И не видела Блимунда, как прибыли из разных мест, но отнюдь не пешим ходом, более трехсот францисканцев, дабы присутствовать на освящении, так сказать, придать оному блеск своим присутствием, будь вместо них доминиканцы, одного монаха недосчитались бы. Пропустила она триумфальное шествие сей рати, маршировали воины божий по четверо в ряд, явились поглядеть, подготовлены ли кельи-казармы, стрельбище, дабы души уловлять, арсенал и пороховой погреб, где за боеприпасы святые дары, явились поглядеть, вышита ли надпись на стяге, In hoc signo vinces , a если для победы одного лишь знака мало, да будут пущены в ход насильственные меры убеждения. В это время Блимунда спит, неподвижная, словно камень, если не пнут камень ногой, он врастет в землю, трава вокруг зазеленеет, так оно бывает, когда долго длится ожидание.
Под вечер, когда назначенные на тот день празднества завершились, Алваро-Дього с женою вернулись домой, но вошли не со стороны двора, а потому о возвращении Блимунды узнали не сразу, лишь когда Инес-Антония пошла загонять в курятник кур, разгуливающих по двору, она обнаружила в сарае невестку, та спала, но все тело ее яростно дергалось, еще бы, ведь она в тот миг убивала доминиканца, но Инес-Антонии не угадать ее снов. Войдя в сарай, она тронула Блимунду за руку, не стала пинать ногою, не камень ведь, человек, и Блимунда в испуге открыла глаза, не зная, где находится, во сне была сплошная темень, а тут всего лишь сумерки и вместо монаха эта женщина, кто она, ах да, сестра Балтазара, А Балтазар где, спрашивает Инес-Антония, глядите, как бывает, тот же вопрос задавала себе Блимунда, как ей ответить, с трудом поднялась на ноги, все тело у нее ноет, сотню раз убивала она монаха, сотню раз воскресал он, Балтазар еще не может прийти, сказать это все равно что промолчать, не в том вопрос, может он прийти или нет, а в том, почему не приходит он, Надумал остаться в Турсифале управителем, все объяснения годятся, лишь бы давали им веру, порою на помощь приходит равнодушие, так и с Инес-Антонией, она жизнь брата не принимает близко к сердцу, если осведомляется о нем, то из любопытства, и только.
За ужином, подивившись длительной отлучке Балтазара, три дня, как ушел, Алваро-Дього сообщил точные сведения о том, кто уже приехал и кто ожидается, королева и супруга наследника дона Мариана-Витория остались в Беласе, поскольку в Мафре остановиться негде, и по той же причине инфант дон Франсиско отправился в Эрисейру, но больше всего Алваро-Дього гордится тем, что, так сказать, дышит одним воздухом с королем, с престолонаследником доном Жозе и с инфантом доном Антонио, они ведь остановились напротив, во дворце виконта, когда мы ужинаем, они тоже ужинают, через дорогу от нас, эй, соседушка, дай-ка соуса. Равным образом прибыли уже кардинал Кунья и кардинал Мота, а также епископы городов Лейрии и Порталегре, что в Португалии, и городов Пара и Нанкин, что подале, но епископы-то не там, а здесь, весь двор приезжает, дворян без счета, Дай Бог, чтоб Балтазар вернулся в воскресенье, поглядел бы на праздник, сказала Инес-Антония тоном, не допускающим возражений, Вернется, должно быть, пробормотала Блимунда.
В ту ночь она спала дома. Забыла съесть хлеб перед тем, как встать, и, когда вошла в кухню, увидела двух прозрачных призраков, клубки внутренностей, пучки белых нитей, весь ужас жизни, ее затошнило, она поспешно отвернулась и принялась жевать хлеб, но Инес-Антония сказала с беззлобным смешком, Гляди, да ты никак беременна, это после стольких-то лет, бесхитростные слова, удвоившие муку Блимунды, Теперь ничего не будет, даже если бы я захотела, подумала она, вернее, мысленно вскрикнула. В этот день должны были благословлять кресты, картины в часовнях, ризы и прочие предметы культа, а потом монастырь и все его службы. Народ толпился на улицах, в помещения его не пускали, а Блимунда даже из дому не вышла, довольствовалась тем, что видела, как садится король в карету в обществе престолонаследника и инфанта, он должен был встретиться с королевой и их высочествами, вечером Алваро-Дього изложил все наилучшим образом.
Наконец настал славнейший из дней, незабываемая дата, двадцать второе октября года Божьей милостью тысяча семьсот тридцатого, в сей день королю дону Жуану V исполняется сорок один год, и он узрит освящение самого поразительного из всех монументов, воздвигнутых в Португалии, он, правда, еще не достроен, но, как говорится в народе, у кривого бочара и бочка кривобочка. Такие были диковинные церемонии, не описать, Алваро-Дього видел, да не все, у Инес-Антонии все в голове перепуталось, Блимунда пойти пошла, показалось ей, нехорошо отказываться, но то ли спала, то ли бодрствовала, не разберешь. Вышли они из дому в четыре часа утра, чтобы занять на площади хорошее место, в пять построились войска, повсюду пылали факелы, затем стало светать, погожий будет денек, да, сеньоры, Господь хозяин рачительный, теперь уже виден во всем великолепии патриарший престол под балдахином алого бархата с золотою отделкой, земля перед ним устлана коврами, красота, а на алтаре кропильница и кропило, и прочая утварь, уже построилась торжественная процессия, которая обойдет вокруг церкви, впереди выступает король, за ним инфанты и дворянство, по степени знатности, но главное лицо в нынешнем празднестве патриарх, он благословляет соль и святит воду, кропит святою водой стены, видать, маловато ее было, а будь ее сколько надобно, не свалился бы с тридцатиметровой высоты Алваро-Дього, как случится немногими месяцами позднее, затем патриарх троекратно ударяет посохом в большие срединные врата, они закрыты были, как говорится, без Троицы дом не строится, врата отворились, и процессия вошла, весьма сожалеем, что не могут войти ни Алваро-Дього с Инес-Антонией, ни Блимунда, хоть ей-то от всего этого никакой радости, увидели бы церемонии, частью возвышенные, частью трогательные, то приходится падать ниц всем телом, то возноситься всей душою, да не мешкая, вот, к примеру, вычерчивает патриарх концом посоха по кучкам пепла, разложенным по полу церкви, буквы греческого и латинского алфавита, все это смахивает скорее на колдовство, будь по моему веленью и по моему хотенью, чем на канонический ритуал, да и дальше сплошные масонские обряды, тут тебе и сусальное золото, и ладан, и снова пепел, и соль, и белое вино в серебряном сосуде, известь и толченный в порошок камень на подносе, серебряный мастерок, золоченый черпачок и невесть что еще, а уж как патриарх лицедействует и чародействует, одно слово, священнодействует, пускает в ход и благословение, и елей, и мощи двенадцати апостолов, вот так, всех двенадцати, на это ушло целое утро и большая часть дня, было пять часов, когда патриарх начал служить торжественную мессу, на которую тоже потребовалось время, и немалое, наконец отслужил, вышел к амвону, установленному на балконе Дома Благословения, дабы осенить благословением народ, дожидавшийся на площади, семьдесят тысяч человек, а то и восемьдесят, все повалились на колени под шуршание одежек, по всей площади прошуршало, вот мгновенье, сколько лет жить буду, не забуду, дон Томас ди Алмейда произносит с высоты слова благословения, у кого глаза хорошие, тому видно, как губы шевелятся, ушам-то ничего не слышно, было бы это в наше время, загремели бы микрофоны, трубный глас с электронным устройством, всему свету, urbi et orbis , истинный глас Иеговы, коему пришлось прождать тысячелетия, чтобы наконец вняла ему земля, но и ныне величайшая мудрость человека состоит в том, что он довольствуется тем, что имеет, покуда не изберет чего получше, вот почему пребывает в столь великом ликовании селение Мафра, что бы там это слово ни означало, с людей довольно и того, что видят они размеренные мановения десницы, сверху вниз, слева направо, поблескивающий перстень, великолепие золота и алых тонов, снежную белизну батиста, слышат, как ударяется посох о каменную плиту, привезенную из Перо-Пинейро, вспомните, что было, гляньте, она кровоточит, чудо, чудо, чудо, последнее движение в своей жизни сделал Франсиско Маркес, когда вытащил подпорку, удалился пастырь со свитою, паства повставала с колен, празднество будет продолжаться, всего освящение продлится неделю, нынче первый день.
Блимунда сказала золовке и зятю, Скоро вернусь. Спустилась по тропинке в опустевшее селенье, кое-кто из жителей в спешке не удосужился даже затворить двери и окна. Блимунда зашла в сарай за котомкой и одеялом, в кухне собрала, что могла, из еды, взяла деревянную миску, ложку, кое-какую одежду, свою и Балтазарову. Сложила все в котомку и вышла. Уже смеркалось, но теперь никакая ночь ей не страшна, ибо нет ночи чернее той, что стоит у нее в душе.
Девять лет искала Блимунда Балтазара. Изведала все дороги, пыль их и грязь, мягкий песок и твердый камень, сколько раз настигала ее мертвящая скрипучая стужа, дважды попадала она в снежные вьюги, лишь потому выжила, что еще не хотела умирать. Обгорела под солнцем дочерна, как головешка, в последний миг выхваченная из пламени, прежде чем успела превратиться в пепел, лицо истрескалось, словно палый плод, пугалом появлялась она на полях, призраком в селеньях, наводила страх на жителей затерянных хуторов. Куда бы ни приходила, везде спрашивала, не видел ли кто человека с такими-то и такими приметами, нет у него кисти левой руки, сам высокий, как лейб-гвардии солдат, борода окладистая и седоватая, а коли сбрил, лицо из тех, что не забываются, по крайней мере я не позабыла, и мог он прийти по проезжей дороге, как все люди, либо по тропкам, ведущим через поля, а мог свалиться с неба, прилететь на птице, сделанной из железа и ивовых прутьев, с черным парусом, янтарными шарами и двумя округлыми сосудами из тусклого металла, а в тех сосудах наивеличайшая тайна мира, коли остались от птицы той лишь обломки, от человека лишь прах, отведите меня на то место, стоит мне пальцем коснуться, и я узнаю их, даже глядеть мне не надо. Люди принимали ее за умалишенную, но, если оставалась она в тех местах на некоторое время, они видели, что все прочие слова ее и поступки вполне осмысленны, и начинали сомневаться в первом впечатлении, когда сочли ее малоумной. В конце концов она стала известна повсюду, и нередко сопровождало ее прозвище Летательницы из-за странной истории, что она рассказывала. Она садилась у дверей, вступала в беседы с женщинами, слушала их жалобы, сетованья, о радостях речь заходила реже, потому что мало их выпадает либо потому что люди, на чью долю выпадают они, держат их при себе, а может, еще по одной причине, человек, коли держит что-то при себе, хоть и не всегда уверен, что в самом деле это чувствует, да только нельзя же всего лишиться. Там, где проходила она, поселялось смутное беспокойство, мужья не узнавали жен, жены глядели на них не так, как прежде, а словно бы сожалея, что мужья не пропали без вести и нет надобности отправляться на поиски. Но эти самые мужья спрашивали, Что, уже ушла она, с необъяснимой печалью в сердце, и если жены отвечали им, Да нет, все еще здесь бродит, мужья выходили из дому в надежде снова встретить ее в лесу или в высоких хлебах, у реки, где мыла она ноги, за тростниковыми зарослями, где она раздевалась, не все ли равно где, ведь между руками и плодом, к которому они тянутся, острый клинок, к счастью, больше никому не пришлось от него погибнуть. Она никогда не входила в церковь, если там были люди, разве что отдохнет иной раз, сидя на полу или прислонившись к колонне, заглянула на минутку и сразу ухожу, мой дом не здесь. Прослышав о ней, священники передавали ей через кого-нибудь приглашение к исповеди, любопытствуя, какие тайны скрывает эта странница и паломница, какие секреты прячет это непроницаемое лицо, эти немигающие глаза, которые глядят так пристально и в определенные часы при определенном освещении подобны озерам, отражающим тени туч, но туч, что пробегают в душе человеческой, а не в воздухе, как обычные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Под вечер, когда назначенные на тот день празднества завершились, Алваро-Дього с женою вернулись домой, но вошли не со стороны двора, а потому о возвращении Блимунды узнали не сразу, лишь когда Инес-Антония пошла загонять в курятник кур, разгуливающих по двору, она обнаружила в сарае невестку, та спала, но все тело ее яростно дергалось, еще бы, ведь она в тот миг убивала доминиканца, но Инес-Антонии не угадать ее снов. Войдя в сарай, она тронула Блимунду за руку, не стала пинать ногою, не камень ведь, человек, и Блимунда в испуге открыла глаза, не зная, где находится, во сне была сплошная темень, а тут всего лишь сумерки и вместо монаха эта женщина, кто она, ах да, сестра Балтазара, А Балтазар где, спрашивает Инес-Антония, глядите, как бывает, тот же вопрос задавала себе Блимунда, как ей ответить, с трудом поднялась на ноги, все тело у нее ноет, сотню раз убивала она монаха, сотню раз воскресал он, Балтазар еще не может прийти, сказать это все равно что промолчать, не в том вопрос, может он прийти или нет, а в том, почему не приходит он, Надумал остаться в Турсифале управителем, все объяснения годятся, лишь бы давали им веру, порою на помощь приходит равнодушие, так и с Инес-Антонией, она жизнь брата не принимает близко к сердцу, если осведомляется о нем, то из любопытства, и только.
За ужином, подивившись длительной отлучке Балтазара, три дня, как ушел, Алваро-Дього сообщил точные сведения о том, кто уже приехал и кто ожидается, королева и супруга наследника дона Мариана-Витория остались в Беласе, поскольку в Мафре остановиться негде, и по той же причине инфант дон Франсиско отправился в Эрисейру, но больше всего Алваро-Дього гордится тем, что, так сказать, дышит одним воздухом с королем, с престолонаследником доном Жозе и с инфантом доном Антонио, они ведь остановились напротив, во дворце виконта, когда мы ужинаем, они тоже ужинают, через дорогу от нас, эй, соседушка, дай-ка соуса. Равным образом прибыли уже кардинал Кунья и кардинал Мота, а также епископы городов Лейрии и Порталегре, что в Португалии, и городов Пара и Нанкин, что подале, но епископы-то не там, а здесь, весь двор приезжает, дворян без счета, Дай Бог, чтоб Балтазар вернулся в воскресенье, поглядел бы на праздник, сказала Инес-Антония тоном, не допускающим возражений, Вернется, должно быть, пробормотала Блимунда.
В ту ночь она спала дома. Забыла съесть хлеб перед тем, как встать, и, когда вошла в кухню, увидела двух прозрачных призраков, клубки внутренностей, пучки белых нитей, весь ужас жизни, ее затошнило, она поспешно отвернулась и принялась жевать хлеб, но Инес-Антония сказала с беззлобным смешком, Гляди, да ты никак беременна, это после стольких-то лет, бесхитростные слова, удвоившие муку Блимунды, Теперь ничего не будет, даже если бы я захотела, подумала она, вернее, мысленно вскрикнула. В этот день должны были благословлять кресты, картины в часовнях, ризы и прочие предметы культа, а потом монастырь и все его службы. Народ толпился на улицах, в помещения его не пускали, а Блимунда даже из дому не вышла, довольствовалась тем, что видела, как садится король в карету в обществе престолонаследника и инфанта, он должен был встретиться с королевой и их высочествами, вечером Алваро-Дього изложил все наилучшим образом.
Наконец настал славнейший из дней, незабываемая дата, двадцать второе октября года Божьей милостью тысяча семьсот тридцатого, в сей день королю дону Жуану V исполняется сорок один год, и он узрит освящение самого поразительного из всех монументов, воздвигнутых в Португалии, он, правда, еще не достроен, но, как говорится в народе, у кривого бочара и бочка кривобочка. Такие были диковинные церемонии, не описать, Алваро-Дього видел, да не все, у Инес-Антонии все в голове перепуталось, Блимунда пойти пошла, показалось ей, нехорошо отказываться, но то ли спала, то ли бодрствовала, не разберешь. Вышли они из дому в четыре часа утра, чтобы занять на площади хорошее место, в пять построились войска, повсюду пылали факелы, затем стало светать, погожий будет денек, да, сеньоры, Господь хозяин рачительный, теперь уже виден во всем великолепии патриарший престол под балдахином алого бархата с золотою отделкой, земля перед ним устлана коврами, красота, а на алтаре кропильница и кропило, и прочая утварь, уже построилась торжественная процессия, которая обойдет вокруг церкви, впереди выступает король, за ним инфанты и дворянство, по степени знатности, но главное лицо в нынешнем празднестве патриарх, он благословляет соль и святит воду, кропит святою водой стены, видать, маловато ее было, а будь ее сколько надобно, не свалился бы с тридцатиметровой высоты Алваро-Дього, как случится немногими месяцами позднее, затем патриарх троекратно ударяет посохом в большие срединные врата, они закрыты были, как говорится, без Троицы дом не строится, врата отворились, и процессия вошла, весьма сожалеем, что не могут войти ни Алваро-Дього с Инес-Антонией, ни Блимунда, хоть ей-то от всего этого никакой радости, увидели бы церемонии, частью возвышенные, частью трогательные, то приходится падать ниц всем телом, то возноситься всей душою, да не мешкая, вот, к примеру, вычерчивает патриарх концом посоха по кучкам пепла, разложенным по полу церкви, буквы греческого и латинского алфавита, все это смахивает скорее на колдовство, будь по моему веленью и по моему хотенью, чем на канонический ритуал, да и дальше сплошные масонские обряды, тут тебе и сусальное золото, и ладан, и снова пепел, и соль, и белое вино в серебряном сосуде, известь и толченный в порошок камень на подносе, серебряный мастерок, золоченый черпачок и невесть что еще, а уж как патриарх лицедействует и чародействует, одно слово, священнодействует, пускает в ход и благословение, и елей, и мощи двенадцати апостолов, вот так, всех двенадцати, на это ушло целое утро и большая часть дня, было пять часов, когда патриарх начал служить торжественную мессу, на которую тоже потребовалось время, и немалое, наконец отслужил, вышел к амвону, установленному на балконе Дома Благословения, дабы осенить благословением народ, дожидавшийся на площади, семьдесят тысяч человек, а то и восемьдесят, все повалились на колени под шуршание одежек, по всей площади прошуршало, вот мгновенье, сколько лет жить буду, не забуду, дон Томас ди Алмейда произносит с высоты слова благословения, у кого глаза хорошие, тому видно, как губы шевелятся, ушам-то ничего не слышно, было бы это в наше время, загремели бы микрофоны, трубный глас с электронным устройством, всему свету, urbi et orbis , истинный глас Иеговы, коему пришлось прождать тысячелетия, чтобы наконец вняла ему земля, но и ныне величайшая мудрость человека состоит в том, что он довольствуется тем, что имеет, покуда не изберет чего получше, вот почему пребывает в столь великом ликовании селение Мафра, что бы там это слово ни означало, с людей довольно и того, что видят они размеренные мановения десницы, сверху вниз, слева направо, поблескивающий перстень, великолепие золота и алых тонов, снежную белизну батиста, слышат, как ударяется посох о каменную плиту, привезенную из Перо-Пинейро, вспомните, что было, гляньте, она кровоточит, чудо, чудо, чудо, последнее движение в своей жизни сделал Франсиско Маркес, когда вытащил подпорку, удалился пастырь со свитою, паства повставала с колен, празднество будет продолжаться, всего освящение продлится неделю, нынче первый день.
Блимунда сказала золовке и зятю, Скоро вернусь. Спустилась по тропинке в опустевшее селенье, кое-кто из жителей в спешке не удосужился даже затворить двери и окна. Блимунда зашла в сарай за котомкой и одеялом, в кухне собрала, что могла, из еды, взяла деревянную миску, ложку, кое-какую одежду, свою и Балтазарову. Сложила все в котомку и вышла. Уже смеркалось, но теперь никакая ночь ей не страшна, ибо нет ночи чернее той, что стоит у нее в душе.
Девять лет искала Блимунда Балтазара. Изведала все дороги, пыль их и грязь, мягкий песок и твердый камень, сколько раз настигала ее мертвящая скрипучая стужа, дважды попадала она в снежные вьюги, лишь потому выжила, что еще не хотела умирать. Обгорела под солнцем дочерна, как головешка, в последний миг выхваченная из пламени, прежде чем успела превратиться в пепел, лицо истрескалось, словно палый плод, пугалом появлялась она на полях, призраком в селеньях, наводила страх на жителей затерянных хуторов. Куда бы ни приходила, везде спрашивала, не видел ли кто человека с такими-то и такими приметами, нет у него кисти левой руки, сам высокий, как лейб-гвардии солдат, борода окладистая и седоватая, а коли сбрил, лицо из тех, что не забываются, по крайней мере я не позабыла, и мог он прийти по проезжей дороге, как все люди, либо по тропкам, ведущим через поля, а мог свалиться с неба, прилететь на птице, сделанной из железа и ивовых прутьев, с черным парусом, янтарными шарами и двумя округлыми сосудами из тусклого металла, а в тех сосудах наивеличайшая тайна мира, коли остались от птицы той лишь обломки, от человека лишь прах, отведите меня на то место, стоит мне пальцем коснуться, и я узнаю их, даже глядеть мне не надо. Люди принимали ее за умалишенную, но, если оставалась она в тех местах на некоторое время, они видели, что все прочие слова ее и поступки вполне осмысленны, и начинали сомневаться в первом впечатлении, когда сочли ее малоумной. В конце концов она стала известна повсюду, и нередко сопровождало ее прозвище Летательницы из-за странной истории, что она рассказывала. Она садилась у дверей, вступала в беседы с женщинами, слушала их жалобы, сетованья, о радостях речь заходила реже, потому что мало их выпадает либо потому что люди, на чью долю выпадают они, держат их при себе, а может, еще по одной причине, человек, коли держит что-то при себе, хоть и не всегда уверен, что в самом деле это чувствует, да только нельзя же всего лишиться. Там, где проходила она, поселялось смутное беспокойство, мужья не узнавали жен, жены глядели на них не так, как прежде, а словно бы сожалея, что мужья не пропали без вести и нет надобности отправляться на поиски. Но эти самые мужья спрашивали, Что, уже ушла она, с необъяснимой печалью в сердце, и если жены отвечали им, Да нет, все еще здесь бродит, мужья выходили из дому в надежде снова встретить ее в лесу или в высоких хлебах, у реки, где мыла она ноги, за тростниковыми зарослями, где она раздевалась, не все ли равно где, ведь между руками и плодом, к которому они тянутся, острый клинок, к счастью, больше никому не пришлось от него погибнуть. Она никогда не входила в церковь, если там были люди, разве что отдохнет иной раз, сидя на полу или прислонившись к колонне, заглянула на минутку и сразу ухожу, мой дом не здесь. Прослышав о ней, священники передавали ей через кого-нибудь приглашение к исповеди, любопытствуя, какие тайны скрывает эта странница и паломница, какие секреты прячет это непроницаемое лицо, эти немигающие глаза, которые глядят так пристально и в определенные часы при определенном освещении подобны озерам, отражающим тени туч, но туч, что пробегают в душе человеческой, а не в воздухе, как обычные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59