Землю устлали тростником и дроком, а поверх положили зеленое сукно, из чего явствует, что весьма издавна свойственно португальцам пристрастие к красному и зеленому, из коих при республике составится национальный флаг.
В первый день освятили крест, огромный, в пять метров высотою, он подошел бы гиганту, Адамастору или кому другому, или Господу Богу во всем его величии, и пред этим крестом распростерлись ниц все присутствующие, а истовее всех сам король, проливавший обильно слезы благоговения, когда же поклонение кресту завершилось, подняли его четыре клирика, каждый со своей стороны, и водрузили на камень, заранее приготовленный, обтесывал его не Алваро-Дього, в камне было отверстие, куда и воткнули крест, ибо хоть крест и божественная эмблема, но не будет стоять стоймя, ежели не закреплен, другое дело люди, они и без ног могут держаться прямо, было бы желание, в этом все дело. Сладостно звучал орган, дудели флейтисты, заливались певчие, а за стенами церкви простонародье, не попавшее внутрь из-за давки или слишком неопрятного своего вида, те, кто пришли из селения и окрестных мест и не были допущены во святые пределы, довольствовались отголосками антифонов и псалмопении, и так прошел первый день.
А следующий день, Ну и денек, был ознаменован поначалу испугом, оттого что с моря снова задул сильный ветер, деревянная хоромина ходуном ходила, но все обошлось, ветер пошумел и спал, Ну и денек, воскликнем мы снова, семнадцатое ноября этого милостью Божией тысяча семьсот семнадцатого года, в этот день на месте закладки монастыря было учинено великое множество торжественных церемоний, уже в семь утра на пронизывающем холоду собрались на холме Вела священники из всех приходов, и каждый вкупе со всем причтом, и наблюдалось большое скопление народа, но мы не возьмем на себя смелость утверждать, что именно с этого дня повелось употреблять сие словосочетание, столь характерное для грядущих веков и газет. Король пожаловал к половине девятого, уже откушав утреннего шоколаду, каковой подавал ему виконт собственноручно, и по прибытии монарха выстроился крестный ход, впереди шестьдесят четыре аррабидских францисканца, затем местное духовенство, затем патриарший крест, шесть человек в коротких фиолетовых накидках, музыканты, капелланы в стихарях, многое множество разных церковнослужителей, затем свободное пространство, дабы усилить впечатление от следовавших позади участников процессии, и были то каноники в белых ризах и ризах расшитых, перед каждым выступали его служители дворяне, а сзади шли пажи, несли долгие подолы облачений, за ними шествовал патриарх в дорогих уборах и митре величайшей ценности, украшенной бразильскими каменьями, в замке шел король со своим двором, судья Мафры и муниципальные советники оной, коррежедор сего края и великое множество разного люда, более трех тысяч, если не ошибся тот, кто считал, и все это ради какого-то камня собрались здесь сильные мира сего, звучат рожки и литавры, гремит музыка, возвышающая Дух и подгоняющая тело, появляется пехота и кавалерия, и немецкая лейб-гвардия, и снова народ, много народу, никогда не видывало селение Мафра подобного многолюдья, однако же, поскольку церковь всех не вместит, входят туда лишь знатные особы, а из простолюдинов только тот, кто прошмыгнет да пролезет, перед этим солдаты прокричали приветствия, положенные по уставу, сильный ветер улегся, теперь с моря веял легчайший бриз, колыхавший стяги и женские юбки, свежий ветерок, приличествующий времени года, но сердца горели чистою верой, души ликовали, и если у кого-то от переутомления воля рвалась вон из тела, Блимунда была тут как тут, и беглянка не пропадала зря и не улетала к звездам.
Освятили краеугольный камень, потом еще один камень и яшмовый ларец, ибо сии три предмета надлежало замуровать в фундаменте, все это возложили на носилки, вроде тех, на коих переносят обыкновенно изваяния святых, и понесли в голове процессии, в ларце были монеты той поры, золотые, серебряные и медные, медали золотые, серебряные и медные и пергаментный свиток, где был записан королевский обет, процессия описала круг, дабы явить себя взорам народа, преклонявшего колени при ее приближении, а поскольку поводов для коленопреклонения было хоть отбавляй, то крест появится, то патриарх, то король, то монахи, то каноники, народ уж и не вставал с колен, так что мы вправе написать, что было много коленопреклоненного народа. Наконец король, патриарх и кое-кто из свиты прошествовали к месту, где нужно было заложить камень и все прочее, и спустились вниз по широкой деревянной лестнице, насчитывавшей тридцать ступеней, в память о тридцати сребрениках, надо думать, и шириною более чем в два метра. Патриарх нес краеугольный камень, ему споспешествовали каноники, а другие каноники несли второй камень и яшмовый ларец, сзади шел король и глава святого ордена бернардинцев, состоявший в должности главного подателя милостыни и в качестве такового имевший при себе деньги.
Итак, сошел король на тридцать ступеней в утробу земли, ни дать ни взять, прощание с этим миром или можно было бы сказать, сошествие в ад, не будь король так надежно защищен благословениями, ладанками и молитвами, а если бы высокие стенки котлована стали вдруг осыпаться, не тревожьтесь, ваше величество, взгляните, как подперли мы их балками из доброго бразильского дерева для пущей прочности, а вот скамеечка, обитая пунцовым бархатом, мы широко пользуемся этим цветом во время церемоний государственного и государева масштаба, со временем увидим мы этот цвет на театральных занавесях, а на скамеечке стоит ведерко серебряное со святою водой и лежат еще две метелочки из зеленого вереска, рукоятки увиты шелковыми снурками с серебряной нитью, а я, десятник, выливаю из чана известь, теперь, ваше величество, вот вам мастерок, как у каменщика, он чистой пробы серебро, простите, государь, я хотел сказать, мастерок, он чистой пробы серебро, как у каменщика, если бывают у них такие, им вы наведете известь на камень, только прежде, ваше величество, покропите известь святой водой, обмакнув в оной метелочку, а теперь, люди, пособите-ка мне тут, можно закладывать камень, но только длани вашего величества должны коснуться его последними, готово, еще разок дотроньтесь, чтобы все видели, теперь ваше величество может подняться наверх, осторожно, не упадите, а монастырь достроим мы, теперь можно закладывать остальные камни, каждый на свое место, пусть принесут господа дворяне еще двенадцать, со времен апостолов число это сулит удачу, и пусть принесут чаны с известью в серебряных коробах, тогда краеугольный камень станет на место прочно, а мафрский виконт решил нести чан так же, как, подсмотрел он, носят подручные каменщиков, на голове, являя таким манером величайшую набожность, раз уж не успел он родиться вовремя, дабы помочь Иисусу нести крест, то выльет он известь, как бы не обжегся, недурно было бы, вполне в духе всей церемонии, но известь-то гашеная, сеньор, погасили ее, Словно волю иных людей, сказала бы Блимунда.
На другой день по отбытии короля в столицу рухнула деревянная церковь, и не понадобился для этого ветер, просто пошел дождик, Божья водица, собрали в кучу доски и брусья, пригодятся для нужд не столь высоких, пойдут, к примеру, на строительные леса, либо на подмости, либо на обшивку корабельных кают, а то на обеденный стол либо на деревянные башмаки, а парусина, сукна, тафта, парча будут служить обычную свою службу, серебро вернется в казну, дворяне к дворянским своим занятиям, на органе будут играть другую музыку, а музыкантам и солдатам предстоят парады, и остались в Мафре только аррабидские францисканцы, глаз не спускавшие с места строительства, да укрепленный на камне крест пятиметровой высоты. В котлован снова спустились люди, ибо он не везде достигал должной глубины, его величество король не все углядел, он сказал только, правда, в иных выражениях, когда садился в карету, Давайте кончайте быстрее с этим делом, я дал обет больше шести лет назад, хватит с меня нытья францисканцев, путаются в ногах, когда, мол, будет нам монастырь, чтоб никаких проволочек из-за денег, тратьте, сколько понадобится. Но в Лиссабоне молвит казначей королю, Знайте, ваше королевское величество, во время закладки монастыря в Мафре было истрачено, округлим цифру, двести тысяч крузадо, и король сказал, Запиши в ведомость, он сказал так, потому что работы только-только начались, придет день, когда пожелаем мы узнать, Ну и во сколько же все это обошлось, и никто не сможет отчитаться в расходах, ни квитанций, ни расписок, ни бухгалтерских книг, не говоря уж о человеческих жертвах и об увечьях, это-то дешево стоит.
Когда погода позволила, через неделю после описанных событий, Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун отправились в Лиссабон, в этой жизни у каждого свое дело, кто-то останется в Мафре возводить стены, а мы отправимся творить машину из ивовых прутьев, проволоки и железных частей, а еще копить волю людей, чтобы с помощью всего этого подняться в воздух, потому что люди суть ангелы, родившиеся без крыльев, в этом вся красота, родиться без крыльев и обзавестись ими, на то и дан нам мозг, а дан мозг, будут даны и крылья, прощайте, отец, прощайте, матушка. На самом-то деле Балтазар с Блимундой только и сказали, что прощайте, ибо им не составить этаких фраз, да и старики бы не поняли, но по прошествии времени всегда сыщется кто-нибудь, кто вообразит, что подобное могло быть сказано, или выдумает сам, а когда выдумает, вымысел покажется правдоподобнее правды, хотя трудно найти слова взамен тех, что говорит Марта-Мария, Прощайте, не увижу вас больше, и слова эти окажутся всем правдам правдой, ибо стены базилики и на метр еще не поднимутся, когда Марту-Марию зароют в землю. И тогда Жуан-Франсиско сразу станет в два раза старше, и будет он большую часть дня проводить, сидя под навесом кухни и глядя перед собой пустым взглядом, там сидит он и сейчас, глядит, как уходят от него сын его Балтазар, Блимунда, дочь его, невестка слово скучное, жена его Марта-Мария покуда с ним, но вид у нее отсутствующий, она уже одной ногою ступила на тот берег, ладони ее сложены на животе, где вынашивалась жизнь, а сейчас вынашивается смерть. Вышли из ее утробы дети, только двое из них остались в живых, а тот плод, что носит она сейчас, не явится на свет, это смерть ее, Их уже не видно, пошли в дом, говорит Жуан-Франсиско.
Сейчас декабрь, дни стоят короткие, небо затянуто облаками, а потому смеркается рано, и Балтазару с Блимундой придется заночевать по дороге на сеновале в Морелене, сказали они, что сами из Мафры, идут в Лиссабон, хозяин сразу увидел, люди честные, дал им одеяло, чтоб накрыться, есть еще на свете вера в честность. Мы уже знаем, что эти двое любят друг друга телом, и душою, и волей, когда лежат они друг с другом, телу радость, а душа и воля тоже тут как тут, может, стараются поглубже уйти в тело, чтобы тоже получить свою долю радости, трудно сказать, как там они делят радость меж собою, что проигрывает либо выигрывает душа, когда Блимунда обнимает Балтазара, а Балтазар Блимунду, а что проигрывает или выигрывает тело. На сеновале пахнет лучше не бывает, смятой соломой, теплом тел, угревшихся под одеялом, волами, жующими сено в яслях, холодом, пробивающимся в щели между досками, а может, и луной, ведь все знают, что ночь пахнет совсем по-другому, когда светит луна, даже слепец, неспособный отличить ночь от дня, скажет, А лунно нынче, думают, это святая Люция, покровительница слепых, сотворила чудо, а на самом деле стоит только принюхаться, И верно, как красиво светит луна нынче ночью. Утром, еще до света, они поднялись, Блимунда уже съела свой хлеб. Сложила одеяло, она всего лишь женщина, всего лишь повторяет извечное движение, развести и снова соединить руки, захватить оба конца под подбородком, затем опустить руки и сложить одеяло пополам, глядя на нее, никто бы не сказал, что она наделена странным даром, что этой самой ночью она словно покидала собственное тело и видела самое себя с Балтазаром, воистину о Блимунде можно сказать, что, когда смотрит она, видит собственные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
В первый день освятили крест, огромный, в пять метров высотою, он подошел бы гиганту, Адамастору или кому другому, или Господу Богу во всем его величии, и пред этим крестом распростерлись ниц все присутствующие, а истовее всех сам король, проливавший обильно слезы благоговения, когда же поклонение кресту завершилось, подняли его четыре клирика, каждый со своей стороны, и водрузили на камень, заранее приготовленный, обтесывал его не Алваро-Дього, в камне было отверстие, куда и воткнули крест, ибо хоть крест и божественная эмблема, но не будет стоять стоймя, ежели не закреплен, другое дело люди, они и без ног могут держаться прямо, было бы желание, в этом все дело. Сладостно звучал орган, дудели флейтисты, заливались певчие, а за стенами церкви простонародье, не попавшее внутрь из-за давки или слишком неопрятного своего вида, те, кто пришли из селения и окрестных мест и не были допущены во святые пределы, довольствовались отголосками антифонов и псалмопении, и так прошел первый день.
А следующий день, Ну и денек, был ознаменован поначалу испугом, оттого что с моря снова задул сильный ветер, деревянная хоромина ходуном ходила, но все обошлось, ветер пошумел и спал, Ну и денек, воскликнем мы снова, семнадцатое ноября этого милостью Божией тысяча семьсот семнадцатого года, в этот день на месте закладки монастыря было учинено великое множество торжественных церемоний, уже в семь утра на пронизывающем холоду собрались на холме Вела священники из всех приходов, и каждый вкупе со всем причтом, и наблюдалось большое скопление народа, но мы не возьмем на себя смелость утверждать, что именно с этого дня повелось употреблять сие словосочетание, столь характерное для грядущих веков и газет. Король пожаловал к половине девятого, уже откушав утреннего шоколаду, каковой подавал ему виконт собственноручно, и по прибытии монарха выстроился крестный ход, впереди шестьдесят четыре аррабидских францисканца, затем местное духовенство, затем патриарший крест, шесть человек в коротких фиолетовых накидках, музыканты, капелланы в стихарях, многое множество разных церковнослужителей, затем свободное пространство, дабы усилить впечатление от следовавших позади участников процессии, и были то каноники в белых ризах и ризах расшитых, перед каждым выступали его служители дворяне, а сзади шли пажи, несли долгие подолы облачений, за ними шествовал патриарх в дорогих уборах и митре величайшей ценности, украшенной бразильскими каменьями, в замке шел король со своим двором, судья Мафры и муниципальные советники оной, коррежедор сего края и великое множество разного люда, более трех тысяч, если не ошибся тот, кто считал, и все это ради какого-то камня собрались здесь сильные мира сего, звучат рожки и литавры, гремит музыка, возвышающая Дух и подгоняющая тело, появляется пехота и кавалерия, и немецкая лейб-гвардия, и снова народ, много народу, никогда не видывало селение Мафра подобного многолюдья, однако же, поскольку церковь всех не вместит, входят туда лишь знатные особы, а из простолюдинов только тот, кто прошмыгнет да пролезет, перед этим солдаты прокричали приветствия, положенные по уставу, сильный ветер улегся, теперь с моря веял легчайший бриз, колыхавший стяги и женские юбки, свежий ветерок, приличествующий времени года, но сердца горели чистою верой, души ликовали, и если у кого-то от переутомления воля рвалась вон из тела, Блимунда была тут как тут, и беглянка не пропадала зря и не улетала к звездам.
Освятили краеугольный камень, потом еще один камень и яшмовый ларец, ибо сии три предмета надлежало замуровать в фундаменте, все это возложили на носилки, вроде тех, на коих переносят обыкновенно изваяния святых, и понесли в голове процессии, в ларце были монеты той поры, золотые, серебряные и медные, медали золотые, серебряные и медные и пергаментный свиток, где был записан королевский обет, процессия описала круг, дабы явить себя взорам народа, преклонявшего колени при ее приближении, а поскольку поводов для коленопреклонения было хоть отбавляй, то крест появится, то патриарх, то король, то монахи, то каноники, народ уж и не вставал с колен, так что мы вправе написать, что было много коленопреклоненного народа. Наконец король, патриарх и кое-кто из свиты прошествовали к месту, где нужно было заложить камень и все прочее, и спустились вниз по широкой деревянной лестнице, насчитывавшей тридцать ступеней, в память о тридцати сребрениках, надо думать, и шириною более чем в два метра. Патриарх нес краеугольный камень, ему споспешествовали каноники, а другие каноники несли второй камень и яшмовый ларец, сзади шел король и глава святого ордена бернардинцев, состоявший в должности главного подателя милостыни и в качестве такового имевший при себе деньги.
Итак, сошел король на тридцать ступеней в утробу земли, ни дать ни взять, прощание с этим миром или можно было бы сказать, сошествие в ад, не будь король так надежно защищен благословениями, ладанками и молитвами, а если бы высокие стенки котлована стали вдруг осыпаться, не тревожьтесь, ваше величество, взгляните, как подперли мы их балками из доброго бразильского дерева для пущей прочности, а вот скамеечка, обитая пунцовым бархатом, мы широко пользуемся этим цветом во время церемоний государственного и государева масштаба, со временем увидим мы этот цвет на театральных занавесях, а на скамеечке стоит ведерко серебряное со святою водой и лежат еще две метелочки из зеленого вереска, рукоятки увиты шелковыми снурками с серебряной нитью, а я, десятник, выливаю из чана известь, теперь, ваше величество, вот вам мастерок, как у каменщика, он чистой пробы серебро, простите, государь, я хотел сказать, мастерок, он чистой пробы серебро, как у каменщика, если бывают у них такие, им вы наведете известь на камень, только прежде, ваше величество, покропите известь святой водой, обмакнув в оной метелочку, а теперь, люди, пособите-ка мне тут, можно закладывать камень, но только длани вашего величества должны коснуться его последними, готово, еще разок дотроньтесь, чтобы все видели, теперь ваше величество может подняться наверх, осторожно, не упадите, а монастырь достроим мы, теперь можно закладывать остальные камни, каждый на свое место, пусть принесут господа дворяне еще двенадцать, со времен апостолов число это сулит удачу, и пусть принесут чаны с известью в серебряных коробах, тогда краеугольный камень станет на место прочно, а мафрский виконт решил нести чан так же, как, подсмотрел он, носят подручные каменщиков, на голове, являя таким манером величайшую набожность, раз уж не успел он родиться вовремя, дабы помочь Иисусу нести крест, то выльет он известь, как бы не обжегся, недурно было бы, вполне в духе всей церемонии, но известь-то гашеная, сеньор, погасили ее, Словно волю иных людей, сказала бы Блимунда.
На другой день по отбытии короля в столицу рухнула деревянная церковь, и не понадобился для этого ветер, просто пошел дождик, Божья водица, собрали в кучу доски и брусья, пригодятся для нужд не столь высоких, пойдут, к примеру, на строительные леса, либо на подмости, либо на обшивку корабельных кают, а то на обеденный стол либо на деревянные башмаки, а парусина, сукна, тафта, парча будут служить обычную свою службу, серебро вернется в казну, дворяне к дворянским своим занятиям, на органе будут играть другую музыку, а музыкантам и солдатам предстоят парады, и остались в Мафре только аррабидские францисканцы, глаз не спускавшие с места строительства, да укрепленный на камне крест пятиметровой высоты. В котлован снова спустились люди, ибо он не везде достигал должной глубины, его величество король не все углядел, он сказал только, правда, в иных выражениях, когда садился в карету, Давайте кончайте быстрее с этим делом, я дал обет больше шести лет назад, хватит с меня нытья францисканцев, путаются в ногах, когда, мол, будет нам монастырь, чтоб никаких проволочек из-за денег, тратьте, сколько понадобится. Но в Лиссабоне молвит казначей королю, Знайте, ваше королевское величество, во время закладки монастыря в Мафре было истрачено, округлим цифру, двести тысяч крузадо, и король сказал, Запиши в ведомость, он сказал так, потому что работы только-только начались, придет день, когда пожелаем мы узнать, Ну и во сколько же все это обошлось, и никто не сможет отчитаться в расходах, ни квитанций, ни расписок, ни бухгалтерских книг, не говоря уж о человеческих жертвах и об увечьях, это-то дешево стоит.
Когда погода позволила, через неделю после описанных событий, Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун отправились в Лиссабон, в этой жизни у каждого свое дело, кто-то останется в Мафре возводить стены, а мы отправимся творить машину из ивовых прутьев, проволоки и железных частей, а еще копить волю людей, чтобы с помощью всего этого подняться в воздух, потому что люди суть ангелы, родившиеся без крыльев, в этом вся красота, родиться без крыльев и обзавестись ими, на то и дан нам мозг, а дан мозг, будут даны и крылья, прощайте, отец, прощайте, матушка. На самом-то деле Балтазар с Блимундой только и сказали, что прощайте, ибо им не составить этаких фраз, да и старики бы не поняли, но по прошествии времени всегда сыщется кто-нибудь, кто вообразит, что подобное могло быть сказано, или выдумает сам, а когда выдумает, вымысел покажется правдоподобнее правды, хотя трудно найти слова взамен тех, что говорит Марта-Мария, Прощайте, не увижу вас больше, и слова эти окажутся всем правдам правдой, ибо стены базилики и на метр еще не поднимутся, когда Марту-Марию зароют в землю. И тогда Жуан-Франсиско сразу станет в два раза старше, и будет он большую часть дня проводить, сидя под навесом кухни и глядя перед собой пустым взглядом, там сидит он и сейчас, глядит, как уходят от него сын его Балтазар, Блимунда, дочь его, невестка слово скучное, жена его Марта-Мария покуда с ним, но вид у нее отсутствующий, она уже одной ногою ступила на тот берег, ладони ее сложены на животе, где вынашивалась жизнь, а сейчас вынашивается смерть. Вышли из ее утробы дети, только двое из них остались в живых, а тот плод, что носит она сейчас, не явится на свет, это смерть ее, Их уже не видно, пошли в дом, говорит Жуан-Франсиско.
Сейчас декабрь, дни стоят короткие, небо затянуто облаками, а потому смеркается рано, и Балтазару с Блимундой придется заночевать по дороге на сеновале в Морелене, сказали они, что сами из Мафры, идут в Лиссабон, хозяин сразу увидел, люди честные, дал им одеяло, чтоб накрыться, есть еще на свете вера в честность. Мы уже знаем, что эти двое любят друг друга телом, и душою, и волей, когда лежат они друг с другом, телу радость, а душа и воля тоже тут как тут, может, стараются поглубже уйти в тело, чтобы тоже получить свою долю радости, трудно сказать, как там они делят радость меж собою, что проигрывает либо выигрывает душа, когда Блимунда обнимает Балтазара, а Балтазар Блимунду, а что проигрывает или выигрывает тело. На сеновале пахнет лучше не бывает, смятой соломой, теплом тел, угревшихся под одеялом, волами, жующими сено в яслях, холодом, пробивающимся в щели между досками, а может, и луной, ведь все знают, что ночь пахнет совсем по-другому, когда светит луна, даже слепец, неспособный отличить ночь от дня, скажет, А лунно нынче, думают, это святая Люция, покровительница слепых, сотворила чудо, а на самом деле стоит только принюхаться, И верно, как красиво светит луна нынче ночью. Утром, еще до света, они поднялись, Блимунда уже съела свой хлеб. Сложила одеяло, она всего лишь женщина, всего лишь повторяет извечное движение, развести и снова соединить руки, захватить оба конца под подбородком, затем опустить руки и сложить одеяло пополам, глядя на нее, никто бы не сказал, что она наделена странным даром, что этой самой ночью она словно покидала собственное тело и видела самое себя с Балтазаром, воистину о Блимунде можно сказать, что, когда смотрит она, видит собственные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59