Погибло три члена экипажа».
Федоров медленно оглядел чекистов, снова начал сжимать пальцы, словно грея их:
– Мне сдается, что эта акция – самодеятельность ЦРУ. Правительство не могло санкционировать такого рода бесстыдство, – в конце концов, они понимают – ситуация такова, что скрыть это не удастся.
Федоров помолчал и очень тихо, сдерживаясь, заключил:
– Мне сдается также, что после сообщения о гибели корабля Феликс Эдмундович подал бы в отставку! Ясно?! Ибо мы в этом виноваты. Мы! Славин мудрит в Луисбурге, вы тут планы чертите, а шпион губит людей, технику! Не можете найти – так и скажите, поставим других!
– Славин достойно выполняет свой долг. Я же готов подать в отставку немедленно, – тихо сказал Константинов.
Федоров убрал со стола руки:
– Что касается отставки: сначала сделайте то, что вам надлежит сделать, генерал. Это все. Вы свободны.
СЛАВИН
На коктейле в советском посольстве Глэбб отвел Зотова в сторону, передал ему маленькую книгу в растрепанном переплете, пояснив:
– Это было, оказывается, чертовски трудно найти. Пришлось запрашивать Вашингтон, помогло русское издательство Камкина.
– Спасибо. На сколько времени даете?
– Навсегда.
– Полно вам. Неделя – годится?
– Вполне. Хотите переснять на ксероксе?
– У нас поганый ксерокс, я, видимо, сделаю фотокопию.
Книголюб – Зотов не удержался, глянул год издания книги об африканском фольклоре: 1897.
– Спасибо, Джон, – повторил он, – я вам обязан, право.
– Это я вам обязан, Эндрю.
– Мне? Чем?
– Дружбой.
– Дружба исключает понятие «обязан», Джон, так мы, во всяком случае, полагаем, мы, русские. «Обязан» – приложимо к бизнесу.
– Кстати, о бизнесе. Вы бы не могли помочь мне?
– В чем?
– Я бы хотел увидеть вашего торгового представителя.
– Я это устрою. Тема?
– Нагония.
– Какое вы имеете отношение к Нагонии?
– Такое же, как и вы, – я думаю о будущем этой страны. Мое правительство выражает озабоченность по поводу поставок вашей техники. А знаю я об этом потому, что моя фирма работает, в частности, над тем, как выводить вашу технику из строя.
– Вы напрасно затеваете все это, Джон. Неужели хотите получить второй Вьетнам?
– Мы – нет. Вы хотите этого, Эндрю. Не думайте, что я поддерживаю мое правительство – там не очень-то много умных голов, но кое-кто имеет извилины: мы не полезем в Нагонию, а вот вы там завязнете. Вы же заключили договор с Грисо, вы обязались помогать ему, значит, в случае чего вы окажете военную помощь?
– Я бы оказал.
– «Я бы». Вы – не правительство. Ваши люди поддержали бы это?
– Бесспорно.
– Что ж, это ответ мужчины... Когда вы переговорите со своим шефом?
– Звоните завтра, часа в три, о'кэй?
– Договорились. Передавайте мой привет вашей очаровательной жене, Эндрю.
– Спасибо.
– Когда вы ее ждете обратно?
– Как только она закончит свои дела в Москве.
Они обменялись рукопожатием и разошлись: как всякий коктейль, этот, устроенный в честь прибытия в Луисбург советского оркестра, был формой дипломатической работы: оговаривались встречи, трогались проблемы, представляющие интерес, не всегда, впрочем, взаимный, проходил обмен точно выверенной и столь же точно дозированной информацией.
От Зотова, обменявшись несколькими любезными фразами с советником по культуре, засвидетельствовав свой восторг дирижеру оркестра, Глэбб подошел к Славину, обнял его дружески, пошутил:
– Когда гора не идет к Магомету, тогда Будда собирает конференцию неприсоединившихся! Здравствуйте, дорогой Вит, где вы пропадаете?!
– Это вы пропадаете, а я пытаюсь работать.
– Ах, эта дьявольская работа!
– Уж не такая она дьявольская.
– Я имею в виду нагрузки, а не цели, Вит.
– И я то же самое, только нагрузки вовсе не дьявольские. Другое дело, нагрузки, которые приходится испытывать моему «фиатику» – пока-то оторвешься от любопытных глаз. Здесь очень любопытные люди, нет?
– Следят неотрывно? – вздохнул Глэбб. – Ничего не поделаешь, привыкайте. Они следят за мной даже в туалете. Пилар нас ждет сегодня на спагетти. Любите спагетти?
– Люблю, если много. Одна умная французская актриса точно определила разницу между московским столом и западным: «У вас, говорит, в Москве витрины – просто срам, ничего интересного нет, а придешь к любому в гости – и балык тебе, и ветчина, и икра, а у нас витрины ломятся, а зайдешь в гости – печенье предложат и чашку чая». Ничего, а?
Глэбб рассмеялся:
– Ничего. Зло, но справедливо. Спагетти будет не только с сыром, я скажу Пилар, чтобы она разорилась и на мясо... Сами приедете или мне украсть вас из-под опеки здешних пинкертонов?
– Украдите. Это будет очень любезно с вашей стороны.
– Хорошо, сначала я заберу вашего человека, а потом поднимусь к вам.
– Мой человек осталась в Москве, Джон.
– Я говорил о Поле.
– Ах, он уже мой человек? Поздравьте меня – иметь Пола Дика своим человеком весьма почетно.
– Он измучил меня разговорами о несчастном русском...
– Каком русском?
– О том, который чинил вам ракетку.
– Ах, Белью. Он действительно русский?
– Да. И звали его точно так, как Пол зовет вас, – Иван, Айвен.
– Сообщения о его гибели уже появились в газетах?
– Пока, видимо, не появятся. Мои друзья из здешнего ФБР полагают, что еще рано печатать сообщение, мало данных, они убеждены, что дело слишком интересно, чтобы сразу комментировать.
– Если узнаете что-нибудь новое – скажете?
– Собираетесь написать о судьбе несчастного перемещенца?
– Если интересная судьба, отчего не написать? Конечно, напишу.
– Кстати, читали заявление мистера Огано?
– Он делает слишком много заявлений, какое именно?
– Сегодняшнее. К нему пробились наши ребята, он ведь наших гоняет, империалистическая пресса и все такое прочее...
Славин усмехнулся:
– Он, между прочим, в пинг-понг не играет?
Глэбб не сразу понял, чуть подался – по обыкновению – к собеседнику:
– Пинг-понг? Почему? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду дипломатию, – ответил Славин. – Помните такую?
– Ах, это игры доктора Киссинджера?! С вами трудно говорить, вы слишком компетентны для журналиста, Вит.
– Некомпетентный журналист – это бессмыслица. Так что же заявил мистер Огано?
– Он сказал, что ни ваши советники, ни поставки Нагонии не спасут Грисо от краха. Он сказал, что это вопрос ближайших трех-четырех месяцев.
– Он, по-моему, и раньше говорил это.
– Говорил. Только ни разу не называл дату.
«Значит, у них определен точный срок, – понял Славин. – Он не зря мне отдал эти три-четыре месяца. Они начнут значительно раньше».
Вернувшись домой, Глэбб сразу же прошел в свой кабинет, опустил жалюзи, включил музыку, достал из кармана маленький диктофон – микрофон вмонтирован в часы, очень удобно, подключил его к специальной аппаратуре и начал прослушивать запись. Фразы Зотова «у нас поганый ксерокс, я, видимо, сделаю фотокопию», «спасибо, Джон, я вам обязан, право», «я это устрою», «я бы оказал», «бесспорно», «звоните завтра, часа в три, о'кэй?» он переписал на пленку повышенной чувствительности и спрятал ее в сейф.
Потом, переодевшись, заехал к Пилар, передал ей второй микродиктофон и сказал:
– Гвапенья, тебе надо будет поцеловать Зотова, сказать ему «милый» и так повести беседу, чтобы он сказал тебе следующие слова: «устал», «больше не могу», «пусть все идет к черту». У тебя есть три часа, чтобы поработать над сценарием. Успеешь? Продумай все хорошенько, потому что в диктофоне сорок минут звучания пленки, ясно? И пусть Элиса сварит побольше мяса к спагетти – этот Славин умеет требовать то, чего ему хочется. Побалуем его пока что, ладно?
ПОИСК-IV
Гмыря, поговорив с Константиновым по телефону из Одесского управления, зашел в кассу Аэрофлота и взял билет на вечерний рейс.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок, – подумал он, вынимая из портфеля плавки. – Прилететь в Одессу и не выкупаться – глупо. Тем более что Шаргин, к счастью, отпал. Никаких забот – неожиданный «ваканс».
Ему очень нравилось это французское слово; свои поездки на охоту он называл только так; «ваканс» – и всё тут. Впрочем, за все те годы, что Гмыря работал в контрразведке, а работал он здесь уже двадцать пять календарных лет из своих сорока семи, истинного «ваканса» не имел ни разу. Летний сезон не прельщал, трагедии с путевками были ему чужды. Одну неделю он брал на открытие утиной охоты в конце августа, две недели – кабан, это ноябрь и, если разрешали весеннюю охоту, уезжал в Ахтыри на конец апреля – тогда именно подходит северный гусь.
Гмыря умел рассчитывать время, охота приучила его к абсолютной «временной точности»; поэтому, закончив разговор с Москвой, он зашел в буфет: плавленый сырок, чашка кофе, молочный коктейль, потом на автобусную станцию, оттуда рейсы идут на пляж, выяснить, как добраться с пляжа на аэродром («зачем лишний раз просить ребят из управления, будешь чувствовать себя связанным, да здравствует свобода»), сдать портфель в камеру хранения, наплаваться вдоволь и вернуться в Москву загоревшим.
Гмыря зашел в бар и здесь столкнулся с Шаргиным; тот рассеянно пропустил его первым, следующим вошел Ван Зэгер из «Трэйд корпорэйшн», а уж заключил он, Леопольд Никифорович.
В баре было пусто, посетители отеля разъехались по долам, отдыхающие жарились на пляже; Шаргин сел с Ван Зэгером возле окна, рядом с пальмой, которая, словно бы в отместку за то, что ее вывезли из Африки, росла только вверх – еще полметра, и упрется в потолок.
«А почему здесь Ван Зэгер? – подумал Гмыря. – Шаргин ведь вылетел один?»
Между тем за столиком беседовали тихо, по-английски.
– Это не по-джентльменски, – говорил Шаргин, – вы меня подведете под монастырь, Шарль...
– Что значит «подвести под церковь»? – не понял тот; Шаргин говорил до того правильно, так точно соблюдал грамматические правила, что понять его академический английский было, действительно, довольно трудно.
– Это значит, что я впредь не смогу вам помогать так, как делал это раньше.
– Очень плохо, Лео. Это будет плохо и для вас и для нас.
– Тогда выполняйте свои обещания.
– Вы думаете, это зависит только от одного меня?
– Но вы здесь представляете интересы конторы, разве нет?
– Я пытаюсь это делать, Лео, но разве все от меня зависит? Я не всемогущ, как это кажется с первого взгляда. Престижность – это обман, и чем хуже дела наверху, тем роскошнее машины мне сюда присылают, тем больше дают денег, чтобы я день и ночь поил контрагентов у меня в оффисе.
– Это ваше дело, скольких людей вы поите, но я рассчитываю на минимальную сообразительность ваших шефов. Если они брякнут свое заявление, со мной все будет кончено, понимаете? Я знаю, что говорю, Шарль.
Шаргин обернулся, достал деньги, подошел к буфетчице, расплатился.
Ван Зэгер, однако, не поднимался.
– Пошли, – сказал Шаргин, – пойдемте, надо что-то делать...
Гмыря, взяв такси, поехал в Управление КГБ, снова позвонил Константинову и, передав чуть не дословно странный диалог, свидетелем которого он оказался, попросил санкцию на действие.
«Центр.
Всю ночь Шаргин и Ван Зэгер не выходили из номера Шаргина, составляя некую «докладную записку». Трижды заказывали Лондон, Марсель и Гаагу, разговор не состоялся в связи с загруженностью линии.
Гмыря».
«Гмыре.
Возвращайтесь в Москву. С Шаргиным все в порядке.
Центр».
(Докладная записка, которую Шаргин готовил, запершись в своем номере в Одессе, свидетельствовала о том, что Ван Зэгер, получив предварительное согласие на продажу нефтесырья – неофициальное, чисто дружеское согласие, – послал телекс директорату фирмы, а те сделали об этом сообщение в прессе, назвав цену, которая никак не устраивала советское торговое объединение, а отвечал за эту цену не кто иной, как Шаргин. Однако сообщить Ван Зэгеру предварительное согласие ему поручил заместитель председателя объединения – так что во время разговора в баре, свидетелем которого стал Гмыря, Шаргин был расстроен не чем-нибудь, а хваткой необязательностью своего партнера по торговле).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Федоров медленно оглядел чекистов, снова начал сжимать пальцы, словно грея их:
– Мне сдается, что эта акция – самодеятельность ЦРУ. Правительство не могло санкционировать такого рода бесстыдство, – в конце концов, они понимают – ситуация такова, что скрыть это не удастся.
Федоров помолчал и очень тихо, сдерживаясь, заключил:
– Мне сдается также, что после сообщения о гибели корабля Феликс Эдмундович подал бы в отставку! Ясно?! Ибо мы в этом виноваты. Мы! Славин мудрит в Луисбурге, вы тут планы чертите, а шпион губит людей, технику! Не можете найти – так и скажите, поставим других!
– Славин достойно выполняет свой долг. Я же готов подать в отставку немедленно, – тихо сказал Константинов.
Федоров убрал со стола руки:
– Что касается отставки: сначала сделайте то, что вам надлежит сделать, генерал. Это все. Вы свободны.
СЛАВИН
На коктейле в советском посольстве Глэбб отвел Зотова в сторону, передал ему маленькую книгу в растрепанном переплете, пояснив:
– Это было, оказывается, чертовски трудно найти. Пришлось запрашивать Вашингтон, помогло русское издательство Камкина.
– Спасибо. На сколько времени даете?
– Навсегда.
– Полно вам. Неделя – годится?
– Вполне. Хотите переснять на ксероксе?
– У нас поганый ксерокс, я, видимо, сделаю фотокопию.
Книголюб – Зотов не удержался, глянул год издания книги об африканском фольклоре: 1897.
– Спасибо, Джон, – повторил он, – я вам обязан, право.
– Это я вам обязан, Эндрю.
– Мне? Чем?
– Дружбой.
– Дружба исключает понятие «обязан», Джон, так мы, во всяком случае, полагаем, мы, русские. «Обязан» – приложимо к бизнесу.
– Кстати, о бизнесе. Вы бы не могли помочь мне?
– В чем?
– Я бы хотел увидеть вашего торгового представителя.
– Я это устрою. Тема?
– Нагония.
– Какое вы имеете отношение к Нагонии?
– Такое же, как и вы, – я думаю о будущем этой страны. Мое правительство выражает озабоченность по поводу поставок вашей техники. А знаю я об этом потому, что моя фирма работает, в частности, над тем, как выводить вашу технику из строя.
– Вы напрасно затеваете все это, Джон. Неужели хотите получить второй Вьетнам?
– Мы – нет. Вы хотите этого, Эндрю. Не думайте, что я поддерживаю мое правительство – там не очень-то много умных голов, но кое-кто имеет извилины: мы не полезем в Нагонию, а вот вы там завязнете. Вы же заключили договор с Грисо, вы обязались помогать ему, значит, в случае чего вы окажете военную помощь?
– Я бы оказал.
– «Я бы». Вы – не правительство. Ваши люди поддержали бы это?
– Бесспорно.
– Что ж, это ответ мужчины... Когда вы переговорите со своим шефом?
– Звоните завтра, часа в три, о'кэй?
– Договорились. Передавайте мой привет вашей очаровательной жене, Эндрю.
– Спасибо.
– Когда вы ее ждете обратно?
– Как только она закончит свои дела в Москве.
Они обменялись рукопожатием и разошлись: как всякий коктейль, этот, устроенный в честь прибытия в Луисбург советского оркестра, был формой дипломатической работы: оговаривались встречи, трогались проблемы, представляющие интерес, не всегда, впрочем, взаимный, проходил обмен точно выверенной и столь же точно дозированной информацией.
От Зотова, обменявшись несколькими любезными фразами с советником по культуре, засвидетельствовав свой восторг дирижеру оркестра, Глэбб подошел к Славину, обнял его дружески, пошутил:
– Когда гора не идет к Магомету, тогда Будда собирает конференцию неприсоединившихся! Здравствуйте, дорогой Вит, где вы пропадаете?!
– Это вы пропадаете, а я пытаюсь работать.
– Ах, эта дьявольская работа!
– Уж не такая она дьявольская.
– Я имею в виду нагрузки, а не цели, Вит.
– И я то же самое, только нагрузки вовсе не дьявольские. Другое дело, нагрузки, которые приходится испытывать моему «фиатику» – пока-то оторвешься от любопытных глаз. Здесь очень любопытные люди, нет?
– Следят неотрывно? – вздохнул Глэбб. – Ничего не поделаешь, привыкайте. Они следят за мной даже в туалете. Пилар нас ждет сегодня на спагетти. Любите спагетти?
– Люблю, если много. Одна умная французская актриса точно определила разницу между московским столом и западным: «У вас, говорит, в Москве витрины – просто срам, ничего интересного нет, а придешь к любому в гости – и балык тебе, и ветчина, и икра, а у нас витрины ломятся, а зайдешь в гости – печенье предложат и чашку чая». Ничего, а?
Глэбб рассмеялся:
– Ничего. Зло, но справедливо. Спагетти будет не только с сыром, я скажу Пилар, чтобы она разорилась и на мясо... Сами приедете или мне украсть вас из-под опеки здешних пинкертонов?
– Украдите. Это будет очень любезно с вашей стороны.
– Хорошо, сначала я заберу вашего человека, а потом поднимусь к вам.
– Мой человек осталась в Москве, Джон.
– Я говорил о Поле.
– Ах, он уже мой человек? Поздравьте меня – иметь Пола Дика своим человеком весьма почетно.
– Он измучил меня разговорами о несчастном русском...
– Каком русском?
– О том, который чинил вам ракетку.
– Ах, Белью. Он действительно русский?
– Да. И звали его точно так, как Пол зовет вас, – Иван, Айвен.
– Сообщения о его гибели уже появились в газетах?
– Пока, видимо, не появятся. Мои друзья из здешнего ФБР полагают, что еще рано печатать сообщение, мало данных, они убеждены, что дело слишком интересно, чтобы сразу комментировать.
– Если узнаете что-нибудь новое – скажете?
– Собираетесь написать о судьбе несчастного перемещенца?
– Если интересная судьба, отчего не написать? Конечно, напишу.
– Кстати, читали заявление мистера Огано?
– Он делает слишком много заявлений, какое именно?
– Сегодняшнее. К нему пробились наши ребята, он ведь наших гоняет, империалистическая пресса и все такое прочее...
Славин усмехнулся:
– Он, между прочим, в пинг-понг не играет?
Глэбб не сразу понял, чуть подался – по обыкновению – к собеседнику:
– Пинг-понг? Почему? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду дипломатию, – ответил Славин. – Помните такую?
– Ах, это игры доктора Киссинджера?! С вами трудно говорить, вы слишком компетентны для журналиста, Вит.
– Некомпетентный журналист – это бессмыслица. Так что же заявил мистер Огано?
– Он сказал, что ни ваши советники, ни поставки Нагонии не спасут Грисо от краха. Он сказал, что это вопрос ближайших трех-четырех месяцев.
– Он, по-моему, и раньше говорил это.
– Говорил. Только ни разу не называл дату.
«Значит, у них определен точный срок, – понял Славин. – Он не зря мне отдал эти три-четыре месяца. Они начнут значительно раньше».
Вернувшись домой, Глэбб сразу же прошел в свой кабинет, опустил жалюзи, включил музыку, достал из кармана маленький диктофон – микрофон вмонтирован в часы, очень удобно, подключил его к специальной аппаратуре и начал прослушивать запись. Фразы Зотова «у нас поганый ксерокс, я, видимо, сделаю фотокопию», «спасибо, Джон, я вам обязан, право», «я это устрою», «я бы оказал», «бесспорно», «звоните завтра, часа в три, о'кэй?» он переписал на пленку повышенной чувствительности и спрятал ее в сейф.
Потом, переодевшись, заехал к Пилар, передал ей второй микродиктофон и сказал:
– Гвапенья, тебе надо будет поцеловать Зотова, сказать ему «милый» и так повести беседу, чтобы он сказал тебе следующие слова: «устал», «больше не могу», «пусть все идет к черту». У тебя есть три часа, чтобы поработать над сценарием. Успеешь? Продумай все хорошенько, потому что в диктофоне сорок минут звучания пленки, ясно? И пусть Элиса сварит побольше мяса к спагетти – этот Славин умеет требовать то, чего ему хочется. Побалуем его пока что, ладно?
ПОИСК-IV
Гмыря, поговорив с Константиновым по телефону из Одесского управления, зашел в кассу Аэрофлота и взял билет на вечерний рейс.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок, – подумал он, вынимая из портфеля плавки. – Прилететь в Одессу и не выкупаться – глупо. Тем более что Шаргин, к счастью, отпал. Никаких забот – неожиданный «ваканс».
Ему очень нравилось это французское слово; свои поездки на охоту он называл только так; «ваканс» – и всё тут. Впрочем, за все те годы, что Гмыря работал в контрразведке, а работал он здесь уже двадцать пять календарных лет из своих сорока семи, истинного «ваканса» не имел ни разу. Летний сезон не прельщал, трагедии с путевками были ему чужды. Одну неделю он брал на открытие утиной охоты в конце августа, две недели – кабан, это ноябрь и, если разрешали весеннюю охоту, уезжал в Ахтыри на конец апреля – тогда именно подходит северный гусь.
Гмыря умел рассчитывать время, охота приучила его к абсолютной «временной точности»; поэтому, закончив разговор с Москвой, он зашел в буфет: плавленый сырок, чашка кофе, молочный коктейль, потом на автобусную станцию, оттуда рейсы идут на пляж, выяснить, как добраться с пляжа на аэродром («зачем лишний раз просить ребят из управления, будешь чувствовать себя связанным, да здравствует свобода»), сдать портфель в камеру хранения, наплаваться вдоволь и вернуться в Москву загоревшим.
Гмыря зашел в бар и здесь столкнулся с Шаргиным; тот рассеянно пропустил его первым, следующим вошел Ван Зэгер из «Трэйд корпорэйшн», а уж заключил он, Леопольд Никифорович.
В баре было пусто, посетители отеля разъехались по долам, отдыхающие жарились на пляже; Шаргин сел с Ван Зэгером возле окна, рядом с пальмой, которая, словно бы в отместку за то, что ее вывезли из Африки, росла только вверх – еще полметра, и упрется в потолок.
«А почему здесь Ван Зэгер? – подумал Гмыря. – Шаргин ведь вылетел один?»
Между тем за столиком беседовали тихо, по-английски.
– Это не по-джентльменски, – говорил Шаргин, – вы меня подведете под монастырь, Шарль...
– Что значит «подвести под церковь»? – не понял тот; Шаргин говорил до того правильно, так точно соблюдал грамматические правила, что понять его академический английский было, действительно, довольно трудно.
– Это значит, что я впредь не смогу вам помогать так, как делал это раньше.
– Очень плохо, Лео. Это будет плохо и для вас и для нас.
– Тогда выполняйте свои обещания.
– Вы думаете, это зависит только от одного меня?
– Но вы здесь представляете интересы конторы, разве нет?
– Я пытаюсь это делать, Лео, но разве все от меня зависит? Я не всемогущ, как это кажется с первого взгляда. Престижность – это обман, и чем хуже дела наверху, тем роскошнее машины мне сюда присылают, тем больше дают денег, чтобы я день и ночь поил контрагентов у меня в оффисе.
– Это ваше дело, скольких людей вы поите, но я рассчитываю на минимальную сообразительность ваших шефов. Если они брякнут свое заявление, со мной все будет кончено, понимаете? Я знаю, что говорю, Шарль.
Шаргин обернулся, достал деньги, подошел к буфетчице, расплатился.
Ван Зэгер, однако, не поднимался.
– Пошли, – сказал Шаргин, – пойдемте, надо что-то делать...
Гмыря, взяв такси, поехал в Управление КГБ, снова позвонил Константинову и, передав чуть не дословно странный диалог, свидетелем которого он оказался, попросил санкцию на действие.
«Центр.
Всю ночь Шаргин и Ван Зэгер не выходили из номера Шаргина, составляя некую «докладную записку». Трижды заказывали Лондон, Марсель и Гаагу, разговор не состоялся в связи с загруженностью линии.
Гмыря».
«Гмыре.
Возвращайтесь в Москву. С Шаргиным все в порядке.
Центр».
(Докладная записка, которую Шаргин готовил, запершись в своем номере в Одессе, свидетельствовала о том, что Ван Зэгер, получив предварительное согласие на продажу нефтесырья – неофициальное, чисто дружеское согласие, – послал телекс директорату фирмы, а те сделали об этом сообщение в прессе, назвав цену, которая никак не устраивала советское торговое объединение, а отвечал за эту цену не кто иной, как Шаргин. Однако сообщить Ван Зэгеру предварительное согласие ему поручил заместитель председателя объединения – так что во время разговора в баре, свидетелем которого стал Гмыря, Шаргин был расстроен не чем-нибудь, а хваткой необязательностью своего партнера по торговле).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48