лицо его менялось, словно человек примерял маски античных актеров – недоумение, радость, возмущение, снисходительность, интерес...
После собрания Дубов поехал домой. Он поднялся в лифте на четвертый этаж, открыл дверь и почувствовал на плечах руки: рядом с ним стояли Проскурин и Гмыря; около двери – три чекиста; понятые – две женщины и мужчина со странной бородой; она показалась Дубову отчетливо клетчатой; седина – внизу, потом клочья черных волос и рыжий отлив возле ушей.
– В чем дело, товарищи? – спросил Дубов, чувствуя, как лицо его сделалось багровым; горло перехватило; тяжелый комок мешал дыханию.
– Мы войдем к вам и там все объясним, – сказал Гмыря. – Открывайте дверь своим ключом.
Дубов не мог сдержать дрожь в руке, ключ никак не попадал в скважину.
– У меня кто-то уже был-ыл, – скачал он себе самому, – я чувствую, тут уже был кто-то...
В комнате ему предложили сесть, обыскав предварительно: лицо его сделалось бледным, сразу же обозначились синяки под глазами.
– Ознакомьтесь с постановлением на обыск, – сказал Гмыря.
Дубов никак не мог прочитать, строчки двоились.
– Вы можете искать, но что только? – сказал он. – Мне сдается, что случилась-ась какая-то ошибка. Или нарушаются нормы социалистической законности-ти.
Следователь, капитан Анибеков, подвинул себе стул, сел напротив Дубова:
– Вы не хотите признаться во всем чистосердечно?
– В чем?
– Подумайте. Чистосердечное признание всегда учитывается.
– В чем-ем я должен признаться-аться? – тяжело заикаясь, спросил Дубов.
– Умели напачкать, сумейте и отвечать, Дубов, – сказал Гмыря.
– Мне признаваться-аться не в чем. И напрасно ваши люди угоняют мою машину.
Проскурин глянул на Гмырю – машину действительно отгоняли; надо было срочно проверить, нет ли в ней тайника.
– Что ж, приступайте к обыску, – сказал следователь Анибеков, – а мы пока посидим...
Наблюдая за тем, как чекисты приступили к обыску, Анибеков рассеянно взял фонарь, стоявший на столе, вытащил батарейки, две отодвинул, а третью начал сосредоточенно вертеть в руках.
Дубов неотрывно следил за его пальцами – лицо его снова покраснело, язык сделался сухим; он казался ему невероятно тяжелым.
Следователь отложил батарейку, закурил, подвинул себе пепельницу, аккуратно положил обгоревшую спичку, посмотрел на Дубова; тот сидел напряженный, чуть откинув голову, губы его тряслись, побелели.
Анибеков снова взял батарейку, отвернул дно, выложил на стол капсулу с пленкой, глянул на Дубова.
– Значит, знаете-аете...
– Знаем, – ответил Анибеков и достал из портфеля камень: булыжник как булыжник, только легкий, нажми невидимую кнопку – откроется; этот тайник только что обнаружили в гараже...
Дубов посмотрел на Гмырю и Проскурина, которые сидели рядом с ним, на ручках кресла, так, чтоб он не мог встать, потом перевел взгляд на Анибекова:
– Если вы хотите использовать меня для работы, прикажите вашим людям немедленно вернуть машину на место: каждая парковка контролируется людьми из посольства, можете сорвать следующую встречу...
Проскурин поднялся, вышел из комнаты, на его место сел Трухин.
– Но машиной мы не отделаемся, – продолжал Дубов. – Я также являюсь объектом постоянного наблюдения людьми из посольства, следовательно, моя жизнь имеет товарную ценность. Гарантируете жизнь? Тогда проведем все в лучшем виде.
– По поводу жизни суд будет определять, Дубов, – ответил Гмыря.
– А без суда нельзя?
– Нет, – сказал Анибеков. – Нельзя.
– Напрасно-асно... Я могу дать очень много; то, что я могу дать, никто не сможет...
– Что ж, давайте, – сказал Гмыря. – Послушаем.
– Я лучше напишу-шу... х-хотите?
Он поднялся, легко взял ручку из кармана пиджака, который висел на другом стуле, потянулся к бумаге, что лежала стопкой возле лампы, размашисто написал:
«Я, Дубов Сергей Дмитриевич, считаю своим долгом заявить следующее по вопросам, связанным с моей работой на ЦРУ...»
На мгновение Дубов задумался, поднес ручку ко рту и свалился на пол, лицо его стало синеть; «скорая помощь», вызванная из Склифосовского, констатировала отек легких; три часа Дубова пытались спасти. В десять часов он умер; вскрытие показало идентичность яда, от которого погибла Ольга Винтер и он, агент ЦРУ, «Умный». Доктор, проводивший вскрытие Дубова, потерял сознание, вдохнув пары яда; вторая бригада работала в противогазах.
КОНСТАНТИНОВ
Он оглядел собравшихся, откашлялся, но говорить не начал; долго раскуривал сигару, даже после того, как пустил струю голубого легкого дыма прямо перед собою, словно отгонял на осенней охоте последних комаров, самых злых и надоедливых.
– Нуте-с, – наконец выкашлянул он, – с чем пойдем к руководству?
– С трупом, – выдохнул Гмыря. – Провал полнейший, что и говорить.
– Я бы так резко вопроса не ставил, – заметил Проскурин. – В конечном счете агент выявлен, утечка информации остановлена, инструкции ЦРУ у нас на руках. Разве этого мало?
– Зачем себя успокаивать? – Коновалов пожал плечами, прислушался к бою курантов – отзвонило два раза, два часа ночи. – То, что сказал подполковник, – само собою разумеющееся, но главного мы не выполнили: мы не имеем изобличенных с поличными разведчиков.
– Верно, – согласился Константинов. – Снова провал. Но мы должны их изобличить.
– Как же без Дубова мы их теперь возьмем? – спросил Проскурин. – Не следует обольщаться, надо довольствоваться тем, что есть.
– Давайте проанализируем, что мы имеем, – сказал Константинов. – Начинайте, товарищ Гмыря.
Тот поднялся:
– Мало что имеем. В наших руках инструкции: послезавтра Дубов должен встретиться с неизвестным разведчиком, скорее всего с Лунсом или Карповичем. Место сигнального пароля для машины Дубова – стоянка на «Паркплатц». Где эта стоянка, нам неизвестно. Неизвестно и точное место встречи в парке, а он – громаден. Чтобы вывести работников ЦРУ на встречу с Дубовым у объекта «Парк», мы должны высчитать , где находится «Паркплатц». Пока – все.
– Вы? – обратился Константинов к Проскурину.
– Согласен с Гмырей.
– Товарищ Коновалов...
– Если мы хотим выйти послезавтра в «Парк», надо продумать легенду для исчезновения Дубова, столь внезапного: разведчики смотрят не только за машиной, но и за ним самим.
– Все? – спросил Константинов. – Спасибо. Итак, первое: подразделение товарища Гмыри разрабатывает и обеспечивает легенду «срочной командировки» Дубова на Дальний Восток, на конференцию по проблемам, связанным с зоной Тихого океана. Второе: подразделение Проскурина продолжает работу по аккуратному опросу всех знакомых Дубова: маршруты поездок; время; привычные места парковок. Третье: подразделение Коновалова готовит все материалы о маршрутах выявленных сотрудников ЦРУ – не было ли пересечений, снятия сигналов с дубовских мест стоянок, вроде той, у МГИМО, это, видимо, парольный сигнал, полученный им в прежней инструкции, очень похоже: он оставил там машину чуть более чем на полчаса, встретил Ольгу, а на следующий день пошел на контакт в Парк Победы.
– А как же мы вычислим «Паркплатц»? – вздохнул Проскурин. – Никаких зацепок...
– Вызывайте Ольгу Вронскую к девяти утра, – сказал Константинов. – Попробуем с ней побеседовать. Пригласите Парамонова, он ведь и Дубову делал профилактику.
В четыре часа утра Константинов отправил сообщение Славину:
«Попросите Глэбба о содействии в вызове Зотова в Союз. Дайте понять, что от вас требуют это; таким образом, вы еще раз подтвердите успех его «операции прикрытия». Фотографию с Пилар считаю нецелесообразным вводить в мероприятие. Полагаю, что этот документ нам пригодится позже».
В пять часов утра Константинов утвердил макет «Парка Победы», который делали весь день: надо было продумать, как расположить оперативные силы, ибо оцепить следовало огромный район, точное место встречи в инструкции указано не было; в течение дня нужно было передислоцировать туда сотрудников, расставить специальные телекамеры, аппаратуру ночного видения, разместить штаб операции по захвату разведчика ЦРУ.
В девять утра Ольга Вронская вошла в кабинет Константинова, улыбнулась ему, ни тени недоумения не было на ее лице, совершенно спокойна.
– Здравствуйте, мне сказали, чтобы я приехала к четвертому подъезду...
– Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста. Успели позавтракать?
– А я сегодня вообще не буду есть – только холодная вода.
– Держите разгрузочные дни?
– Третий раз в жизни.
– С врачом посоветовались? Это, говорят, не всем показано.
– Мой друг прекрасно знает йогу, он убежден, что голодный день необходим, – Ольга глянула на часы.
– Уже захотелось поесть? – спросил Константинов. – Ждете вечера?
– Нет, я должна позвонить на работу.
– Как вы думаете, почему вас пригласили ко мне?
– Наверное, в связи с выездом за границу...
– Вы собираетесь за границу?
– Да. С Сережей... С моим будущим мужем, – пояснила она.
– Понятно. Нет, я пригласил не в связи с этим, хотя... Я хочу вас спросить: как бы вы отнеслись к человеку, которого мы подозреваем в шпионаже?
– Так же, как и вы, – легко ответила Ольга. – Шпион – это отвратительно.
– Почему? – поинтересовался Константинов. – Тоже все-таки работа... Есть плотники, есть летчики, есть шпионы...
Ольга рассмеялась:
– Хорошенькая работа!
– Высокооплачиваемая. По нынешним временам шпиону «за вредность» хорошо платят.
– Я помню, мама читала стихи в детстве: «Наемник вражьих банд, переходил границу враг, шпион и диверсант». Я после этого с бабушкой по лесу боялась гулять, за каждым кустом шпион и диверсант виделся.
– Любите бабушку?
– Обожаю.
– Больше, чем маму?
– Так нельзя спрашивать...
– Почему?
– Потому что обидно придется отвечать или лживо, а я ни того, ни другого не хочу.
– Понятно. Оля, простите за прямоту вопроса: вы Сергея Дмитриевича любите?
– Очень-очень.
– Не просто, а «очень-очень»?
– Да.
– Работа ваша нравится вам?
– Нет.
– Отчего?
– Скучно. Я знаю, что могу больше дать, а никому вроде бы этого и не надо.
– Вы предлагали?
– Что?
– Дать больше и лучше?
– Это неудобно... Как будто навязываешься.
– Навязываются – это когда просят. Когда предлагают – совсем другое... Кого из писателей любите?
– Ну... Многих... Горького... Маяковского, конечно...
– А что у Маяковского более всего нравится?
– Как – что? «Стихи о советском паспорте».
– А у Горького?
– Песня о Буревестнике.
Константинов, легко усмехнувшись, вздохнул.
– Сергей Дмитриевич к медицинской литературе вкус вам не привил еще?
– Он мне рассказывал про йогов. Очень интересно.
– Про голодный день – это он?
– Конечно.
– Ну я понимаю, ему надо, а вам-то с вашей фигуркой зачем? Рано еще.
– Сережа считает, что уже с юности следует готовиться к старости. Распустишь себя сейчас, а потом трудно войти в форму.
– Вообще-то верно. Еще один вопрос: за что вы полюбили Сергея Дмитриевича?
– Он очень умный. Сильный. Наше поколение тянется к сорокалетним мужчинам, сверстники какие-то дебилы, маменькины сынки. А почему вы спрашиваете об этом?
– Вы же сами определили, почему я вас вызвал. Вы давно с ним знакомы?
– Нет. Хотя теперь кажется, что вечность, я и на работе все время в окно смотрю, чтобы не мешали мне представлять его лицо, а то сослуживцы мелькают перед глазами, мелькают...
– Как вы с ним встретились?
– Совершенно случайно. Я потеряла подругу, договорились вместе отдыхать, а она не прилетела. А он пригласил меня провести с ним день, мы так красиво завтракали, я не знала, что завтрак может быть таким же интересным, как ужин: торжественным, со значением...
– Вы его за завтраком и полюбили?
– Вам этого не понять, хотя я знаю, отчего вы так спрашиваете... Ну и потом море, солнце...
– Море и солнце – одно дело, любовь – другое.
– Может быть...
– А почему сверстники кажутся вам дебилами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48