– Что-нибудь, чего я не знаю.
Он покусывает сигару.
– Ты же изучал литературу. Держу пари, ты можешь рассказать мне все об этой болезни – каждую теорию, исследовательскую программу, истории знаменитых больных. Ну же, скажи мне. Какие лекарства я должен выписать? Какую диету?
Для меня непереносим тот факт, что он прав. Я могу рассказать ему в стихах и в прозе. Весь этот месяц я часами шарил в Интернете и читал медицинские журналы. Я знаю все о докторе Джеймсе Паркинсоне, английском враче, описавшем в 1817 году заболевание, которое он назвал «дрожательный паралич». Известно, что в Великобритании этой болезнью поражены сто двадцать тысяч человек. Большинство из них – люди старше шестидесяти, но каждый седьмой заболевший моложе сорока. Примерно у трех четвертей заболевших с самого начала проявляется дрожь, у других же она может не развиться никогда.
Конечно, я искал ответы. А он чего ожидал? Правда, ответов найти нельзя. Все эксперты утверждают одно и то же: болезнь Паркинсона – одно из самых загадочных и сложных заболеваний.
– А что тесты, которые ты провел?
– Результаты еще не пришли. Я получу их на следующей неделе. Тогда и обсудим курс медикаментов.
– Каких медикаментов?
– Коктейль.
Он говорит, как Фенвик.
Джок стряхивает пепел со своей сигары и подается вперед. С каждой нашей встречей он все больше и больше похож на стареющего политика. Скоро начнет носить цветные подтяжки и гольфы.
– Как поживает Бобби Моран?
– Не очень.
– Что случилось?
– Он избил женщину, которая невольно увела его кеб.
Джок забывается и, вдохнув дым, начинает неистово кашлять.
– Очаровательно! Еще один удачный исход!
Именно Джок послал Бобби ко мне. Местный врач прислал его на неврологические тесты, но Джок не нашел никаких физических отклонений, поэтому передал его дальше. Вот его точные слова: «Не волнуйся, он застрахован. Тебе могут на самом деле заплатить».
Джок думает, что я должен был остаться верным «настоящей медицине», когда у меня имелась такая возможность, вместо того чтобы позволять своей общественной сознательности обходиться мне дороже дома. По иронии судьбы в университете он был такой же, как я. Когда я напоминаю ему об этом, он возражает, что просто в те дни все самые симпатичные девушки придерживались левых взглядов. Он был социалистом «лета любви»: готов на все, лишь бы с кем-нибудь переспать.
Никто не умирает от болезни Паркинсона. Умирают с ней. Это одна из избитых острот Джока. Я буквально представляю ее на автомобильной наклейке, потому что она почти так же смешна, как «Оружие не убивает людей, это делают люди».
Мою реакцию на болезнь можно было озаглавить: «Почему я?», но после встречи с Малкольмом на крыше Марсдена я приструнил себя. Его болезнь тяжелее моей. Он выиграл.
Я начал понимать, что что-то не так, год и три месяца назад. Сначала появилась усталость. Иногда я словно шел по грязи. Я по-прежнему играл в теннис дважды в неделю и тренировал футбольную команду Чарли. Во время наших тренировочных матчей я справлялся с десятком восьмилеток и воображал себя Зинетдином Зиданом, плеймейкером, отдающим точные пасы и совершающим эффектные двухходовки.
Но потом я стал замечать, что мяч летит не туда, куда я его посылал, и, совершив резкий рывок, я запутывался в собственных ногах. Чарли думала, что я дурачусь. Джулиана думала, что я ленюсь. Я винил во всем свои сорок два года.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что все признаки были налицо. Мой почерк стал еще неразборчивее, а петли и пуговицы превратились в постоянную помеху. Иногда мне было трудно встать со стула, а спускаясь по лестнице, я держался за перила.
Затем настал черед нашего ежегодного паломничества в Уэльс на семидесятилетие моего отца. Я взял Чарли на прогулку по Грейт-Ормсхед, выходящую к заливу Пенрин. Сначала мы видели остров Паффин в отдалении, пока не налетел атлантический шторм, поглотивший его, словно гигантский белый кит. Согнувшись под порывами ветра, мы смотрели, как волны разбиваются о скалы, и чувствовали уколы водяной пыли. И вдруг Чарли спросила меня:
– Папочка, почему ты не двигаешь левой рукой?
– Что ты хочешь сказать?
– Твоя рука. Она просто висит.
И точно, она беспомощно болталась у меня сбоку.
На следующее утро рука, казалось, была в порядке. Я ничего не сказал Джулиане и, уж тем более, родителям. Мой отец – человек, ожидавший назначения на пост личного врача Господа Бога, – обвинил бы меня в ипохондрии и высмеял в присутствии Чарли. Он так и не простил мне, что я оставил медицину и занялся бихевиоризмом и психологией.
Предоставленное самому себе, мое воображение разыгралось не на шутку. Мне мерещились опухоли мозга и тромбы в сосудах. Что если меня хватит удар? Что если за ним последует второй? Я почти убедил себя, что чувствую боль в груди.
Прошел год, прежде чем я отправился к Джоку. К тому времени он сам кое-что заметил. Мы входили в раздевалку на корте, и вдруг меня начало заносить вправо, так что я преградил ему путь. Он также заметил, что моя левая рука безвольно свисает. Джок пошутил на этот счет, но я чувствовал, что он наблюдает за мной.
Не существует анализов, позволяющих выявить болезнь Паркинсона. Опытный невролог вроде Джока полагается на наблюдения. Существует четыре первичных симптома: дрожание рук, ног, челюсти; ригидность (негибкость) конечностей и туловища; замедленность движений и нарушение равновесия и координации.
Болезнь хроническая и прогрессирует. Она не заразна и не передается по наследству. Относительно ее возникновения существует множество теорий. Некоторые ученые винят свободные радикалы, которые вступают в реакцию с соседними молекулами и вызывают повреждение тканей. Некоторые возлагают ответственность на пестициды или другие отравляющие вещества в пищевой цепи. Генетический фактор тоже не исключен полностью, потому что в семьях, кажется, существует определенная предрасположенность к заболеванию, и, возможно, она связана с возрастом. Правда состоит в том, что причина болезни может корениться в комбинации всех этих факторов, а может заключаться в чем-то совершенно ином.
Возможно, мне стоит быть благодарным. Из моего опыта общения с врачами (а с одним из них я вырос) следует, что они могут дать ясный диагноз без всяких оговорок только в том случае, если стоишь в кабинете, скажем, с пистолетом в руке, приставленным к собственному виску.
В половине пятого я на улице, проталкиваюсь сквозь поток людей, спешащих к станциям метро и автобусным остановкам. Я направляюсь к Кавендиш-сквер и останавливаю такси. В это время снова начинается дождь.
Дежурный сержант в полицейском участке Холборна розоволиц и чисто выбрит, волосы прикрывают лысину на макушке. Перегибаясь через стойку, он макает печенье в кружку с чаем, засыпая крошками грудь девушки на третьей странице. Когда я открываю стеклянную дверь, он облизывает пальцы, вытирает их о рубашку и засовывает газету под стойку. Он улыбается, и его щеки трясутся.
Я показываю ему визитную карточку и спрашиваю, нельзя ли мне увидеть протокол задержания Бобби Морана. Его доброе расположение исчезает.
– Мы сейчас очень заняты, вам придется подождать.
Я оглядываюсь через плечо. Камера задержанных практически пуста. Только подросток в рваных джинсах, кроссовках и футболке с изображением «AC/DC» спит на деревянной скамейке. На полу валяются окурки, пластиковые стаканы совокупляются у металлической корзины.
С нарочитой медлительностью сержант подходит к каталогу с файлами у задней стены. Печенье прилипло сзади к его штанам, розовая крошка тает на крестце. Я позволяю себе улыбнуться.
Согласно протоколу задержания, Бобби арестовали в центре Лондона восемнадцать дней назад. Он признал себя виновным на слушании в суде магистрата Боу-стрит, и ему было назначено явиться 24 декабря в Олд-Бейли. Его преступление подпадает под пункт 20-й – нападение с нанесением тяжких телесных повреждений. Максимальное наказание – пять лет тюремного заключения.
Показания Бобби напечатаны на трех страницах через двойной интервал, на полях указаны исправления. Он не упоминает о маленьком мальчике или ссоре с ювелиром. Женщина нарушила очередь. К сожалению, теперь у нее раздроблена скула, сломаны челюсть, нос и три пальца.
– Где я могу найти информацию о залоге?
Сержант перелистывает документы и ведет пальцем по тексту о решении суда.
– Эдди Баррет взял это дело, – ворчит он с отвращением. – Он свернет его быстрее, чем сосчитаешь до двух.
Как Бобби заполучил такого адвоката, как Эдди Баррет? Он самый известный защитник в стране, прославившийся своим хвастовством и луженой глоткой.
– Каков был залог?
– Пять кусков.
Принимая во внимание обстоятельства Бобби, это кажется непомерной суммой.
Я смотрю на часы. Еще только половина шестого. Секретарша Эдди берет трубку, а я слышу, как он что-то кричит на заднем плане. Она извиняется и просит подождать. Теперь они кричат друг на друга. Это похоже на представление Панча и Джуди. Наконец она возвращается. Эдди может уделить мне двадцать минут.
До Чансери-лейн быстрее дойти, чем ехать на такси. Войдя в главную дверь, я взбираюсь по узкой лестнице на четвертый этаж, огибая коробки с судебными документами и делами, которые воткнуты в каждый свободный кусочек пространства.
Эдди, разговаривая по телефону, вводит меня в кабинет и указывает на стул. Чтобы сесть, мне приходится сдвинуть две папки. По виду Эдди за пятьдесят, хотя на самом деле он десятью годами моложе. Когда я смотрю интервью с ним по телевизору, он то и дело напоминает мне бульдога. У него та же чванливая походка: плечи почти не двигаются, а зад виляет из стороны в сторону. У него даже такие же большие резцы, которыми, должно быть, очень удобно трепать людей.
Когда я упоминаю имя Бобби, Эдди кажется разочарованным. Я думаю, он надеялся на дело о медицинских злоупотреблениях. Он разворачивается на стуле и принимается искать дело в ящике стеллажа.
– Что сказал вам Бобби о нападении?
– Вы видели показания.
– Он упомянул маленького мальчика?
– Нет, – устало прерывает меня Эдди. – Слушайте, я не хочу начинать не с той ноги, Розанна, но объясните мне, какого черта я с вами разговариваю? Без обид.
– Без обид. – Вблизи он еще менее приятен. Я пытаюсь зайти с другого конца: – Бобби упомянул, что посещает психолога?
Настроение Эдди улучшается.
– Нет, черт возьми! Расскажите-ка мне.
– Я консультирую его уже почти шесть месяцев. Я также полагаю, что его уже обследовали раньше, но у меня нет записей.
– История душевной болезни – все лучше и лучше. – Он берет трубку зазвонившего телефона и делает мне знак, чтобы я продолжал. Он пытается вести два разговора одновременно.
– Бобби сказал, почему вышел из себя?
– Она села в его кеб.
– Вряд ли это можно считать уважительной причиной.
– Вы когда-нибудь пытались поймать такси в Холборне дождливым утром в пятницу? – хмыкает он.
– Я думаю, там есть что-то еще.
Эдди вздыхает:
– Послушайте, Поллианна, я не прошу клиентов говорить правду. Я просто вытаскиваю их из тюрьмы, чтобы они могли снова совершать те же ошибки.
– Эта женщина – как она выглядела?
– На фотографиях – настоящее месиво.
– Возраст?
– За сорок. Темноволосая.
– Что на ней было надето?
– Секундочку. – Он вешает трубку и орет своей секретарше, чтобы та принесла дело Бобби. А потом перебирает страницы, бормоча себе под нос: – Юбка выше колена, высокие каблуки, короткая куртка… Овца, нарядившаяся ягненком, я бы сказал. А зачем вам?
Я не могу сказать ему. Это только смутная догадка.
– Что грозит Бобби?
– В настоящее время ему светит тюремное заключение. Управление не соглашается на более мягкую статью.
– Тюрьма ему не поможет. Я мог бы составить для вас психологическое заключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53