плотно прикрыв дверь, Иванов метнулся обратно в коридор, отпер два замка, снял цепочку и вышел за порог.
— Покажите ваше удостоверение.
Участковый достал из нагрудного кармана рубашки красную книжечку с гербом на обложке и протянул её Иванову. Глядя на сосредоточенное лицо бухгалтера, Данилин подумал, что тот наверняка не знает, как отличить подлинную «ксиву» от поддельной, и дай он ему «удостоверение рэкетира», которые некоторое время назад продавались во всех ларьках, жилец изучал бы его не менее дотошно и серьёзно.
Когда Иванов перевернул книжечку и стал рассматривать выдавленный на корочках герб СССР, Данилин мысленно посоветовал ему проверить и водяные знаки.
— Слушаю вас, Юрий Михайлович.
Иванов вернул удостоверение.
— Вы в этой квартире постоянно проживаете?
— Да, с женой.
— Вчера вечером из дома никуда не выходили? Может, собаку свою выгуливали?
— Да-а, выходил… А что случилось?
— Во сколько это было?
— Часов в десять, наверное. Точно не помню, я ж на часы-то не смотрел! А что…
— В сторону парка случайно не ходили? Может, обратили внимание на что-нибудь необычное: какие-нибудь машины, или люди интересные, или, может, кричал кто-то? Не помните ничего такого?
Иванов, конечно же, сразу вспомнил заехавший в парк «ниссан». Но говорить об этом почему-то не захотелось. Когда в голове промелькнула увиденная вчера картина, oн вдруг сообразил, что точно такой же, если вообще не этот самый, джип есть у «центровой» группировки, являющейся «крышей» его МП. И кому, как не ему, бухгалтеру знать, каким осторожным надо быть при общении с этими ребятами и во что может вылиться опрометчиво сказанное слово. Им ведь убить — раз плюнуть, и никакой участковый не поможет. Везде найдут и достанут.
— Нет, знаете, ничего такого не припоминаю… Люди как люди. И машины как машины, я на них вообще внимания не обращал. А кричать — так у нас во дворе каждый вечер кричат. А вчера… Нет, вчера спокойно всё было, ещё и погода такая приятная была.
— Значит, ничего? А супруга ваша? Она сейчас дома?
Возникла пауза, во время которой Иванов пожалел о том, что вообще ляпнул про жену, а у Данилина возникло острое желание подвинуть собеседника в сторону и осмотреть квартиру.
— Нет, знаете ли, её вообще в городе нет. Она у матери, в Днепропетровске, уже несколько дней.
Заискивающе улыбаясь, Иванов рассматривал галстук участкового.
— Ну ладно, извините за беспокойство. Как ваша фамилия?
Данилин сделал пометку в своём блокноте, попрощался и направился к следующей двери. Ему предстояло обойти ещё больше двухсот квартир.
Вернувшись в спальню, Иванов вытер вспотевший лоб и с чувством произнёс:
— Совсем распоясались, козлы! Ни днём ни ночью покоя нет!
Блондинка понимающе улыбалась, покачивая головой.
* * *
Начальник 14-го отделения милиции майор Колосов сидел за столом, поглядывал на иссечённые дождём чёрные квадраты окон своего кабинета, курил «Родопи» и изучал материал проверки обстоятельств случившегося с Екатериной Ветровой. Он состоял всего из нескольких листов бумаги разного формата, исписанных разными почерками и скреплённых металлической скрепкой.
Стандартный бланк телефонограммы из больницы, неразборчиво заполненный усталым дежурным, с лиловым квадратом печати в нижнем углу и его собственной резолюцией: «т. Николаев А.А., проведите проверку и доложите», — в верхнем. Протокол осмотра места происшествия. Больничная справка с уточнённым диагнозом Ветровой. Два куцых объяснения, матери и подруги пострадавшей, от которой она так неудачно ушла вчера вечером. Два рапорта оперативников РУВД, выезжавших в больницу, и пара справок от участковых, успевших обойти свои территории. Они были стандартными: «Не видел», «Не знаю». Иногда против номера квартиры стояло примечание — в лучшем случае: «Двери никто не открыл», в самом неприятном: «Двери открыть отказались, предложили прислать повестку». Что ж, повестки им пришлют, и явятся они в одинаково безрадостные кабинеты отделения милиции, РУВД или районной прокуратуры, где все равно будут твердить то же самое: не видел, не знаю.
Колосов понимал людей, такое уж сейчас время, что пустить в квартиру незнакомого человека, пусть даже одетого в милицейскую форму, может оказаться совсем небезопасным. Но если уж не пускать, так всех. Однако число квартирных грабежей и разбоев растёт, и ведь пускают-то в свои квартиры преступников, как правило, сами хозяева. Пускают ранее не виденных, но назвавшихся водопроводчиками, почтальонами, соседями. Пускают, не крича через двойные двери, что никого не вызывали, не перезванивая в жилконтору или на почту, чтобы уточнить фамилию и приметы пришедшего. Пускают, дают себя связать и вынести накопленное добро, а потом бегут в отделение и, сидя на расшатанном стуле в кабинете дежурного опера, требуют: «Найдите!» Дежурный регистрирует заявление в своей толстой книге, докладывает руководству. Участковый или опер отправляются снашивать каблуки о лестницы дома, где живёт потерпевший, стучаться в запертые двери и получать знакомые ответы.
Иногда, правда, люди сообщают полезные сведения. Говорят, не боясь, что кто-то найдёт и убьёт, и не стесняясь того, что некоторые газеты такую помощь милиции называют стукачеством, а прыткие журналисты, вчера ругавшие власти за допущенный разгул преступности, на следующий день кидаются подсчитывать число сексотов и радостно перечислять статьи Конституции, нарушенные Указом президента о мерах по защите от бандитизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43