Сверху музыканта уже не видно, он удаляется, может статься, выбрал окольную тропинку, может статься, поглядел на небо, снова увидеть пассаролу, махнул шляпой, один только раз, лучше не подавать виду, притвориться, что ничего не знаешь, потому и не углядели его с воздушного корабля, кто знает, увидятся ли они снова.
Дует южный ветерок, легкий бриз, он еле треплет волосы Блимунды, при таком ветерке им никуда не полететь, то же самое, что пытаться вплавь пересечь океан, а потому спрашивает Балтазар, Пускаю в ход мехи, у всякой медали две стороны, вначале священник объявил, Есть только один Бог, теперь Балтазар осведомляется, пускать ли в ход мехи, вначале возвышенное, затем обыденное, когда Бог не повеет своим дыханием, надо поднатужиться человеку. Но на отца Бартоломеу Лоуренсо словно столбняк нашел, не говорит, не шевелится, только глядит на обширный круг земли, кусок реки и моря, кусок нагорья и равнины, если то, что виднеется там, вдали, не пена, значит, это белый парус корабля, если это не клочок тумана, значит, дым из трубы, однако же впечатление такое, будто больше нет мира и нет людей, тягостная тишина, а ветер спал, ни один волосок Блимунды не шелохнется, Пускай в ход мехи, Балтазар, сказал священник.
Мехи, установленные на летательной машине, устроены наподобие органных, есть и педали для ног, и брус, закрепленный на шпангоуте на уровне человеческой груди, чтобы было обо что опереть руки, это отнюдь не очередное изобретение отца Бартоломеу Лоуренсо, он отправился в патриарший собор и скопировал воздуходувное устройство органа, что находится там, вся разница в том, что от этого никакой музыки нет, слышится только прерывистый шелест воздуха, нагнетаемого по направлению к хвосту и крыльям пассаролы, и в конце концов она начинает двигаться, но медленно, так медленно, что тоска берет смотреть, не пролетела и расстояния выстрела, а Балтазар уже устал, этак мы никуда не прилетим. Лицо священника ничего не выражает, он глядит, как надрывается Семь Солнц, понимает, что великое изобретение несовершенно, в воздушном пространстве нельзя действовать как на воде, когда нет ветра, в воздухе веслами горю на поможешь, Хватит, не трудись больше, и измученный Балтазар садится на днище машины.
Время страха и время ликования уже позади, сейчас время уныния, они умеют только набирать высоту и снижаться и оказались в положении человека, который в силах только вставать и ложиться, но не в силах ходить. Солнце опускается над устьем Тежо, на земле сгущаются тени. Отец Бартоломеу Лоуренсо испытывает беспокойство, причина которого от него ускользает, но отвлекается от этого ощущения, заметив внезапно, что внизу выжигают лес, видно, трудятся углежоги, и тучи дыма ползут на север, а это означает, что поближе к земле ветер дует по-прежнему. Священник еще немного раскрывает парус, так чтобы в тени оказался еще один ряд янтарных шаров, и машина внезапно снижается, однако не настолько, чтобы попасть в поток ветра. Еще один ряд шаров затенен, машина устремилась вниз так резко, что у всех пронзительно засосало под ложечкой, и на этот раз маневр удался, ветер подхватывает машину могучей невидимой рукою и бросает вперед с такой скоростью, что Лиссабон внезапно оказывается позади, на линии горизонта, город словно размыло туманом, такое чувство, будто они наконец выбрались за пределы гавани с ее причалами и теперь предстоит им открыть неведомые пути, потому-то сердца у них сжимаются так, кто знает, какие опасности их подстерегают, какие Адамасторы, какие огни святого Эльма, а что, если с моря, виднеющегося вдали, поднимутся водяные смерчи, всосут в себя воздух, пропитают его солью. И тогда спросила Блимунда, Куда мы летим, и отвечал священник, Туда, где нас не достанет рука Святейшей Службы, если есть на свете такое место.
Народ наш, так уповающий на небо, редко поглядывает вверх, где, как говорят, оно находится. Трудятся люди на полях, по деревням кто входит в дом, кто выходит, кто на огород пошел, кто по воду, кто за стволом сосны присел на корточки, только одна женщина, которая лежит в жнивье с мужчиной, подумала было, что пролетело что-то по небу, но полагает, примерещилось, оттого что так хорошо ей с милым. Только птицы, любопытствуя, летят вровень с машиной и спрашивают, растревоженно порхая вокруг нее, что же это такое, что, может, птичий мессия, ведь по сравнению с этой штукой сам орел всего лишь некто вроде святого Иоанна Крестителя, Вслед за мною грядет тот, кто сильнее меня, история воздухоплавания на этом не кончится. В течение некоторого времени пассаролу сопровождал коршун, он распугал и разогнал остальных птиц, коршун и пассарола летели вдвоем, коршун то махал крыльями, то парил, сразу видно, что летит, пассарола же крыльями не двигала, если бы не знали мы, что все дело в солнце, в янтаре, облачных сгустках, магнитах и железных пластинах, не поверили бы собственным глазам, ведь у нас нет даже того объяснения, которое было у женщины, что лежала в жнивье, а теперь уже ушла, намиловались они, всё, даже и места того не видно.
Ветер изменился, задул к юго-востоку, ветер крепчает, земля внизу мелькает, словно бегучая поверхность реки, несущей на себе поля, леса, деревни, здесь и зелень, и желтизна, оттенки охры, коричневые тона, выбеленные стены, мельничные крылья и живые воды, мчащиеся по самому этому потоку, какая сила могла бы разъединить их, великую реку, что уносит все на водах своих, и малые ручьи, что ищут себе пути на ее поверхности, сами не ведая, что они всего лишь потоки внутри потока.
Трое воздухоплавателей стоят в носовой части машины, держат путь на запад, и отец Бартоломеу Лоуренсо чувствует, что беспокойство возвратилось и нарастает, вот уже перешло в панику, сейчас прорвется наружу, прорвется стоном, когда солнце закатится, машина неминуемо начнет снижаться, может быть, упадет, может быть, разобьется, и все погибнут, Там Мафра, восклицает Балтазар, ни дать ни взять марсовой, возвещающий со своего наблюдательного пункта на мачте, Земля, сравнение самое уместное, ибо это земля Балтазара, он узнал ее, хотя никогда не видел с воздуха, кто ведает, быть может, на сердце у каждого из нас отпечатался особый рельеф, отвечающий рельефу той местности, где мы родились, оба этих рельефа сливаются воедино, словно мужчина и женщина, женщина и мужчина, мы земные люди на земном шаре, вот почему Балтазар восклицает, Это моя земля, он узнал ее, как узнал бы тело любимой. Они быстро пролетают над строящимся монастырем, но на сей раз люди их увидели, одни разбегаются в ужасе, другие падают на колени и, моля о милосердии, воздевают руки к небу, кое-кто швыряет камни, переполох охватывает тысячи людей, те, кому не удалось увидеть своими глазами, сомневаются, те, кому удалось, клянутся и ссылаются на свидетельство соседей, но представить доказательства никто не может, ибо машина полетела по направлению к солнцу и стала невидимой в свете, исходящем от раскаленного диска, может, был это всего только морок, и маловеры уже торжествуют, а легковерные в растерянности.
За считаные минуты машина достигает берега моря, можно подумать, что солнце притягивает ее к себе, чтобы унести на другую сторону света. Отец Бартоломеу Лоуренсо понимает, что они упадут в море, яростно дергает веревку, парус весь заваливается на сторону, и машина так резко взмывает ввысь, что земля снова оказывается далеко-далеко, а солнце стоит высоко над горизонтом. И все-таки уже поздно. С восточной стороны надвигается сумрак, ночь близится, бежать от нее невозможно. Машину понемногу относит по прямой к северо-востоку, и в то же время она начинает снижаться, повинуясь двум силам сразу, силе света, быстро слабеющего, и силе ночной тьмы, уже скрывающей дальние долины. Сейчас уже не ощущается природный ветер, ибо куда яростнее поток воздуха, возникающий при снижении, он пронзительно свищет, сотрясая кровлю, сплетенную из ивовых прутьев. Солнце опустилось на линию горизонта, словно апельсин на ладонь, хотя скорее оно похоже на металлический диск, который вынули из кузнечного горна, чтобы охладить в водах моря, блеск его уже не раздражает глаз, он был белым, вишневым, ярко-пунцовым, алым, он пока еще блестит, но уже сумрачно, он прощается, до свидания, до завтра, если наступит завтра для трех воздухоплавателей, их машина стремится к земле, словно смертельно раненная птица, с трудом держащаяся в равновесии на куцых крыльях, и от янтарной ее диадемы мало толку, она описывает концентрические круги, кажется, что падает она бесконечно долго, но конец неминуем. Перед воздухоплавателями вздыбилась темная масса, может быть, это и есть Адамастор, подстерегающий здесь странников, нет, это горы, поднявшиеся, словно купола, еще прочерченные на вершинах полосками алого света. У отца Бартоломеу Лоуренсо отсутствующий взгляд, он уже за пределами этого мира и за пределами собственной покорности судьбе, ждет конца, конец близок. Но внезапно Блимунда вырывается из объятий Балтазара, к которому прижалась судорожно, когда машина начала падать, и обнимает обеими руками округлый сосуд, воли людские, их две тысячи, но этого мало, она прильнула к сосуду всем телом, словно желая вобрать их в себя или присоединиться к ним. Машина резко подскочила, поднимает голову, словно лошадь, когда дернут уздечку, на миг замирает, как бы в нерешительности, и снова начинает падать, но уже не так стремительно, и Блимунда кричит, Балтазар, Балтазар, третий раз кричать не пришлось, он уже обнял второй сосуд, слился с ним воедино, и так Семь Солнц и Семь Лун силою своих собственных облачных сгустков удерживали машину, и она теперь снижалась медленно, так медленно, что лишь ивовые прутья чуть слышно скрипнули, когда коснулась она земли, она только накренилась, ведь на этом месте не было заготовленных заранее подпорок, не бывает так, чтобы все сразу далось. Крен был сильный, всех троих, ослабевших, измочаленных, выбросило из машины, тщетно пытались они уцепиться за борт, покатились по земле, а когда опомнились, оказалось, что ни у кого ни царапинки, воистину случаются еще чудеса на свете, а уж это чудо из самых подлинных, не пришлось даже взывать к святому Христофору, он был начеку, следил за движением в воздухе, увидел, что машина потеряла управление, придержал ее огромною дланью и таким образом спас от катастрофы, для первого чуда, совершенного им на этом поприще, совсем недурно.
Дневной свет почти совсем поглотила темнота, она вот-вот сгустится полностью, в небе поблескивают первые звезды, нашим странникам не удалось до них добраться, хоть они и побывали поблизости, в сущности, что это было, блошиный прыжок, взлетели мы в небо близ Лиссабона, пролетели над Мафрою и над строящимся монастырем, чуть не свалились в море, а теперь, Где же мы находимся, спросила Блимунда и застонала, у нее мучительно болел желудок, руки ломило, вся сила из них ушла, на то же самое жаловался Балтазар, он поднялся на ноги, пытался выпрямиться, но пошатывался, словно бык, в череп которому всадили железный крюк и который вот-вот рухнет замертво, но Балтазару-то повезло, в отличие от быков он от верной смерти переходил к жизни, пускай себе пошатывается, полезно, запомнит, чего стоит возможность упереться ногами в твердую почву, Не знаю, где мы, никогда не бывал здесь, сдается мне, место горное, может, отец Бартоломеу Лоуренсо чего скажет. Священник тоже пытался встать, ни желудок, ни руки-ноги у него не болели, болела только голова, но так, словно ее пробуравили стилетом от виска до виска, Мы в опасности, и так же велика она, как если бы оставались мы в усадьбе, если не сыскали нас вчера, сыщут завтра, Но как зовется это место, где мы сейчас, Любое место на земле преддверие ада, одни отправляются туда после смерти, а другие живыми, смерть приходит потом, Покуда мы еще живы, Завтра будем мертвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Дует южный ветерок, легкий бриз, он еле треплет волосы Блимунды, при таком ветерке им никуда не полететь, то же самое, что пытаться вплавь пересечь океан, а потому спрашивает Балтазар, Пускаю в ход мехи, у всякой медали две стороны, вначале священник объявил, Есть только один Бог, теперь Балтазар осведомляется, пускать ли в ход мехи, вначале возвышенное, затем обыденное, когда Бог не повеет своим дыханием, надо поднатужиться человеку. Но на отца Бартоломеу Лоуренсо словно столбняк нашел, не говорит, не шевелится, только глядит на обширный круг земли, кусок реки и моря, кусок нагорья и равнины, если то, что виднеется там, вдали, не пена, значит, это белый парус корабля, если это не клочок тумана, значит, дым из трубы, однако же впечатление такое, будто больше нет мира и нет людей, тягостная тишина, а ветер спал, ни один волосок Блимунды не шелохнется, Пускай в ход мехи, Балтазар, сказал священник.
Мехи, установленные на летательной машине, устроены наподобие органных, есть и педали для ног, и брус, закрепленный на шпангоуте на уровне человеческой груди, чтобы было обо что опереть руки, это отнюдь не очередное изобретение отца Бартоломеу Лоуренсо, он отправился в патриарший собор и скопировал воздуходувное устройство органа, что находится там, вся разница в том, что от этого никакой музыки нет, слышится только прерывистый шелест воздуха, нагнетаемого по направлению к хвосту и крыльям пассаролы, и в конце концов она начинает двигаться, но медленно, так медленно, что тоска берет смотреть, не пролетела и расстояния выстрела, а Балтазар уже устал, этак мы никуда не прилетим. Лицо священника ничего не выражает, он глядит, как надрывается Семь Солнц, понимает, что великое изобретение несовершенно, в воздушном пространстве нельзя действовать как на воде, когда нет ветра, в воздухе веслами горю на поможешь, Хватит, не трудись больше, и измученный Балтазар садится на днище машины.
Время страха и время ликования уже позади, сейчас время уныния, они умеют только набирать высоту и снижаться и оказались в положении человека, который в силах только вставать и ложиться, но не в силах ходить. Солнце опускается над устьем Тежо, на земле сгущаются тени. Отец Бартоломеу Лоуренсо испытывает беспокойство, причина которого от него ускользает, но отвлекается от этого ощущения, заметив внезапно, что внизу выжигают лес, видно, трудятся углежоги, и тучи дыма ползут на север, а это означает, что поближе к земле ветер дует по-прежнему. Священник еще немного раскрывает парус, так чтобы в тени оказался еще один ряд янтарных шаров, и машина внезапно снижается, однако не настолько, чтобы попасть в поток ветра. Еще один ряд шаров затенен, машина устремилась вниз так резко, что у всех пронзительно засосало под ложечкой, и на этот раз маневр удался, ветер подхватывает машину могучей невидимой рукою и бросает вперед с такой скоростью, что Лиссабон внезапно оказывается позади, на линии горизонта, город словно размыло туманом, такое чувство, будто они наконец выбрались за пределы гавани с ее причалами и теперь предстоит им открыть неведомые пути, потому-то сердца у них сжимаются так, кто знает, какие опасности их подстерегают, какие Адамасторы, какие огни святого Эльма, а что, если с моря, виднеющегося вдали, поднимутся водяные смерчи, всосут в себя воздух, пропитают его солью. И тогда спросила Блимунда, Куда мы летим, и отвечал священник, Туда, где нас не достанет рука Святейшей Службы, если есть на свете такое место.
Народ наш, так уповающий на небо, редко поглядывает вверх, где, как говорят, оно находится. Трудятся люди на полях, по деревням кто входит в дом, кто выходит, кто на огород пошел, кто по воду, кто за стволом сосны присел на корточки, только одна женщина, которая лежит в жнивье с мужчиной, подумала было, что пролетело что-то по небу, но полагает, примерещилось, оттого что так хорошо ей с милым. Только птицы, любопытствуя, летят вровень с машиной и спрашивают, растревоженно порхая вокруг нее, что же это такое, что, может, птичий мессия, ведь по сравнению с этой штукой сам орел всего лишь некто вроде святого Иоанна Крестителя, Вслед за мною грядет тот, кто сильнее меня, история воздухоплавания на этом не кончится. В течение некоторого времени пассаролу сопровождал коршун, он распугал и разогнал остальных птиц, коршун и пассарола летели вдвоем, коршун то махал крыльями, то парил, сразу видно, что летит, пассарола же крыльями не двигала, если бы не знали мы, что все дело в солнце, в янтаре, облачных сгустках, магнитах и железных пластинах, не поверили бы собственным глазам, ведь у нас нет даже того объяснения, которое было у женщины, что лежала в жнивье, а теперь уже ушла, намиловались они, всё, даже и места того не видно.
Ветер изменился, задул к юго-востоку, ветер крепчает, земля внизу мелькает, словно бегучая поверхность реки, несущей на себе поля, леса, деревни, здесь и зелень, и желтизна, оттенки охры, коричневые тона, выбеленные стены, мельничные крылья и живые воды, мчащиеся по самому этому потоку, какая сила могла бы разъединить их, великую реку, что уносит все на водах своих, и малые ручьи, что ищут себе пути на ее поверхности, сами не ведая, что они всего лишь потоки внутри потока.
Трое воздухоплавателей стоят в носовой части машины, держат путь на запад, и отец Бартоломеу Лоуренсо чувствует, что беспокойство возвратилось и нарастает, вот уже перешло в панику, сейчас прорвется наружу, прорвется стоном, когда солнце закатится, машина неминуемо начнет снижаться, может быть, упадет, может быть, разобьется, и все погибнут, Там Мафра, восклицает Балтазар, ни дать ни взять марсовой, возвещающий со своего наблюдательного пункта на мачте, Земля, сравнение самое уместное, ибо это земля Балтазара, он узнал ее, хотя никогда не видел с воздуха, кто ведает, быть может, на сердце у каждого из нас отпечатался особый рельеф, отвечающий рельефу той местности, где мы родились, оба этих рельефа сливаются воедино, словно мужчина и женщина, женщина и мужчина, мы земные люди на земном шаре, вот почему Балтазар восклицает, Это моя земля, он узнал ее, как узнал бы тело любимой. Они быстро пролетают над строящимся монастырем, но на сей раз люди их увидели, одни разбегаются в ужасе, другие падают на колени и, моля о милосердии, воздевают руки к небу, кое-кто швыряет камни, переполох охватывает тысячи людей, те, кому не удалось увидеть своими глазами, сомневаются, те, кому удалось, клянутся и ссылаются на свидетельство соседей, но представить доказательства никто не может, ибо машина полетела по направлению к солнцу и стала невидимой в свете, исходящем от раскаленного диска, может, был это всего только морок, и маловеры уже торжествуют, а легковерные в растерянности.
За считаные минуты машина достигает берега моря, можно подумать, что солнце притягивает ее к себе, чтобы унести на другую сторону света. Отец Бартоломеу Лоуренсо понимает, что они упадут в море, яростно дергает веревку, парус весь заваливается на сторону, и машина так резко взмывает ввысь, что земля снова оказывается далеко-далеко, а солнце стоит высоко над горизонтом. И все-таки уже поздно. С восточной стороны надвигается сумрак, ночь близится, бежать от нее невозможно. Машину понемногу относит по прямой к северо-востоку, и в то же время она начинает снижаться, повинуясь двум силам сразу, силе света, быстро слабеющего, и силе ночной тьмы, уже скрывающей дальние долины. Сейчас уже не ощущается природный ветер, ибо куда яростнее поток воздуха, возникающий при снижении, он пронзительно свищет, сотрясая кровлю, сплетенную из ивовых прутьев. Солнце опустилось на линию горизонта, словно апельсин на ладонь, хотя скорее оно похоже на металлический диск, который вынули из кузнечного горна, чтобы охладить в водах моря, блеск его уже не раздражает глаз, он был белым, вишневым, ярко-пунцовым, алым, он пока еще блестит, но уже сумрачно, он прощается, до свидания, до завтра, если наступит завтра для трех воздухоплавателей, их машина стремится к земле, словно смертельно раненная птица, с трудом держащаяся в равновесии на куцых крыльях, и от янтарной ее диадемы мало толку, она описывает концентрические круги, кажется, что падает она бесконечно долго, но конец неминуем. Перед воздухоплавателями вздыбилась темная масса, может быть, это и есть Адамастор, подстерегающий здесь странников, нет, это горы, поднявшиеся, словно купола, еще прочерченные на вершинах полосками алого света. У отца Бартоломеу Лоуренсо отсутствующий взгляд, он уже за пределами этого мира и за пределами собственной покорности судьбе, ждет конца, конец близок. Но внезапно Блимунда вырывается из объятий Балтазара, к которому прижалась судорожно, когда машина начала падать, и обнимает обеими руками округлый сосуд, воли людские, их две тысячи, но этого мало, она прильнула к сосуду всем телом, словно желая вобрать их в себя или присоединиться к ним. Машина резко подскочила, поднимает голову, словно лошадь, когда дернут уздечку, на миг замирает, как бы в нерешительности, и снова начинает падать, но уже не так стремительно, и Блимунда кричит, Балтазар, Балтазар, третий раз кричать не пришлось, он уже обнял второй сосуд, слился с ним воедино, и так Семь Солнц и Семь Лун силою своих собственных облачных сгустков удерживали машину, и она теперь снижалась медленно, так медленно, что лишь ивовые прутья чуть слышно скрипнули, когда коснулась она земли, она только накренилась, ведь на этом месте не было заготовленных заранее подпорок, не бывает так, чтобы все сразу далось. Крен был сильный, всех троих, ослабевших, измочаленных, выбросило из машины, тщетно пытались они уцепиться за борт, покатились по земле, а когда опомнились, оказалось, что ни у кого ни царапинки, воистину случаются еще чудеса на свете, а уж это чудо из самых подлинных, не пришлось даже взывать к святому Христофору, он был начеку, следил за движением в воздухе, увидел, что машина потеряла управление, придержал ее огромною дланью и таким образом спас от катастрофы, для первого чуда, совершенного им на этом поприще, совсем недурно.
Дневной свет почти совсем поглотила темнота, она вот-вот сгустится полностью, в небе поблескивают первые звезды, нашим странникам не удалось до них добраться, хоть они и побывали поблизости, в сущности, что это было, блошиный прыжок, взлетели мы в небо близ Лиссабона, пролетели над Мафрою и над строящимся монастырем, чуть не свалились в море, а теперь, Где же мы находимся, спросила Блимунда и застонала, у нее мучительно болел желудок, руки ломило, вся сила из них ушла, на то же самое жаловался Балтазар, он поднялся на ноги, пытался выпрямиться, но пошатывался, словно бык, в череп которому всадили железный крюк и который вот-вот рухнет замертво, но Балтазару-то повезло, в отличие от быков он от верной смерти переходил к жизни, пускай себе пошатывается, полезно, запомнит, чего стоит возможность упереться ногами в твердую почву, Не знаю, где мы, никогда не бывал здесь, сдается мне, место горное, может, отец Бартоломеу Лоуренсо чего скажет. Священник тоже пытался встать, ни желудок, ни руки-ноги у него не болели, болела только голова, но так, словно ее пробуравили стилетом от виска до виска, Мы в опасности, и так же велика она, как если бы оставались мы в усадьбе, если не сыскали нас вчера, сыщут завтра, Но как зовется это место, где мы сейчас, Любое место на земле преддверие ада, одни отправляются туда после смерти, а другие живыми, смерть приходит потом, Покуда мы еще живы, Завтра будем мертвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59