А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Дверь закрывается автоматически, а он удаляется, предполагая, что я последую за ним. Я все еще не чувствую ноги после меткого удара Джока. Осторожно потирая бедро, я хромаю по дороге к мосту.
Руиз останавливается возле решетки. Ухватившись за металлический столб, он переваливается через ограду. Поворачивается и ждет меня.
Набережная безлюдна, в ближайших домах пусто и темно. Кажется, что сейчас гораздо позднее, чем есть на самом деле: словно в предутренние часы, когда мир видится более враждебным, а постель – теплой.
Руиз идет впереди, засунув руки в карманы и опустив голову. Похоже, он кипит от скрытой ярости. Примерно через пятьсот ярдов справа возникает железнодорожное полотно. Служебные постройки едва вырисовываются в отдаленном тусклом свете. Железнодорожный состав без дела стоит в товарном депо.
Неожиданно мимо проносится поезд. Звук отражается от строений и камней набережной, и кажется, что мы стоим в туннеле.
Руиз внезапно останавливается. Я едва не налетаю на него.
– Узнаете что-нибудь?
Я точно знаю, где мы находимся. Но чувствую не грусть и не ужас, а только злость. Уже поздно, я замерз, и особенно надоели мне ехидные взгляды Руиза и его поднятые брови. Если он хочет мне что-то сказать, так пусть скажет и отпустит меня домой.
– Вы видели фотографии.
– Да.
Руиз поднимает руку, и на мгновение мне кажется, что он хочет ударить меня.
– Посмотрите туда. На край здания и вниз.
Я смотрю в указанном направлении и вижу стену. Темная полоска земли впереди, видимо, и есть то место, где они обнаружили тело. Я замечаю очертания деревьев и надгробий кладбища Кенсал-грин. Я помню, как стоял на берегу и наблюдал за полицейскими, откапывавшими Кэтрин.
– Зачем я здесь? – спрашиваю я, ощущая пустоту внутри.
– Подключите свое воображение, у вас это хорошо получается.
Он зол, и по неведомой мне причине в этом виноват я. Я не часто встречаю людей с подобным темпераментом – если не считать одержимых. В школе я знавал таких парней, яростно желавших доказать свою крутизну. Им надо было доказать слишком многое, и на все не хватало времени.
– Почему я здесь?
– Потому что я должен вас кое о чем спросить. – Он не смотрит на меня. – И хочу рассказать вам о Бобби Моране.
– Я не могу говорить о своих пациентах.
– Вам просто придется послушать. – Он переминается с ноги на ногу. – Поверьте мне на слово, вас это увлечет. – Он делает два шага к каналу и плюет в воду. – У Бобби Морана нет ни девушки, ни невесты по имени Арки. В ожидании государственного жилья он живет в пансионате на севере Лондона вместе с теми, по кому плачет дурдом. Он безработный, уже два года. Такой компании, как «Неваспринг», не существует – по крайней мере она не зарегистрирована. Его отец никогда не служил в авиации: ни механиком, ни пилотом, ни кем-то другим. Бобби вырос в Ливерпуле, а не в Лондоне. Он посещал вечернюю школу и некоторое время работал добровольцем в мастерской в Ланкашире. Мы не обнаружили сведений о психических заболеваниях и госпитализации.
Говоря, Руиз расхаживает туда-сюда. Пар от его дыхания остается висеть в воздухе, словно дым паровоза.
– Множеству людей есть что порассказать о Бобби. По словам хозяйки, он очень чистоплотен и аккуратен. Она стирает его одежду и не помнит, чтобы от нее когда-либо пахло хлороформом. Его прежние начальники в мастерской отзываются о нем как о «большом и добром». Вот что мне кажется странным, профессор. Ничто из того, что вы сказали о нем, не подтвердилось. Я понимаю, что вы могли перепутать пару деталей. Мы все делаем ошибки. Но в данном случае создается впечатление, что вы говорили о совершенно другом человеке.
Я отвечаю хриплым голосом:
– Не может быть, чтобы это был он.
– Именно так я и подумал. Поэтому навел справки. Здоровяк, шесть футов два дюйма, толстый, очки в стиле Джона Леннона, – это наш парень. Потом я задумался, а зачем ему так врать человеку, который пытался ему помочь. Непонятно, правда?
– Он что-то скрывает.
– Возможно. Но он не убивал Кэтрин Макбрайд.
– Почему вы так уверены в этом?
– Человек десять с вечерних курсов может подтвердить, где он находился в ночь ее исчезновения.
Мои ноги становятся ватными от слабости.
– Иногда я медленно раскачиваюсь, профессор. Моя мама всегда говорила, что я родился на день позже и так и не догнал время. Но, по правде говоря, обычно я добираюсь до цели. Мне просто надо больше времени, чем умным людям. – Он произносит это скорее с горечью, чем с торжеством. – Понимаете ли, я все спрашивал себя, зачем Бобби Морану выдумывать всю эту чушь. А потом подумал: а что если он ничего не выдумывал? Может, это вы сочинили всю эту историю, чтобы отвлечь мое внимание?
– Вы шутите?
– Откуда вы узнали, что Кэтрин перерезала себе сонную артерию, чтобы ускорить смерть? Об этом не было упомянуто в заключении о вскрытии.
– Я учился на врача.
– А как насчет хлороформа?
– Я сказал вам.
– Да, сказали. Я кое-что почитал. Вы знаете, что несколько капель хлороформа на маске или ткани лишают человека сознания? Вы должны знать, что делаете, когда играете с этим веществом. Возьмите на несколько капель больше, и дыхание жертвы прекратится. Человек задохнется.
– Возможно, убийца сведущ в медицине.
– Я тоже так подумал. – Руиз топает ногами по асфальту, пытаясь согреться. Бродячая кошка, крадущаяся вдоль решетки, внезапно замирает, заслышав наши голоса. Мы оба смотрим на нее, но она не спешит уходить.
– Откуда вы знали, что убитая работала медсестрой?
– У нее был медальон.
– А я думаю, вы сразу же ее узнали. И полагаю, что все остальное было притворством.
– Нет.
Он говорит холоднее:
– Вы также знали ее дедушку, Юстаса Макбрайда.
– Да.
– Почему вы о нем не сказали?
– Я не думал, что это важно. Это было много лет назад. Психологи часто выступают свидетелями на бракоразводных процессах. Мы обследуем детей и родителей. Мы даем рекомендации суду.
– И что вы о нем думали?
– У него имелись свои недостатки, но он был честным судьей. Я уважал его.
Руиз изо всех сил старается быть доброжелательным, но он не слишком умеет притворяться.
– Знаете, что меня удивляет больше всего? – говорит он. – Почему вы так долго умалчивали, что знали Кэтрин Макбрайд и ее дедушку, и в то же время сразу вывалили на меня всю эту ерунду о Бобби Моране? Хотя нет, это не так – вы ведь не говорите о своих пациентах? Вы просто играете в детскую игру «покажи-скажи». Что ж, в игре могут участвовать двое… – Он усмехается мне: белые зубы и темные глаза. – Сказать вам, что я делал последние две недели? Обыскивал канал. Мы привезли дренажное оборудование и открыли шлюзы. Гнусная работенка. На три фута вонючей слизи и грязи. Мы нашли украденные велосипеды, тележки из магазинов, рамы и колпаки автомобилей, две стиральные машины, шины, презервативы и более четырех тысяч использованных шприцев. А вы знаете, что мы еще нашли?
Я качаю головой.
– Сумочку Кэтрин Макбрайд и ее мобильный телефон. Мы долго все это сушили. А потом проверили звонки на телефоне. И обнаружили, что свой последний звонок она сделала в ваш кабинет. В шесть тридцать семь тринадцатого ноября. Она звонила из паба неподалеку отсюда. Тот, с кем она договаривалась о встрече, не пришел. Подозреваю, она звонила, чтобы узнать почему.
– С чего вы взяли?
Руиз улыбается:
– Мы нашли также ее дневник. Он так долго пролежал в воде, что страницы слиплись, а чернила размыло. Оперативникам пришлось очень аккуратно высушить его и отделить листы страницы. Потом при помощи электронного микроскопа они обнаружили следы чернил. Просто изумительно, что нынче умеют делать!
Руиз подошел ко мне вплотную, его глаза всего в нескольких дюймах от моих. Эпизод в стиле Агаты Кристи: монолог в гостиной.
– Тринадцатого ноября Кэтрин записала название отеля – «Гранд Юнион». Вы его знаете?
Я киваю.
– Он находится примерно в миле отсюда, рядом с вашим теннисным клубом. – Руиз кивает в ту сторону. – Внизу на той же странице Кэтрин написала имя. Думаю, она собиралась встретиться с этим человеком. Знаете, какое имя там было?
Я качаю головой.
– Не хотите ли угадать?
В моей груди что-то сжимается.
– Мое.
Руиз не позволяет себе заключительного триумфального жеста или победного выражения лица. Это всего лишь начало. Я вижу отблеск наручников, которые он достает из кармана. Мое первое побуждение – рассмеяться, но затем мое нутро холодеет и меня начинает мутить.
– Я задерживаю вас по подозрению в убийстве. Вы имеете право хранить молчание, но я обязан предупредить вас, что любое ваше слово будет записано и может быть использовано против вас…
Стальные браслеты защелкиваются на моих запястьях. Руиз заставляет меня расставить ноги и обыскивает, начиная со щиколоток.
– Вы хотите что-нибудь сказать?
Странные вещи приходят в голову в такие минуты. Я внезапно вспоминаю слова, которые всегда произносил отец, когда у меня случались неприятности: «Не говори ничего, если можешь выиграть на молчании».

Книга вторая
Часто мы выглядим преступниками в глазах мира не только потому, что совершили преступление, но и потому, что знаем, какие преступления были совершены.
«Человек в железной маске»
1
Я смотрю на квадрат света так долго, что, кажется, продолжаю его видеть, даже закрыв глаза. Окно расположено высоко, под самым потолком. Периодически в коридоре слышатся шаги. Окошечко для наблюдения открывается, и на меня устремляется чей-то взгляд. Через несколько секунд оно закрывается, и я возвращаюсь к созерцанию окна.
Я не знаю, сколько сейчас времени. Меня вынудили обменять ручные часы, ремень и шнурки на серое шерстяное одеяло, которое на ощупь напоминает скорее наждачную бумагу. Единственный звук, который я слышу, – это звук падающих капель из протекающей в соседней камере трубы.
С тех пор как привезли последнего пьяницу (я слышал, как он пинал дверь и кричал: «Черт побери, я до него не дотрагивался!»), установилась тишина. Это случилось, видимо, вскоре после закрытия заведений: как раз достаточно времени, чтобы заснуть в ночном автобусе, затеять драку с водителем или попутчиком и очутиться в полицейском фургоне.
Моя камера шесть шагов в длину и четыре в ширину. В ней есть унитаз, раковина и койка. На каждой стене нарисованы, выцарапаны, выдолблены и намалеваны надписи, хотя видно, что были предприняты отважные попытки их закрасить.
Я не знаю, куда ушел Руиз. Возможно, он уже устроился в постели и грезит о том, как сделать мир безопаснее. Наш первый допрос длился несколько минут. Когда я сказал ему, что мне нужен адвокат, он посоветовал: «Раздобудьте чертовски хорошего».
Большинство знакомых мне адвокатов не приветствуют звонков домой в такое время. Поэтому я разбудил Джока. На заднем плане был слышен недовольный женский голос.
– Где ты?
– В полицейском участке Харроу-роуд.
– А что ты там делаешь?
– Меня арестовали.
– Ух ты! – Только Джок мог так впечатлиться этой новостью.
– Нужно, чтобы ты оказал мне услугу. Позвони Джулиане и скажи, что со мной все в порядке. Скажи, что я помогаю полиции в одном расследовании. Она поймет, о чем речь.
– А почему бы не сказать ей правду?
– Пожалуйста, Джок, не спрашивай. Мне нужно время, чтобы все уладить.
И с тех пор я маюсь в камере. Хожу. Стою. Сижу. Опять хожу. От волнения у меня запор, хотя, возможно, дело в лекарствах. Руиз думает, что я лгу или чего-то недоговариваю. Опрометчивость – точная наука. Вот и сейчас ошибочные суждения множатся в моей голове, вытесняя вопросы.
Люди говорят о грехе оплошности. Что это значит? Кто решает, что есть грех? Я знаю, что цепляюсь к словам, но если судить по тому, как люди морализаторствуют и делают выводы, то можно подумать, что правда – это нечто реальное и твердое, что можно взять в руки и передать другому, взвесить и измерить, а потом лишь согласиться с этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53