Он вынужден был открыто проявлять ко мне сочувствие, когда я считалась вдовой самоубийцы. С убийством же все обстоит иначе – оно подразумевает наличие вокруг такого дела каких-то скандальных и темных моментов, а Джек слишком заботится о своем имидже. Так что наши встречи стали, к моему вящему удовольствию, короткими и деловыми, и иллюзий по отношению друг к другу мы больше не питаем.
Я решила: это Рождество будет у нас самым торжественным и богатым. Ричард сказал, что за тщательно распланированную подготовку праздника я должна была бы быть удостоена звания, по меньшей мере, капитана интендантской службы. Было все: подробные списки покупок, хорошо организованные вылазки в магазины, тайные вечери по поводу заворачивания подарков. Я украсила каждый уголок дома. Отовсюду свисают разноцветные ленточки. На крыльце развешаны гирлянды лампочек. В углу гостиной стоит нарядная елочка, украшенная игрушками и блестками, которые я привезла из Пеннигейта. Под ней – груды подарков. В холле висят ветки омелы, а на кроватях у детей лежат огромные зеленые чулки с персональными подарками.
Я планирую порадовать всех и за столом. На рождественский обед приготовлю индейку, начиненную грибами и оливками, запеченный картофель и спаржу, различные соусы, мясной пирог и шоколадный пудинг, внутрь которого положу на удачу двадцатипенсовики. Печь я особенно не умею, но умудрилась сделать пирог с шоколадным Дедом Морозом и надписью из крема: «Счастливого Рождества!»
Я подготовила отдельную программу для детей: походы в кино и по магазинам, прогулки по окрестностям, визиты к друзьям, просмотр видеофильмов.
Кажется, я предусмотрела все. Правда, мне так и не удалось убедить Ричарда одеться в костюм Деда Мороза, но тут уж ничего не поделаешь.
Утром я просыпаюсь рано и слежу, как робкий свет проникает в нашу спальню. Я еще раз обдумываю планы на Рождество и пытаюсь вспомнить загадки, которые буду загадывать детям, когда через четыре дня у нас соберутся друзья Джоша и Кэти.
Как только Ричард открывает глаза, я выпаливаю:
– Ну-ка, ответь: мы старые и уважаемые и на нас часто смотрят молодые люди, что это?
– Дедушкины часы, – бормочет он.
– Значит, это не трудно?
– Не трудно, раз я угадал.
– Мне иногда нравится тебя дурачить.
– Вот уж дудки. – Ричард поворачивается, прижимает меня к себе и крепко целует.
– Беда с тобой в том, – говорю я, забрасывая ногу ему на талию, – что ты слишком умен.
Его губы скользят по моей шее.
– Это тебе только кажется.
Мы уже близки к тому, чтобы заняться любовью, как в этот момент звонит телефон.
– Оставь, – шепчет Ричард, но тут же перекатывается на спину, чтобы я смогла через него дотянуться до аппарата.
– Извини, дорогая, – взволнованно говорит Молли, – но я хочу сказать, что в газете кое-что появилось. И тебе нужно это посмотреть.
– Что появилось?
– Ну, статья.
– Плохая?
– Нельзя сказать, что хорошая. Послушай, я сейчас привезу ее.
Ко времени прибытия Молли мы с Ричардом уже одеты. Статья занимает две колонки в популярной газете. Мне не нужно смотреть на подпись, чтобы догадаться, что это «Букмекер» наконец продал свою историю. Она идет под заголовком «Так кто же все-таки убил члена парламента – яхтсмена?» В статье со ссылкой на «конфиденциальные источники» утверждается, что полиция в настоящее время уже не верит в версию о том, что Гарри Ричмонда убил кто-то посторонний. Гораздо более вероятным представляется, что убийца был ему хорошо знаком. Собранные улики делают возможным предположение о том, что убийца попытался скрыть следы преступления.
В статье немало довольно точных деталей: кровь на веслах, обнаруженный на илистой отмели «Зодиак», выстрел в ночи, поздний звонок к нам домой.
«Если Гарри Ричмонд, как считает полиция, убит выстрелом, который слышали в одиннадцать тридцать, то кто же звонил с яхты? И кто вывел "Минерву" в море и затопил ее?»
Я предстаю в статье в весьма неприглядном свете. Находилась в тот вечер дома, но «утверждала, что не слышала звонка» . Вытащила на следующее утро «Зодиак» с илистой отмели, но «утверждала, что не считала нужным сообщить об этом полиции» .
И наконец: «Полиция Ипсуича допрашивала Эллен Ричмонд восемь раз.»
Мы все понимаем, что это означает на языке бульварной прессы: в полиции считают меня виновной, но не могут найти достаточно доказательств.
– Я думаю, никто эту ерунду всерьез не воспримет, – протестующе заявляет Молли.
Но я так не считаю. Думаю, мои мысли разделяет и Ричард. С посерьезневшим лицом он кладет руку мне на плечо. Какой бы бульварный оттенок не носила эта газета, у нее большой тираж, и даже в нашем поселке газету читает не менее половины жителей.
А я-то думала, что все уже позади. Откинувшись в кресле, принимаю от Ричарда чашку с черным кофе. Вполуха слушаю его, пока он говорит о том, что подобные статьи быстро забываются, а думающие люди им вообще не верят.
– А дети? – резко бросаю я.
Кэти я перехватываю по телефону после первого урока. К счастью, она ничего еще не знает. Хотя девочки в классе регулярно читают эту газету, но в связи с окончанием семестра все слишком заняты и не успевают просматривать ее с утра.
Я в общих чертах передаю Кэти содержание статьи. Она то и дело вздыхает и сердито ворчит, ругая прессу и журналистов, потом, как бы жалуясь, говорит:
– Ну как они могли? Почему не оставят нас в покое?
Я спрашиваю, не забрать ли мне ее домой на день раньше других?
– Нет. Думаю, не надо, – несколько неуверенно отвечает она. – Нет. Это будет выглядеть так, как будто мы испугались этой статьи.
– Ты уверена в своем решении? Смотри, девочки ведь увидят эту статью. Они могут сказать тебе что-нибудь неприятное.
– Со мной все будет в порядке, – уже увереннее говорит Кэти. – В конце концов, мы с тобой всегда исходили из того, что такое может случиться. Ты сама-то как?
– Нормально, – заявляю я, подхватывая школьный жаргон дочери. Я говорю о том, что мне это совершенно безразлично, и я думаю только о реакции друзей, а они эту галиматью серьезно не воспримут. И вообще через несколько дней эта «утка» умрет сама собой.
– Ты сейчас не одна? – спрашивает Кэти.
Я отвечаю, что рядом со мной Молли и Морланд.
– Весьма приличное окружение, – слабо шучу я.
Потом я звоню в интернат Джоша. С ним немного проще, дети в его возрасте такие газеты не читают, но я все равно оставляю сообщение для его воспитателя с просьбой позвонить мне.
Молли и Морланд предлагают остаться со мной, но я, поблагодарив, отсылаю их. Сажусь к чертежной доске и отвлеченно размышляю над оформлением рекламного проспекта для фирмы, производящей сантехнику.
Все время звонит телефон. Я прослушиваю автоответчик – ничего существенного. Парочка уже известных мне журналистов и соседи, с которыми нет сейчас желания разговаривать. И только когда я слышу голос воспитателя Джоша, поднимаю трубку.
– Я так и думал, – говорит он в ответ на мои объяснения. – Боюсь, кто-нибудь из приходящих мальчиков уже мог что-то рассказать Джошу. Мы ведь не можем контролировать, что читают приходящие ученики.
– Как Джош?
– Он выглядит расстроенным.
Сердце у меня замирает.
– Что ему сказали?
– Не знаю. Да и нет смысла сейчас это выяснять.
– Он очень расстроен?
– Судя по всему, да.
Я прошу воспитателя помочь Джошу собрать вещи и сообщаю, что выезжаю за сыном.
Когда я приезжаю в интернат, Джош сидит в спальне рядом со своим чемоданом. Сын похож на маленькую статую, настолько он бледный и неподвижный. Глаза у него опухшие. Джош смотрит на меня невидящим взглядом, как будто не верит, что я могу быть здесь.
По пути домой стараюсь почаще брать его за руку. Я рассказываю ему то же самое, что рассказала Кэти. Говорю, что в газетах печатают много глупостей, что журналисты только и делают, что гоняются за сенсациями, и нам троим нужно быть сильными и мужественно противостоять неприятностям.
Я спрашиваю Джоша, что ему сказали о статье, но этот вопрос явно вызывает в сыне боль, и я не настаиваю на ответе. Дома он без интереса ковыряет вилкой в тарелке с ужином. Движения у него почти незаметные. Создается впечатление, что Джош старается не привлекать к себе внимания. Я повторяю сыну то, что говорила в машине, но достучаться до него не могу. Пытаюсь перевести разговор на другую тему, но, к своему стыду, чувствую, что не знаю, о чем с ним говорить. В конце концов зажигаю камин и оставляю его, свернувшегося на диване калачиком рядом с Джиффом. Они оба смотрят какой-то старый фильм.
По телефону мне удается застать Морланда на его рабочем месте на верфи в Ипсуиче. Он обещает сразу приехать, и в ожидании его я нервно хожу по дому. Ричард привозит мне цветы. Я обнимаю его и с легким укором говорю:
– Лучший подарок для меня – это ты.
– Эллен, помни, пресса – это ерунда. Самое важное – это любящие нас люди.
– Говори так, говори.
– Я всегда буду говорить тебе это.
– Спасибо за то, что ты есть.
– Ну, это совсем не трудно, – смеется Морланд. Он целует меня, и во мне снова возникает чувство уверенности. Только Ричард способен вселить в меня это чувство.
Он привез кое-что и для Джоша: журнал о приключениях и ореховый шоколад. Я оставляю их в гостиной, а сама скрываюсь на кухне.
Через пятнадцать минут оба приходят ко мне на кухню и Морланд объявляет, что они решили переодеться и съездить в город в «Макдональдс».
– Разрешишь?
– Ради Бога! Мне меньше готовить! – с нервным оживлением говорю я.
Когда они уезжают, глаза у Джоша блестят.
Я остаюсь одна. Немного шью, потом смотрю телевизор. Прослушиваю автоответчик. После восьми начинаю ждать шума машины Ричарда.
В какой-то момент Джифф вскакивает и радостно лает, но это только шум дождя. Позже я выхожу в сарай за дровами для камина. Вверху под порывами ветра скрипят ветви деревьев. А откуда-то издалека словно доносится шум моря и шуршание гальки.
Я останавливаюсь, вслушиваюсь и шутливо грожу кулаком проказнику-ветру. Какое море? До него не меньше пятнадцати миль. Я смеюсь. «Теперь меня так легко не возьмешь. Все в прошлом. Я не боюсь газетных статей и хитростей Доусона. Сейчас я чувствую себя сильной!»
Я возвращаюсь в дом. Я счастлива в своей теплой уютной крепости.
Часы показывают девять. Наверное, Ричард повел Джоша в кино. А, может, они встретились с какими-то друзьями? Нет, скорее всего, кино. Иначе позвонили бы.
К десяти у меня в голове начинают роиться мысли о том, как узки и опасны наши дороги, как сложно в ночи разъезжаться на них со встречными машинами.
Спустя тридцать минут до меня доносится стук закрывшейся дверцы машины, и я бросаюсь к входной двери.
Морланд несет на руках спящего Джоша. Упреждая мои вопросы, он качает головой и направляется наверх, в спальню. Там он молча раздевает и укладывает мальчика.
– Спокойной ночи, дорогой, – склоняюсь я к сыну.
– Спокойной ночи, мамочка, – сквозь сон отвечает Джош, обнимает меня за шею и подставляет щеку для поцелуя. Его объятие теплое и доброе, а сам он успокоенный и расслабленный. Это удивляет меня.
– Что ты сказал ему? – спрашиваю я Ричарда, когда мы выходим из спальни Джоша.
– Да ничего особенного. – Ричард смотрит в сторону. – Мне нужно спуститься вниз и кое-что написать. Мы не могли бы поговорить позже?
Я смотрю на него. Внутри меня растет какое-то нехорошее предчувствие.
– Позже?
– Мне нужно всего полчаса. Но написать это я должен именно сейчас. – Морланд коротко улыбается, но глаза его остаются грустными.
– Что-нибудь случилось?
– Я хочу сообщить тебе о том, что сказал мне Джош. Но мне нужно время, чтобы правильно изложить это. Я должен написать.
– Значит, что-то случилось, – повторяю я.
Ричард делает неопределенный жест рукой, и от этого мне становится еще больше не по себе.
– Так что же произошло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Я решила: это Рождество будет у нас самым торжественным и богатым. Ричард сказал, что за тщательно распланированную подготовку праздника я должна была бы быть удостоена звания, по меньшей мере, капитана интендантской службы. Было все: подробные списки покупок, хорошо организованные вылазки в магазины, тайные вечери по поводу заворачивания подарков. Я украсила каждый уголок дома. Отовсюду свисают разноцветные ленточки. На крыльце развешаны гирлянды лампочек. В углу гостиной стоит нарядная елочка, украшенная игрушками и блестками, которые я привезла из Пеннигейта. Под ней – груды подарков. В холле висят ветки омелы, а на кроватях у детей лежат огромные зеленые чулки с персональными подарками.
Я планирую порадовать всех и за столом. На рождественский обед приготовлю индейку, начиненную грибами и оливками, запеченный картофель и спаржу, различные соусы, мясной пирог и шоколадный пудинг, внутрь которого положу на удачу двадцатипенсовики. Печь я особенно не умею, но умудрилась сделать пирог с шоколадным Дедом Морозом и надписью из крема: «Счастливого Рождества!»
Я подготовила отдельную программу для детей: походы в кино и по магазинам, прогулки по окрестностям, визиты к друзьям, просмотр видеофильмов.
Кажется, я предусмотрела все. Правда, мне так и не удалось убедить Ричарда одеться в костюм Деда Мороза, но тут уж ничего не поделаешь.
Утром я просыпаюсь рано и слежу, как робкий свет проникает в нашу спальню. Я еще раз обдумываю планы на Рождество и пытаюсь вспомнить загадки, которые буду загадывать детям, когда через четыре дня у нас соберутся друзья Джоша и Кэти.
Как только Ричард открывает глаза, я выпаливаю:
– Ну-ка, ответь: мы старые и уважаемые и на нас часто смотрят молодые люди, что это?
– Дедушкины часы, – бормочет он.
– Значит, это не трудно?
– Не трудно, раз я угадал.
– Мне иногда нравится тебя дурачить.
– Вот уж дудки. – Ричард поворачивается, прижимает меня к себе и крепко целует.
– Беда с тобой в том, – говорю я, забрасывая ногу ему на талию, – что ты слишком умен.
Его губы скользят по моей шее.
– Это тебе только кажется.
Мы уже близки к тому, чтобы заняться любовью, как в этот момент звонит телефон.
– Оставь, – шепчет Ричард, но тут же перекатывается на спину, чтобы я смогла через него дотянуться до аппарата.
– Извини, дорогая, – взволнованно говорит Молли, – но я хочу сказать, что в газете кое-что появилось. И тебе нужно это посмотреть.
– Что появилось?
– Ну, статья.
– Плохая?
– Нельзя сказать, что хорошая. Послушай, я сейчас привезу ее.
Ко времени прибытия Молли мы с Ричардом уже одеты. Статья занимает две колонки в популярной газете. Мне не нужно смотреть на подпись, чтобы догадаться, что это «Букмекер» наконец продал свою историю. Она идет под заголовком «Так кто же все-таки убил члена парламента – яхтсмена?» В статье со ссылкой на «конфиденциальные источники» утверждается, что полиция в настоящее время уже не верит в версию о том, что Гарри Ричмонда убил кто-то посторонний. Гораздо более вероятным представляется, что убийца был ему хорошо знаком. Собранные улики делают возможным предположение о том, что убийца попытался скрыть следы преступления.
В статье немало довольно точных деталей: кровь на веслах, обнаруженный на илистой отмели «Зодиак», выстрел в ночи, поздний звонок к нам домой.
«Если Гарри Ричмонд, как считает полиция, убит выстрелом, который слышали в одиннадцать тридцать, то кто же звонил с яхты? И кто вывел "Минерву" в море и затопил ее?»
Я предстаю в статье в весьма неприглядном свете. Находилась в тот вечер дома, но «утверждала, что не слышала звонка» . Вытащила на следующее утро «Зодиак» с илистой отмели, но «утверждала, что не считала нужным сообщить об этом полиции» .
И наконец: «Полиция Ипсуича допрашивала Эллен Ричмонд восемь раз.»
Мы все понимаем, что это означает на языке бульварной прессы: в полиции считают меня виновной, но не могут найти достаточно доказательств.
– Я думаю, никто эту ерунду всерьез не воспримет, – протестующе заявляет Молли.
Но я так не считаю. Думаю, мои мысли разделяет и Ричард. С посерьезневшим лицом он кладет руку мне на плечо. Какой бы бульварный оттенок не носила эта газета, у нее большой тираж, и даже в нашем поселке газету читает не менее половины жителей.
А я-то думала, что все уже позади. Откинувшись в кресле, принимаю от Ричарда чашку с черным кофе. Вполуха слушаю его, пока он говорит о том, что подобные статьи быстро забываются, а думающие люди им вообще не верят.
– А дети? – резко бросаю я.
Кэти я перехватываю по телефону после первого урока. К счастью, она ничего еще не знает. Хотя девочки в классе регулярно читают эту газету, но в связи с окончанием семестра все слишком заняты и не успевают просматривать ее с утра.
Я в общих чертах передаю Кэти содержание статьи. Она то и дело вздыхает и сердито ворчит, ругая прессу и журналистов, потом, как бы жалуясь, говорит:
– Ну как они могли? Почему не оставят нас в покое?
Я спрашиваю, не забрать ли мне ее домой на день раньше других?
– Нет. Думаю, не надо, – несколько неуверенно отвечает она. – Нет. Это будет выглядеть так, как будто мы испугались этой статьи.
– Ты уверена в своем решении? Смотри, девочки ведь увидят эту статью. Они могут сказать тебе что-нибудь неприятное.
– Со мной все будет в порядке, – уже увереннее говорит Кэти. – В конце концов, мы с тобой всегда исходили из того, что такое может случиться. Ты сама-то как?
– Нормально, – заявляю я, подхватывая школьный жаргон дочери. Я говорю о том, что мне это совершенно безразлично, и я думаю только о реакции друзей, а они эту галиматью серьезно не воспримут. И вообще через несколько дней эта «утка» умрет сама собой.
– Ты сейчас не одна? – спрашивает Кэти.
Я отвечаю, что рядом со мной Молли и Морланд.
– Весьма приличное окружение, – слабо шучу я.
Потом я звоню в интернат Джоша. С ним немного проще, дети в его возрасте такие газеты не читают, но я все равно оставляю сообщение для его воспитателя с просьбой позвонить мне.
Молли и Морланд предлагают остаться со мной, но я, поблагодарив, отсылаю их. Сажусь к чертежной доске и отвлеченно размышляю над оформлением рекламного проспекта для фирмы, производящей сантехнику.
Все время звонит телефон. Я прослушиваю автоответчик – ничего существенного. Парочка уже известных мне журналистов и соседи, с которыми нет сейчас желания разговаривать. И только когда я слышу голос воспитателя Джоша, поднимаю трубку.
– Я так и думал, – говорит он в ответ на мои объяснения. – Боюсь, кто-нибудь из приходящих мальчиков уже мог что-то рассказать Джошу. Мы ведь не можем контролировать, что читают приходящие ученики.
– Как Джош?
– Он выглядит расстроенным.
Сердце у меня замирает.
– Что ему сказали?
– Не знаю. Да и нет смысла сейчас это выяснять.
– Он очень расстроен?
– Судя по всему, да.
Я прошу воспитателя помочь Джошу собрать вещи и сообщаю, что выезжаю за сыном.
Когда я приезжаю в интернат, Джош сидит в спальне рядом со своим чемоданом. Сын похож на маленькую статую, настолько он бледный и неподвижный. Глаза у него опухшие. Джош смотрит на меня невидящим взглядом, как будто не верит, что я могу быть здесь.
По пути домой стараюсь почаще брать его за руку. Я рассказываю ему то же самое, что рассказала Кэти. Говорю, что в газетах печатают много глупостей, что журналисты только и делают, что гоняются за сенсациями, и нам троим нужно быть сильными и мужественно противостоять неприятностям.
Я спрашиваю Джоша, что ему сказали о статье, но этот вопрос явно вызывает в сыне боль, и я не настаиваю на ответе. Дома он без интереса ковыряет вилкой в тарелке с ужином. Движения у него почти незаметные. Создается впечатление, что Джош старается не привлекать к себе внимания. Я повторяю сыну то, что говорила в машине, но достучаться до него не могу. Пытаюсь перевести разговор на другую тему, но, к своему стыду, чувствую, что не знаю, о чем с ним говорить. В конце концов зажигаю камин и оставляю его, свернувшегося на диване калачиком рядом с Джиффом. Они оба смотрят какой-то старый фильм.
По телефону мне удается застать Морланда на его рабочем месте на верфи в Ипсуиче. Он обещает сразу приехать, и в ожидании его я нервно хожу по дому. Ричард привозит мне цветы. Я обнимаю его и с легким укором говорю:
– Лучший подарок для меня – это ты.
– Эллен, помни, пресса – это ерунда. Самое важное – это любящие нас люди.
– Говори так, говори.
– Я всегда буду говорить тебе это.
– Спасибо за то, что ты есть.
– Ну, это совсем не трудно, – смеется Морланд. Он целует меня, и во мне снова возникает чувство уверенности. Только Ричард способен вселить в меня это чувство.
Он привез кое-что и для Джоша: журнал о приключениях и ореховый шоколад. Я оставляю их в гостиной, а сама скрываюсь на кухне.
Через пятнадцать минут оба приходят ко мне на кухню и Морланд объявляет, что они решили переодеться и съездить в город в «Макдональдс».
– Разрешишь?
– Ради Бога! Мне меньше готовить! – с нервным оживлением говорю я.
Когда они уезжают, глаза у Джоша блестят.
Я остаюсь одна. Немного шью, потом смотрю телевизор. Прослушиваю автоответчик. После восьми начинаю ждать шума машины Ричарда.
В какой-то момент Джифф вскакивает и радостно лает, но это только шум дождя. Позже я выхожу в сарай за дровами для камина. Вверху под порывами ветра скрипят ветви деревьев. А откуда-то издалека словно доносится шум моря и шуршание гальки.
Я останавливаюсь, вслушиваюсь и шутливо грожу кулаком проказнику-ветру. Какое море? До него не меньше пятнадцати миль. Я смеюсь. «Теперь меня так легко не возьмешь. Все в прошлом. Я не боюсь газетных статей и хитростей Доусона. Сейчас я чувствую себя сильной!»
Я возвращаюсь в дом. Я счастлива в своей теплой уютной крепости.
Часы показывают девять. Наверное, Ричард повел Джоша в кино. А, может, они встретились с какими-то друзьями? Нет, скорее всего, кино. Иначе позвонили бы.
К десяти у меня в голове начинают роиться мысли о том, как узки и опасны наши дороги, как сложно в ночи разъезжаться на них со встречными машинами.
Спустя тридцать минут до меня доносится стук закрывшейся дверцы машины, и я бросаюсь к входной двери.
Морланд несет на руках спящего Джоша. Упреждая мои вопросы, он качает головой и направляется наверх, в спальню. Там он молча раздевает и укладывает мальчика.
– Спокойной ночи, дорогой, – склоняюсь я к сыну.
– Спокойной ночи, мамочка, – сквозь сон отвечает Джош, обнимает меня за шею и подставляет щеку для поцелуя. Его объятие теплое и доброе, а сам он успокоенный и расслабленный. Это удивляет меня.
– Что ты сказал ему? – спрашиваю я Ричарда, когда мы выходим из спальни Джоша.
– Да ничего особенного. – Ричард смотрит в сторону. – Мне нужно спуститься вниз и кое-что написать. Мы не могли бы поговорить позже?
Я смотрю на него. Внутри меня растет какое-то нехорошее предчувствие.
– Позже?
– Мне нужно всего полчаса. Но написать это я должен именно сейчас. – Морланд коротко улыбается, но глаза его остаются грустными.
– Что-нибудь случилось?
– Я хочу сообщить тебе о том, что сказал мне Джош. Но мне нужно время, чтобы правильно изложить это. Я должен написать.
– Значит, что-то случилось, – повторяю я.
Ричард делает неопределенный жест рукой, и от этого мне становится еще больше не по себе.
– Так что же произошло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66