Заболел король тяжкой болезнью, умер сон доны Марии-Аны, король потом выздоровеет, но сонные мечтания королевы уже не воскреснут.
Не только беседы женщин удерживают мир на орбите, но еще и сонные мечтания. Они-то, сонные мечтания, и венчают мир лунной короной, а потому рай небесный и есть то сияние, что таится в мыслях человека, а может, мысли человека и есть истинный и единственный рай. Возвратился из Голландии отец Бартоломеу Лоуренсо, а привез он алхимическую тайну эфира или нет, узнаем позже, но, может быть, тайна эта никакого отношения не имеет к алхимии былых времен, может быть, достаточно всего лишь слова, чтобы наполнить округлые сосуды для летательной машины, вот Богу по крайней мере достаточно было Слова и из сей малости было создано все сущее, истину эту внушили священнику в Белемской семинарии, что в бразильском городе Байя, а позже, посредством более изощренной аргументации и углубленных штудий, закрепили на богословском факультете Коимбрского университета, еще до того, как поднялись в воздух его шары, а теперь, по приезде из Голландии, он снова вернется в Коимбру, человек может быть великим летателем, но ему очень и очень не помешает стать бакалавром, лиценциатом и доктором, и тогда будут его почитать, даже если он не летает.
Бартоломеу Лоуренсо отправился в усадьбу Сан-Себастьян-да-Педрейра, три долгих года минуло со дня его отъезда, сарай был заброшен, материалы валялись на полу, не стоило труда прибирать, никто все равно не догадался бы, что здесь затевается. Под кровлей порхали воробьи, залетели сюда через прореху меж двумя разбитыми черепицами, жалкие птахи, никогда не взлететь им выше макушки самого высокого ясеня в усадьбе, воробей птица, что держится поближе к земле и к перегною, ко всходам и к навозу, по воробьиному трупику сразу видно, что птичка эта невысокого полета, такие хилые крылышки, такие хрупкие косточки, а вот моя пассарола взлетит так высоко, насколько взгляду доступно, только поглядеть на каркас, вон какая прочная будет лодка, что меня поднимет, железные части за это время заржавели, скверный признак, не похоже, чтобы Балтазар сюда наведывался, а сколько я просил его, да нет, видно, приходил, вот следы босых ног, Блимунды с ним не было, а может, Блимунда умерла, спал на тюфяке, одеяло откинуто, будто только что встал, лягу на этот же тюфяк, накроюсь этим же одеялом, я, отец Бартоломеу Лоуренсо, возвратившийся из Голландии, куда ездил проведать, умеют ли люди в других странах Европы летать с помощью крыльев, продвинулись ли в этой науке дальше, чем я здесь, в стране мореплавателей, а в Зволле, Эде и Нийкерке я набирался знаний у кое-кого из ученых старцев алхимиков, из тех, кто умеет сотворить солнце внутри реторты, но впоследствии умирает странной смертью, высыхает до того, что становится похож на пучок соломы, и, подобно соломе, сгорает, вот о чем просят все в смертный час, я не оставлю ничего, кроме пепла, они воспламеняются сами собой, а меня ожидала здесь эта летательная машина, еще не умеющая летать, вот округлые сосуды, каковые должно наполнить небесным эфиром, думают люди, что ведают, о чем говорят, глядят на небо и говорят, Эфир небесный, я-то знаю, что это такое, такая же простая вещь, как слово Божье, Да будет свет, и стало светло, все дело в том, как сказать, а между тем стало темно, зажгу эту свечку, оставленную Блимундой, погашу это крохотное солнце, в моей воле раздуть его и задуть, о свечке речь, не о Блимунде, ни одно человеческое существо не может получить все то, чего желает в единственной своей земной жизни, разве что во сне, спокойной ночи.
По истечении нескольких недель, снабдившись необходимыми дозволениями, свидетельствами и рекомендательными письмами, отправился отец Бартоломеу Лоуренсо в Коимбру, град столь прославленный и столь богатый учеными старцами, что, будь разрешены им занятия алхимией, ни в чем не уступил бы град сей граду Зволле, и вот едет себе Летатель, покачиваясь на кротком муле, как и подобает священнику, не слишком понаторевшему в искусстве верховой езды и располагающему весьма умеренным достатком, когда прибудет он к месту назначения, скотинка пустится в обратный путь с другим седоком, доктором богословия, может статься, хотя его достоинству в большей степени отвечали бы крытые носилки для дальних странствий, когда едешь в них, кажется, будто покачиваешься на волнах, если бы только передний мул не был так невоздержан, то и дело пускает ветры. Вплоть до селения Мафры, куда направился для начала отец Бартоломеу Лоуренсо, путешествие протекает без историй, если не считать историй людей, живущих в тех краях, но не задерживаться же нам по дороге, не спрашивать же, Кто ты, что делаешь, где у тебя болит, и если иной раз останавливался отец Бартоломеу Лоуренсо, то стоял он или шел пеший лишь столько времени, сколько нужно было на то, чтобы дать благословение, которого у него просили, у скольких встречных запутается история, придется войти им в ту, которую мы рассказываем, самая обычная встреча со священником уже знамение, поскольку в Коимбру он ехал бы другим путем, если бы не нужно ему было наведаться в селение Мафру, где живут сейчас Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун. Неправда, будто завтрашний день принадлежит только Господу Богу, неправда, будто людям надобно дождаться дня, чтобы узнать, что несет он им, неправда, будто наверняка знаешь лишь то, что придет смерть, но когда, не знаешь, все это изречения тех, кто не способен постичь знамения, приходящие к нам из грядущего, и если на лиссабонской дороге появился священник, благословил того, кто просил благословения, и поехал себе дальше в Мафру, то означает это, что человек, осененный благословением, тоже отправится в Мафру, будет работать на постройке королевского монастыря и умрет там, свалившись со стены, подхватив чуму, заработав удар ножом или придавлен будучи изваянием святого Бруно.
Но еще не настало время для всех этих злополучий. Когда отец Бартоломеу Лоуренсо на последнем повороте дороги стал спускаться в долину, наткнулся он на сонм людей, может, сказать «сонм» значит преувеличить, но несколько сотен было, и вначале священник не понял, что происходит, потому как все эти люди бежали в одну сторожу, слышалась труба, то ли празднество, то ли война, тут загремела канонада, в воздух полетели каменья и комья земли, пушечных выстрелов было всего двадцать, снова зазвучала труба, но теперь сигнал был другой, и люди направились к развороченному участку земли с тачками и лопатами, засыпали землю в тачки здесь, на холме, высыпали ее в другом месте, на склоне, ведущем к Мафре, а тем временем другие люди, с заступами на плечах, спускались во рвы, уже глубокие, исчезали там, а другие люди сбрасывали туда корзины и вытягивали их наверх уже наполненными землей и высыпали землю там, где другие люди в свой черед засыпали землю в тачки и спускали их вниз по склону, нет никакой разницы меж сотней людей и сотней муравьев, перетаскивается груз отсюда досюда, ибо на большее сил не хватает, затем еще один человек подойдет, дотащит груз до следующего муравья, а потом, как водится, все канет в какую-нибудь ямину, для муравьев она место жизни, для людей место упокоения, как видите, нет никакой разницы.
Отец Бартоломеу Лоуренсо тронул бока мула пятками, погоняя его вперед, скотинка опытная, артиллерии и то не испугалась, что значит не чистопородное животное, эти плоды скрещивания много чего навидались на своем веку, они не из пугливых, скрещивание и для людей, и для животных лучший способ выжить в этом мире. Стал спускаться отец Бартоломеу Лоуренсо по дороге, вязкой от грязи, свидетельствовавшей о том, что во время земляных работ про естественные родники позабыли и воды текли там, где использованы быть не могли, либо растеклись тончайшими струйками, пока совсем не пропали, так что холм высох. Слегка погоняя мула, спустился отец Бартоломеу Лоуренсо в селение и отправился к викарию узнать, где жительствует семейство Семь Солнц. Этот священнослужитель недурно разжился на земельных участках, поскольку ему принадлежало несколько таковых на холме Вела, и, то ли потому, что участки были в цене, то ли потому, что в пене был сам владелец, оценили их высоко, в сто сорок тысяч реалов, никакого сравнения с тринадцатью тысячами пятьюстами реалами, выплаченными старому Жуану-Франсиско Семь Солнц. Викарий счастлив, такой большой монастырь, восемьдесят монахов тут же, под боком, вот когда участятся в селении крестины, венчания да отпевания, и от каждого святого обряда польза и душе, и карману, как говорится, и ослица жирком обрастет, и надежда на спасенье возрастет, прямая выгода и от купчих крепостей, и от ссуд. Как же, отец Бартоломеу Лоуренсо, для меня великая честь принять вас у себя в доме, семейство Семь Солнц жительствует здесь поблизости, у них была землица на холме Вела, около моих земель, но поменьше, надобно сказать, теперь старик и семейство живут на доходы с хутора, что у них в аренде, сын, Балтазар, вернулся четыре года назад с войны без руки, я хочу сказать, без руки с войны вернулся, жену привел, сдается мне, не венчаны они в святой церкви, и имя у нее совсем не христианское, Не Блимунда ли, спросил отец Бартоломеу Лоуренсо. Стало быть, знаете ее, Я их венчал, Ах, стало быть, они обвенчаны, Я их венчал в Лиссабоне, и тут поблагодарил викария Летатель, здесь-то его прозвища никто не знал, викарий привечал его лишь под впечатлением рекомендательных писем из королевского дворца, и пошел отец Бартоломеу Лоуренсо разыскивать дом семьи Семь Солнц, и был он доволен тем, что солгал пред лицом Господа, и знает, что Господу до этой лжи дела нет, человек сам должен знать, какая ложь во спасение.
Открыла ему Блимунда. Сумерки сгущались, но она узнала священника, четыре года не такой уж большой срок, приложилась к руке его, если бы не бродили поблизости любопытствующие соседи, иным было бы приветствие, ибо между этими двоими, между этими троими, когда придет Балтазар, существуют сердечные узы, коими они и руководствуются, и среди множества минувших ночей, наверное, была хотя бы одна такая, когда всем троим привиделся один и тот же сон, летательная машина, хлопающая крыльями, солнце, пламенеющее небывалым светом, и янтарь притягивает эфир, эфир притягивает магнит, магнит притягивает железо, все вещи притягивают друг друга, все дело в том, чтобы суметь расположить их в правильном порядке, и тогда заведенный порядок нарушится, Это моя свекровь, сеньор отец Бартоломеу, Марта-Мария подошла поближе, ее любопытство было раззадорено тем, что слов она не слышала, но заметила, что Блимунда пошла открыть дверь, хотя никто не постучался, а теперь в дверях стоял молодой священник, спрашивал Балтазара, в наше время такие посещения дело необычное, но бывают исключения, это про все времена всегда говорилось, и вот приезжает священник из Лиссабона в Мафру, чтобы поговорить с одноруким солдатом и женщиной, наделенной даром ясновидения, да притом худшего разряда, ибо видит она то, что существует на самом деле, как втайне уже знает Марта-Мария, потому что, когда пожаловалась она, что в животе у нее опухоль, отвечала ей Блимунда, что опухоли там нет, но на самом деле была она там, и обе это знали, Ешь свой хлеб, Блимунда, ешь свой хлеб.
Когда вернулись домой Балтазар с отцом, священник сидел у огня, ибо вечером похолодало. Сначала увидели старик с сыном мула у дверей под оливой, еще не расседланного, Кто б это мог приехать, полюбопытствовал Жуан-Франсиско, а Балтазар не ответил, но он догадался, что приехал священник, потому что верховые мулы, привыкшие возить духовных лиц, отличаются явной и евангельской кротостью, может статься, напускною, каковая идет в разлад с буйной норовистостью мулов, на которых разъезжают только миряне, и поскольку мул привез священника, и, судя по всему, издалека, а ни папского легата, ни нунция Балтазар не ждал, то смекнул он, что приехал отец Бартоломеу Лоуренсо, так оно и оказалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Не только беседы женщин удерживают мир на орбите, но еще и сонные мечтания. Они-то, сонные мечтания, и венчают мир лунной короной, а потому рай небесный и есть то сияние, что таится в мыслях человека, а может, мысли человека и есть истинный и единственный рай. Возвратился из Голландии отец Бартоломеу Лоуренсо, а привез он алхимическую тайну эфира или нет, узнаем позже, но, может быть, тайна эта никакого отношения не имеет к алхимии былых времен, может быть, достаточно всего лишь слова, чтобы наполнить округлые сосуды для летательной машины, вот Богу по крайней мере достаточно было Слова и из сей малости было создано все сущее, истину эту внушили священнику в Белемской семинарии, что в бразильском городе Байя, а позже, посредством более изощренной аргументации и углубленных штудий, закрепили на богословском факультете Коимбрского университета, еще до того, как поднялись в воздух его шары, а теперь, по приезде из Голландии, он снова вернется в Коимбру, человек может быть великим летателем, но ему очень и очень не помешает стать бакалавром, лиценциатом и доктором, и тогда будут его почитать, даже если он не летает.
Бартоломеу Лоуренсо отправился в усадьбу Сан-Себастьян-да-Педрейра, три долгих года минуло со дня его отъезда, сарай был заброшен, материалы валялись на полу, не стоило труда прибирать, никто все равно не догадался бы, что здесь затевается. Под кровлей порхали воробьи, залетели сюда через прореху меж двумя разбитыми черепицами, жалкие птахи, никогда не взлететь им выше макушки самого высокого ясеня в усадьбе, воробей птица, что держится поближе к земле и к перегною, ко всходам и к навозу, по воробьиному трупику сразу видно, что птичка эта невысокого полета, такие хилые крылышки, такие хрупкие косточки, а вот моя пассарола взлетит так высоко, насколько взгляду доступно, только поглядеть на каркас, вон какая прочная будет лодка, что меня поднимет, железные части за это время заржавели, скверный признак, не похоже, чтобы Балтазар сюда наведывался, а сколько я просил его, да нет, видно, приходил, вот следы босых ног, Блимунды с ним не было, а может, Блимунда умерла, спал на тюфяке, одеяло откинуто, будто только что встал, лягу на этот же тюфяк, накроюсь этим же одеялом, я, отец Бартоломеу Лоуренсо, возвратившийся из Голландии, куда ездил проведать, умеют ли люди в других странах Европы летать с помощью крыльев, продвинулись ли в этой науке дальше, чем я здесь, в стране мореплавателей, а в Зволле, Эде и Нийкерке я набирался знаний у кое-кого из ученых старцев алхимиков, из тех, кто умеет сотворить солнце внутри реторты, но впоследствии умирает странной смертью, высыхает до того, что становится похож на пучок соломы, и, подобно соломе, сгорает, вот о чем просят все в смертный час, я не оставлю ничего, кроме пепла, они воспламеняются сами собой, а меня ожидала здесь эта летательная машина, еще не умеющая летать, вот округлые сосуды, каковые должно наполнить небесным эфиром, думают люди, что ведают, о чем говорят, глядят на небо и говорят, Эфир небесный, я-то знаю, что это такое, такая же простая вещь, как слово Божье, Да будет свет, и стало светло, все дело в том, как сказать, а между тем стало темно, зажгу эту свечку, оставленную Блимундой, погашу это крохотное солнце, в моей воле раздуть его и задуть, о свечке речь, не о Блимунде, ни одно человеческое существо не может получить все то, чего желает в единственной своей земной жизни, разве что во сне, спокойной ночи.
По истечении нескольких недель, снабдившись необходимыми дозволениями, свидетельствами и рекомендательными письмами, отправился отец Бартоломеу Лоуренсо в Коимбру, град столь прославленный и столь богатый учеными старцами, что, будь разрешены им занятия алхимией, ни в чем не уступил бы град сей граду Зволле, и вот едет себе Летатель, покачиваясь на кротком муле, как и подобает священнику, не слишком понаторевшему в искусстве верховой езды и располагающему весьма умеренным достатком, когда прибудет он к месту назначения, скотинка пустится в обратный путь с другим седоком, доктором богословия, может статься, хотя его достоинству в большей степени отвечали бы крытые носилки для дальних странствий, когда едешь в них, кажется, будто покачиваешься на волнах, если бы только передний мул не был так невоздержан, то и дело пускает ветры. Вплоть до селения Мафры, куда направился для начала отец Бартоломеу Лоуренсо, путешествие протекает без историй, если не считать историй людей, живущих в тех краях, но не задерживаться же нам по дороге, не спрашивать же, Кто ты, что делаешь, где у тебя болит, и если иной раз останавливался отец Бартоломеу Лоуренсо, то стоял он или шел пеший лишь столько времени, сколько нужно было на то, чтобы дать благословение, которого у него просили, у скольких встречных запутается история, придется войти им в ту, которую мы рассказываем, самая обычная встреча со священником уже знамение, поскольку в Коимбру он ехал бы другим путем, если бы не нужно ему было наведаться в селение Мафру, где живут сейчас Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун. Неправда, будто завтрашний день принадлежит только Господу Богу, неправда, будто людям надобно дождаться дня, чтобы узнать, что несет он им, неправда, будто наверняка знаешь лишь то, что придет смерть, но когда, не знаешь, все это изречения тех, кто не способен постичь знамения, приходящие к нам из грядущего, и если на лиссабонской дороге появился священник, благословил того, кто просил благословения, и поехал себе дальше в Мафру, то означает это, что человек, осененный благословением, тоже отправится в Мафру, будет работать на постройке королевского монастыря и умрет там, свалившись со стены, подхватив чуму, заработав удар ножом или придавлен будучи изваянием святого Бруно.
Но еще не настало время для всех этих злополучий. Когда отец Бартоломеу Лоуренсо на последнем повороте дороги стал спускаться в долину, наткнулся он на сонм людей, может, сказать «сонм» значит преувеличить, но несколько сотен было, и вначале священник не понял, что происходит, потому как все эти люди бежали в одну сторожу, слышалась труба, то ли празднество, то ли война, тут загремела канонада, в воздух полетели каменья и комья земли, пушечных выстрелов было всего двадцать, снова зазвучала труба, но теперь сигнал был другой, и люди направились к развороченному участку земли с тачками и лопатами, засыпали землю в тачки здесь, на холме, высыпали ее в другом месте, на склоне, ведущем к Мафре, а тем временем другие люди, с заступами на плечах, спускались во рвы, уже глубокие, исчезали там, а другие люди сбрасывали туда корзины и вытягивали их наверх уже наполненными землей и высыпали землю там, где другие люди в свой черед засыпали землю в тачки и спускали их вниз по склону, нет никакой разницы меж сотней людей и сотней муравьев, перетаскивается груз отсюда досюда, ибо на большее сил не хватает, затем еще один человек подойдет, дотащит груз до следующего муравья, а потом, как водится, все канет в какую-нибудь ямину, для муравьев она место жизни, для людей место упокоения, как видите, нет никакой разницы.
Отец Бартоломеу Лоуренсо тронул бока мула пятками, погоняя его вперед, скотинка опытная, артиллерии и то не испугалась, что значит не чистопородное животное, эти плоды скрещивания много чего навидались на своем веку, они не из пугливых, скрещивание и для людей, и для животных лучший способ выжить в этом мире. Стал спускаться отец Бартоломеу Лоуренсо по дороге, вязкой от грязи, свидетельствовавшей о том, что во время земляных работ про естественные родники позабыли и воды текли там, где использованы быть не могли, либо растеклись тончайшими струйками, пока совсем не пропали, так что холм высох. Слегка погоняя мула, спустился отец Бартоломеу Лоуренсо в селение и отправился к викарию узнать, где жительствует семейство Семь Солнц. Этот священнослужитель недурно разжился на земельных участках, поскольку ему принадлежало несколько таковых на холме Вела, и, то ли потому, что участки были в цене, то ли потому, что в пене был сам владелец, оценили их высоко, в сто сорок тысяч реалов, никакого сравнения с тринадцатью тысячами пятьюстами реалами, выплаченными старому Жуану-Франсиско Семь Солнц. Викарий счастлив, такой большой монастырь, восемьдесят монахов тут же, под боком, вот когда участятся в селении крестины, венчания да отпевания, и от каждого святого обряда польза и душе, и карману, как говорится, и ослица жирком обрастет, и надежда на спасенье возрастет, прямая выгода и от купчих крепостей, и от ссуд. Как же, отец Бартоломеу Лоуренсо, для меня великая честь принять вас у себя в доме, семейство Семь Солнц жительствует здесь поблизости, у них была землица на холме Вела, около моих земель, но поменьше, надобно сказать, теперь старик и семейство живут на доходы с хутора, что у них в аренде, сын, Балтазар, вернулся четыре года назад с войны без руки, я хочу сказать, без руки с войны вернулся, жену привел, сдается мне, не венчаны они в святой церкви, и имя у нее совсем не христианское, Не Блимунда ли, спросил отец Бартоломеу Лоуренсо. Стало быть, знаете ее, Я их венчал, Ах, стало быть, они обвенчаны, Я их венчал в Лиссабоне, и тут поблагодарил викария Летатель, здесь-то его прозвища никто не знал, викарий привечал его лишь под впечатлением рекомендательных писем из королевского дворца, и пошел отец Бартоломеу Лоуренсо разыскивать дом семьи Семь Солнц, и был он доволен тем, что солгал пред лицом Господа, и знает, что Господу до этой лжи дела нет, человек сам должен знать, какая ложь во спасение.
Открыла ему Блимунда. Сумерки сгущались, но она узнала священника, четыре года не такой уж большой срок, приложилась к руке его, если бы не бродили поблизости любопытствующие соседи, иным было бы приветствие, ибо между этими двоими, между этими троими, когда придет Балтазар, существуют сердечные узы, коими они и руководствуются, и среди множества минувших ночей, наверное, была хотя бы одна такая, когда всем троим привиделся один и тот же сон, летательная машина, хлопающая крыльями, солнце, пламенеющее небывалым светом, и янтарь притягивает эфир, эфир притягивает магнит, магнит притягивает железо, все вещи притягивают друг друга, все дело в том, чтобы суметь расположить их в правильном порядке, и тогда заведенный порядок нарушится, Это моя свекровь, сеньор отец Бартоломеу, Марта-Мария подошла поближе, ее любопытство было раззадорено тем, что слов она не слышала, но заметила, что Блимунда пошла открыть дверь, хотя никто не постучался, а теперь в дверях стоял молодой священник, спрашивал Балтазара, в наше время такие посещения дело необычное, но бывают исключения, это про все времена всегда говорилось, и вот приезжает священник из Лиссабона в Мафру, чтобы поговорить с одноруким солдатом и женщиной, наделенной даром ясновидения, да притом худшего разряда, ибо видит она то, что существует на самом деле, как втайне уже знает Марта-Мария, потому что, когда пожаловалась она, что в животе у нее опухоль, отвечала ей Блимунда, что опухоли там нет, но на самом деле была она там, и обе это знали, Ешь свой хлеб, Блимунда, ешь свой хлеб.
Когда вернулись домой Балтазар с отцом, священник сидел у огня, ибо вечером похолодало. Сначала увидели старик с сыном мула у дверей под оливой, еще не расседланного, Кто б это мог приехать, полюбопытствовал Жуан-Франсиско, а Балтазар не ответил, но он догадался, что приехал священник, потому что верховые мулы, привыкшие возить духовных лиц, отличаются явной и евангельской кротостью, может статься, напускною, каковая идет в разлад с буйной норовистостью мулов, на которых разъезжают только миряне, и поскольку мул привез священника, и, судя по всему, издалека, а ни папского легата, ни нунция Балтазар не ждал, то смекнул он, что приехал отец Бартоломеу Лоуренсо, так оно и оказалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59